Он повесил голову, Ева превозмогла слабость и, соскользнув с ложа, подбежала к нему и, торопливо обхватив его седеющую голову, принялась жадно целовать, прижала к груди, начала баюкать, как испуганного ребенка.

— О чем ты говоришь?

— Я соврал тебе насчет дерева… Ну, что нельзя к нему даже прикасаться. Я думал, что поступаю хорошо, усилив запрет Творца! Но даже такая ложь может привести к крушению мира… Потому врать нельзя даже в самых мелочах. Иначе приведет в бездну…

Он зябко повел плечами. Она чуть отстранилась и, держа его лицо в ладонях, посмотрела в глаза.

— Видел плохой сон?

Он криво усмехнулся.

— У тебя редкое чутье, Ева.

— А у тебя часто бывают вещие сны, — объявила она. — Я знаю.

— Они все вещие, — ответил он хмуро, — и все на свете вещее… Если смотреть и слушать. Снилось ужасное, а когда проснулся, снова понял, как опасно врать даже по мелочи. Бездумно. Никогда не ври мне, Ева!

Она обняла его и поцеловала, прижавшись крупной грудью, все еще наполненной горячим молоком.

— Как скажешь, муж мой.

— Не ври, — повторил он, испуганный взгляд был устремлен поверх ее головы, словно Адам всматривался в нечто ужасное. — Язык наш — враг наш… когда не следим за собой. Говорить неправду… не только нехорошо, но и опасно.

— Адам, — проговорила она с трудом и снова зарыдала быстро и безудержно, — как будто я смогу когда такое забыть! И как будто забудут другие матери!

На вершине холма Адам сбросил убитого оленя на землю и опустился на большой валун, такой удобный для сидения и размышлений о жизни.

В последние годы он облюбовал это место, отсюда можно часами смотреть на расстилающуюся внизу зеленую долину, заселенную его потомками, изрезанную квадратиками полей, огородов, засаженную садами.

Дома у всех одинаковы, только у одних чуть побольше, у других меньше, но он забирался в такие места, где дома строят иначе, хотя и там живут его потомки. Это и понятно, здесь видят с детства его дом, вот и строят такие же, а на новых местах всегда добавляется что-то свое, иное, и с каждым новым поселением больше и больше.

Интересно, в каких домах будут жить люди его двадцатого или сорокового колена?

Он зябко повел плечами, с холодком понимая, что человек может быть разным, очень разным. И каким станет — зависит очень уж от многого. Ласковое или недоброе слово родителя сразу же изменит ребенка, и он пойдет по той дорожке, которую ему указали или на которую подтолкнули в спину. Даже если будет искренне считать, что это он сам выбрал эту дорогу…

Ветер взметнул горсть листьев и погнал в его сторону. Адам повел по ним взглядом, стараясь не терять неожиданной мысли, что воспитание в детстве не заканчивается. Человек обтесывает себя всю жизнь. Недаром же, как он насмотрелся на семьи детей Каина, у одного родителя нередко один ребенок вырастает чуть ли не праведником, другой — злодеем, третий мечтателем, четвертый ничего не хочет знать, кроме плотских утех, а пятому бы только смотреть на птиц и допытываться, как же они летают…

Небо прочертила огненная дуга, словно падает звезда, увеличилась. Шагах в десяти о землю ударилось нечто пылающее, из огня и дыма вышла Лилит.

Сердце Адама заныло, Лилит снова пренебрегла одеждой, как почти всегда делает, появляясь перед ним. Может быть, еще и потому, что ее прекрасное тело все еще совершенно, ни одного изъяна, все та же победная и торжествующая юность, хотя свет ее заметно померк, ясные глаза стали красные, как у демонов, черты лица заострились, но неземная красота стала только отчетливее.

Она села в двух шагах на поваленное дерево. Адаму показалось, что смотрит на него с сочувствием, без привычного вызова.

— Как живешь, Адам?

— Живу, — ответил он. — Как ты?

— Живу, — ответила она ему в тон. — Не правда ли, совсем не так мы все это представляли?

— Не так, — согласился он. — Ох, Лилит… За эти столетия ты стала еще красивее.

— Я сильно изменилась?

— Ничуть, — ответил он и ощутил, что не солгал, она осталась для него все той же Лилит. — Это я изменился.

Она кивнула, не сводя с него взгляда.

— Да. Ты изменился сильно.

— Я постарел, — сказал он с горечью.

Она энергично помотала головой.

— Ничуть!

— Я стар, — возразил он. — Плечи мои поникли, руки ослабели, я больше смотрю в землю, чем на небо. Лицо мое стало как кора старого дуба. Я теперь уродлив.

— Ты прекрасен, — возразила она. — Ты не красив, Адам, ты — прекрасен! Ты не видишь огня, что горит в тебе. Ты не видишь огня, что зажег по всему миру. Ты не замечаешь, что даже гордые ангелы наконец-то признали тебя властелином земли… а главное, что признали сами! Да-да, когда их принуждал к этому Творец, то самые гордые отказались, а сейчас они сами…

Он сказал с тоской:

— Хочешь сказать, что это я виноват в расколе в их среде?

— Я не говорю про вину, — произнесла она, он успел увидеть, как ее взор метнулся в сторону, но затем Лилит выпрямила спину и взглянула ему в глаза. — Вина это или заслуга… еще судить рано, это произошло только что. Будущее покажет, что было на самом деле. Большое видится на расстоянии. Но ты изменил мир, это признают все. Ты изменил даже ангелов, а это казалось немыслимым. Но тебе тяжело, я знаю…

Он криво усмехнулся.

— Я уже понял, что Господь никогда не возлагает ношу больше, чем можно вынести.

Она спросила непонимающе:

— А зачем?

Он пожал плечами.

— Ну, как тебе сказать… Я возлагаю большие надежды на Сифа, потому стараюсь держать его всегда занятым. Когда ухожу на охоту, оставляю ему кучу работы. Не потому, что она мне нужна… а потому, что Сиф не должен жить бездельником, иначе из него получится пустой человек… А как ты? Ангелы все никак не успокоятся?

Она вскинула в удивлении высокие дуги бровей.

— Почему ты так решил?

— Кто-то пустил гаденький слух, — объяснил он, — что Творец создавал тебя сперва для себя… но потом предназначил мне.

Она оживилась:

— Да? Не слышала. Очень интересно.

— А я слышал, — сказал он серьезно, — уже в трех селениях, куда заходил в странствиях. Этот слух запущен не случайно среди людей. Некто старается вбить клин между Создателем и человеком, понимая прекрасно, что человек на такое обидится.

Она повторила уже задумчиво:

— Интересно… Да, похоже. Многие из ангелов недовольны, что тебя не уничтожили, а только изгнали. Но повредить тебе напрямую страшатся, помня, что за науськивание Змея Люцифер потерял половину крыльев и с самого верхнего неба сброшен на нижнее к простым ангелам.

Он невесело усмехнулся.

— Вот видишь… Мы не оставлены ни вниманием ангелов, ни Создателя… Как ты сейчас?.. Слухи доходят разные…

Она на миг отвела взор, но пересилила себя и прямо посмотрела ему в лицо.

— Наверное, не все в них ложь. Я тоже, глядя на тебя, научилась задавать вопросы, а потом и вовсе перечить. Но у меня получается не так правильно, как у тебя. Ты вырастил целый народ, ты создал цивилизацию людей, в городах делают вообще невиданные вещи… а я запуталась в своих метаниях, желаниях и жажде нового. И наделала много нехорошего.

— Я тоже, — сказал он торопливо.

Она покачала головой.

— Нет.

— Да, — возразил он, — я делал многое неправильно.

— Самое меньшее, что я в последнее время делала, это воровала детей и пила их кровь.

— Ты просто чудовище, — едва выговорил он с отвращением. — Хищный и злобный зверь…

— Хуже, — возразила она с вызовом.

— Ни одно чудовище не придумает все те преступления, что может сделать человек! Чудовища — агнцы в сравнении с нами.

— Но у тебя даже из неправильного получалось потом правильное! Ты много раз сворачивал с дороги, но находил ее снова! Может быть, другую, но это была дорога… А я только забиралась в чащу все глубже. Ох, Адам, я раньше тебя презирала, а потом все чаще начинала завидовать.

Он в неловкости усмехнулся.