Азазель спросил с сомнением:

— Почему так думаешь? Он же вас изгнал!

— Всего лишь, — ответил Адам. — Хотя мог бы уничтожить как нас, так и весь мир одним словом. Сейчас, когда у меня самого есть дети, я понимаю Творца лучше… Я сам иногда, рассердившись, говорю им: раз спорите, то идите и делайте, что хотите, если я вам не указ, если меня не слушаетесь! И гоню их прочь, но не хочу, чтобы погибли или даже пальчик прищемили… Нет, пальчики пусть прищемят, будут знать, как меня не слушаться, но тайком слежу, чтобы ногу или руку не отрубили, когда пробуют работать топором…

Азазель покачал огненной головой.

— Не знаю, это слишком сложно для меня.

Адам посмотрел на него со снисхождением. Это было странно и непривычно — смотреть на огромного и могучего ангела свысока, совсем недавно они полностью подавляли величием и блеском, а теперь вот смотрит как на огромных и сильных быков, что превосходят его по мощи, но уступают в главном.

— Да, — ответил он мирно, — ты бесплотный и бестелесный. И ты — не меняешься.

Азазель исчез так же мгновенно, как и появился. Адам подумал, что все-таки не прав насчет неизменности: у ангелов появились свои привычки, многие резко отличаются от других, и с каждым днем все больше.

Он взглянул на перебежавшего дорогу большого пятнистого жука и вдруг поймал себя на том, что не может вспомнить его имя. В первый день творения с легкостью дал названия всему живому и неживому, а сейчас то и дело натыкается на провалы в памяти. Яркие образы сказочного сада померкли, вытесняемые суровой реальностью. Дивные сны, что тревожили его в Эдеме и вызывали слезы потрясения, уже не посещают. Сейчас хотел бы увидеть такой сон, но если что и снится, то какая-нибудь ерунда про охоту или как от стрельнувшего из костра уголька загорается хижина.

Творец говорил, что душа его отныне живет сама по себе, будет набираться опыта и впечатлений, а они вытеснят то непонятное, что пришло от Создателя. И переживать подобное будут только новорожденные, у которых своих впечатлений еще нет, и первородная искра будет создавать странные пугающе объемные образы. И потому у малых детей могут быть дивные прозрения, которых лишены практичные взрослые.

Но дети истолковать и объяснить не могут, слишком увиденное в грезах не похоже на то, что видят в реале. Но многие сохранят надолго ощущение, что их посещало Нечто Великое и Всеобъясняющее. Вон Каин несколько раз просыпался с таким видом, словно увидел прекрасную и ужасающую картину подлинного мира, но объяснить ее не мог, тихий Авель выныривал из сна в слезах восторга и умиления, однако и он не находил слов, а потом все это он видел в подрастающем Сифе и в других детях…

Он поднялся, расправил затекшую от долгого сидения спину. Раньше всегда вспрыгивал легко, как заяц, а сейчас кости начинают поскрипывать, тело как-то странно отяжелело.

Вторым ребенком от Адама у Лилит был Тираш. Едва родившись, он поджег взглядом кровлю дома и понял, что с этой поры вынужден будет ходить с повязкой на глазах, ибо взглядом способен убивать все, на что падет его обрекающий взор.

Кровля его дома еще полыхала, когда перед ним предстал архангел Михаил.

— Тираш, — произнес он страшным голосом, — Господь милостив ко всем созданиям на Земле, но знай свои пределы. Тебе дана мощь больше, чем всем людям на Земле, вместе взятым…

Тираш прервал злобно:

— Знаю. И это хорошо.

— Что в этом хорошего?

— И что знаю, — отрезал Тираш, — и что у меня такая мощь.

— Любая мощь опасна, — сказал Михаил сурово.

— Тоже хорошо, — сказал Тираш дерзко. — Говори, зачем явился.

Архангел сказал жестко:

— Даже самому малому из людей дано больше воли, чем тебе, крылатый. Потому говорю тебе, как их защитник, тронешь хоть одного невинного — и от тебя самого останется горстка пепла!

Тираш с силой вперил в него недобрый взгляд, от которого горит земля и плавятся скалы. Архангел не дрогнул, Тираш ощутил, что небесный посланник даже не чувствует убийственности его взора.

— И что, — поинтересовался Тираш уже не так дерзко, но с насмешливостью в голосе, — ты мне сделаешь?

— Хочешь узнать, — спросил архангел ровным голосом, — что будет, если и я на тебя посмотрю вот так же, как ты на меня?.. Господь, позволь и мне взглянуть на него в полную силу!

От него полыхнуло всесокрушающей мощью, а в голосе прозвучало столько силы, что Тираш в ужасе осознал вдруг: этому крылатому ничего не стоит сжечь взглядом не только его, как муху, но также все живое на всем горном хребте, где они стоят, а также и все эти горы.

— Погоди, — вскрикнул Тираш устрашенно, — я не собирался тебе вредить!

— Ты не должен никому вредить, — отрезал архангел. Прислушался к чему-то, уточнил: — Никому из невиновных.

Тираш уловил в голосе архангела заминку, спросил поспешно:

— А виновным?

— Тем можешь, — сообщил архангел.

— А как я узнаю, кому можно?

— Узнаешь, — пообещал архангел. Тираш выглядел непонимающим, архангел терпеливо объяснил: — Мы все выполняем волю Творца, как выполняют ее солнце, звезды, ветер и движение вод. Только человек волен выполнять или не выполнять! Не выполняющие Его волю… выпалываются, как сорная трава с поля. Ты увидишь, кто постепенно переходит из тех, кого трогать нельзя, в стан тех, кто уже вне защиты Господа.

Тираш, теперь мечтающий только о том, чтобы страшный посланец поскорее убрался, торопливо кивнул:

— Да-да. Я все понял.

Ангел отвернулся, Тираш не успел глазом моргнуть, сверкнул ослепительный узкий луч, в тучах на короткий миг мигнула ржавыми краями оплавленная дыра, и тут же снова все затянуло.

— Скотина, — пробормотал он злобно. — Мог бы и без этих… штучек.

Но уязвленно понимал, что ангел предпочел щелкнуть его по носу, напомнив, что он прямо сейчас поднялся к самому трону Всевышнего, куда Тирашу и прочим тварям вход просто недоступен.

Он не забыл визита всемогущего архангела. Более того, тот явился ему еще и во сне, еще раз предупредил, что от него нигде не укрыться, он знает и видит все во всех мирах. От Тираша останется горстка пепла в тот же миг, как только обидит невиновного.

Помня о близкой каре, что может настигнуть в любой момент, он с тревогой поглядывал на мать.

— Не слишком, мама? Или к тебе какое-то особое отношение?

Лилит переспросила с удивлением:

— О чем ты?

— Ты делаешь все, — напомнил он, — наперекор Творцу. Что, в самом деле Он везде и во всем не прав? Я тебе охотно верю, что ты неизмеримо лучше Адама и Евы… но разве творение может быть умнее своего создателя?

Лилит развела руками. Глаза ее гневно блестели… спина гордо выпрямилась:

— Может. Еще как может.

— Прости… мама… но я не понял.

— Тираш… разве ты не бываешь когда весел… а когда печален? Иногда ты скачешь по горам, как веселый козлик… а иногда я видела тебя плачущим?

— Мама… это мы… а то — Он.

Она покачала головой:

— Забыл… что мы все созданы по Его образу и подобию? Значит, и Он бывает всяким. Я чувствую… что меня Он создал в свой лучший миг жизни! Ну, пусть не в самый-самый, я не настолько в себя влюблена… хотя да, я себе очень даже нравлюсь, но все же Он тогда чувствовал себя в самом деле всемогущим… гордым… готовым перевернуть Вселенную и сделать ее лучше… Но прошло время… Он ощутил тоску… печаль… растерянность перед необъятностью работы… и… устрашившись ее… создал Адама… дабы тот занимался миром… повелевал зверьми и птицами… всеми гадами и рыбами. Потому Адам такой покорный… работящий… безответный… с вечно опущенными плечами.

Тираш остро взглянул на Лилит. В ее голосе прозвучала скрытая печаль. Похоже… она любила Адама… но никак не могла примириться с тем, что Адам то ли напуган безмерной мощью и жестокостью Творца, то ли почему-то еще перестал с ним спорить.

— Похоже… я понимаю… — сказал он медленно. — Да… творение может быть лучше своего творца… Он намного сильнее нас… но это сильнее вообще. А в отдельные моменты, да… бывает слабее.