Он выныривал из сна и вдруг ощутил себя крохотной частичкой чего-то огромного и пугающе великого, непознанного, а также пришла странная мысль, что не умрет, пока не проживет всеми жизнями всех людей на свете, а их, помимо Авеля, Каина, Сифа и их потомства, будет много, бесчисленно много. И что будет умирать на охоте, в братоубийственных схватках, как погиб Авель, в войнах и сражениях, от голода и болезней, от наводнений и пожаров, на кострах и в катаклизмах…

Он открыл глаза, и видение моментально исчезло, оставив сердце трепетать, как будто оно, обнаженное, прикоснулось к чему-то запретному.

Господь говорил как-то, что такие видения будут все реже и слабее, по мере того как его душа будет обретать собственные черты. Это в первый день его душа была частицей Создателя, но в теле человека она быстро приобретала черты, нужные человеку, и видения громадных миров, пусть даже сильно искаженные и неверно увиденные, быстро истончались и гасли.

Однако, сказал он себе с удивлением, мне уже за девятьсот лет, а эти видения все еще приходят. Значит, искорка, заброшенная Создателем в его тело, так и не погасла.

Позавтракав среди женщин, так как мужчины давно разошлись по делам, он поблагодарил и, поколебавшись, двинулся в обратный путь, так и не добравшись до края заселенной его потомством земли. Мелькнула мысль, что даже он поражен, как все случилось быстро, а для Творца это вообще единый миг!

Человек, напряженно размышлял он, был наказан за проявление собственной воли, когда она не совпала с волей Творца. Впервые не совпала. Впрочем, совпадала недолго: человек ухитрился сорвать запретный плод очень скоро после того, как был сотворен.

И в тот час, когда они с Евой были изгнаны из Эдема, произошло отделение воли человека от воли Творца. Добро — это когда наша воля совпадает с волей Творца, а зло — когда не совпадает. Совершенно неважно для определения добра и зла даже то, на что человек обращает свою волю: на людей, животных, птиц, рыб или растения. Убивать зверей, без необходимости это делать, или ломать ветки с деревьев — зло.

Чем человек ничтожнее, чем у него меньше воли, тем он безвреднее. Наибольшее зло исходит от людей с сильной волей, они могут подчинить своей воле целые народы.

Однако только от людей с сильной волей можно ждать спасения для рода людского!

В небе пронеслась огненная стрела, за нею горел и сыпал искрами воздух. Стрела неожиданно вильнула и помчалась в его сторону. Адам насторожился, затем разглядел быстро увеличивающуюся женскую фигурку. Лилит раскинула руки, Адам не успел отстраниться, как она с лету обхватила его шею руками, прижалась горячим телом и влепила горячий поцелуй.

— Как я давно тебя не видела!

— Я тоже, — пробормотал Адам. Он отстранил ее. — Что ты со мной делаешь… Ты не меняешься, Лилит.

Она воскликнула:

— Зато ты выглядишь совсем другим, Адам! Помнишь, каким ты был?

Он усмехнулся.

— Я был молодым и красивым.

Она энергично затрясла головой.

— Ты и сейчас молод и силен, но тогда ты был совсем… неинтересным, Адам. И я превосходила тебя во всем. Но сейчас смотрю на тебя и чувствую себя маленькой, глупой и слабой. Откуда в тебе эта сила? Ты не таким был раньше. Это в тебе появилось потом, когда ты ушел из Эдема…

— Когда изгнали.

Она снова покачала головой.

— Я потом узнала, ты мог остаться!.. Но ты проявил больше гордости, чем было у Люцифера. Никто не ожидал, что ты предпочтешь уход. Тебе в самом деле так дорога эта женщина?

Он пожал плечами, Лилит чуть ли не при каждой встрече это спрашивает, хотя видит, как вопрос ему неприятен, но она всегда отличалась прямолинейностью и сейчас смотрит требовательно, даже не понимает, что такое можно бы не спрашивать.

— Я поступил так, — ответил он нехотя, — как должен был поступить.

— Почему?

— Не знаю, — ответил он.

— Ты мог бы остаться!

— И чувствовал бы себя оплеванным с головы до ног.

— Кем? — спросила она с удивлением.

Он обронил с кривой усмешкой:

— Собой, Лилит. Для мужчины самоуважение… очень даже немало. Если не уважать себя, как принудить уважать себя весь мир?

Она пожала плечами.

— Большинство ангелов об этом даже не задумывается.

— Я не ангел, — напомнил он с неловкостью. — Это ты сейчас с ними общаешься… А я — из земли.

Он непроизвольно хотел, чтобы это прозвучало язвительным напоминанием о тех временах, когда она тыкала его носом в низкое происхождение. Даже их сын Алат посчитал себя уязвленным, что часть в нем от Адама, земляного человека, однако сейчас голос Адама прозвучал утешающе и даже словно бы виновато, что он вот из земли, как ему повезло, а они все вместе с ангелами всего лишь из огненной стихии.

Лилит грустно усмехнулась.

— Да, ты из земли. Не обижай меня, Адам.

— Я?

— Ты всегда знал, — укорила она, — в отличие от меня, что важно не откуда человек, а куда идет.

— Ну… гм… Не то чтоб уж так совсем ясно…

— Или просто чувствовал, — сказала она. — А я только теперь это вижу. Сколько лет прошло? Сто или тысяча? Для меня это как один день.

— Девятьсот лет, — ответил Адам. — Даже больше.

— Девятьсот… — протянула она озадаченно. — Я не обращала внимания, что так много. Или это мало? Я просто жила и полной чашей черпала все радости, до каких могла дотянуться. И насмехалась над твоей жизнью. А сейчас вижу, что давно исчерпала их все… и только повторяюсь и повторяюсь. Мои радости — на небольшой, огражденной забором полянке, а твои — в начале дивной дороги, что даже для Создателя теряется в туманной дали…

Он промолчал, да Лилит и не ждала ответа. Она и так знала, что у нее от этой встречи будет снова необычный сын, хоть и не знала — какой, и еще до его рождения дала ему имя Кухул, просто понравились звуки, протяжные и чуточку таинственные.

Когда рождался Кухул, Лилит настолько страдала от боли, что в беспамятстве прокляла его еще во чреве, и Кухул появился со сжатым кулаком, в котором был клок окровавленной плоти материнской утробы. После его рождения Лилит долго страдала, даже оставила ребенка и умчалась высоко в горы, чтобы утихомирить боль, а Кухул, всеми презираемый и ненавидимый, был изгнан отовсюду и нашел прибежище в могиле, где проводил время в гробу. Лишь с наступлением ночи он выходил из могилы, подстерегал на перекрестках дорог одиноких путников, набрасывался на них и пил кровь. От него пошло племя отверженных, которых убивал солнечный свет, а питаться они могли только теплой человеческой кровью.

Под покровом ночи люди из кочевого племени подобрались к городу Иареда и, перебравшись через частокол, ринулись убивать и грабить беззащитных горожан.

Нападавшие на бегу умело бросали горящие факелы на крыши домов, хозяева выскакивали и первым делом бросались поспешно тушить огонь. Убивать их было настолько легко, что боевой клич нападавших вскоре стал звучать все реже и реже.

Адни, жена Еноха, была на последнем месяце беременности, но понимала, что при ее красоте спрятаться не удастся. Ее будут насиловать до тех пор, пока она не умрет, и никого не остановит, что вместе с нею умрет и не рожденный еще ребенок.

Под покровом ночи она ползком выбралась за город и, подхватившись на ноги, бросилась бежать. На беду, возле ограды рухнула горящая сторожевая вышка, взметнулся сноп искр, и Адни с ужасом поняла по злорадным крикам, что ее бегство заметили.

Она припустилась со всех ног, в темноте послышались тяжелые шаги. За ней побежали, как она решила по топоту, двое или трое мужчин. В руках факелы, и хотя они им самим слепят глаза, зато не упадут, а она то и дело спотыкалась в темноте, запиналась.

Сердце едва не выскакивало, горло пересохло, она чувствовала, как последние силы покидают ее, ноги начали заплетаться, а в груди стало горячо.