Гуссенса кладут рядом, но санитары даже не глядят в его сторону, дело ясное. Через поток, через бамбуковые мостики отходят раненые. Кое-кто несет оружие, но большинство бросило его там, в залитой кровью траве.

Раненые бредут понурые, вдруг ставшие ко всему безучастными, будто это и не они еще несколько минут назад кричали во всю силу своих молодых легких:

— Война!

Петр перевел бинокль выше… На холме — движение, наступающие, пятясь, отползают вниз. Справа тоже неудача — командосы бегут.

Штангер отшвырнул бинокль и с проклятьями выпрыгнул из траншеи. Еще стоя на коленях на бруствере, он расстегнул кобуру и выхватил из нее парабеллум… Прямо на траншею шли пять или шесть раненых, без оружия, оборванных, окровавленных, ко всему безучастных. Впереди шел офицер, опустив голову и придерживая левой рукой правую, перерезанную пулеметной очередью выше локтя и висящую на кровавых лохмотьях.

— Стой! — яростным, полным безумия голосом заорал Штангер, направляя парабеллум на раненых. — Стой, грязные свиньи! Предатели, трусы, дезертиры!

Раненые замедлили шаг, но не остановились.

— Назад, мерзавцы!

Офицер с перебитой рукой застонал. И в то же мгновение Штангер спустил курок. На лице раненого появилось изумление, но, так и не успев ничего понять, он повалился на бок.

Штангер опять вскинул парабеллум, но сбоку от него хлопнул выстрел, и оружие вылетело из его рук.

— Следующую пулю я вобью тебе в череп! — услышал Петр голос Жака, дрожащий от ярости.

Раненые тупо смотрели на белых офицеров, не пытаясь понять, что между ними происходит.

— Ты оставил свою часть во время сражения. Ты сорвал наступление! — задыхаясь от ненависти, выдавил Штангер. — Тебя будут судить и расстреляют.

Жак опустил кольт, лицо его было бледно.

— Судить будут тебя, — отчеканил он. — За все это…

И махнул кольтом в сторону холма, где раздавались теперь только отдельные выстрелы: остатки батальонов Армана и Уиль-ямса были уже на этом берегу.

Штангер подул на пальцы, в которых только что держал парабеллум, помахал кистью в воздухе. Лицо его опять стало похожим на маску с фарфоровыми глазами.

Он застегнул пустую кобуру, тяжело перепрыгнул через траншею и быстро пошел к «джипам», замаскированным метрах в пятидесяти в низком кустарнике.

— Дэнни… убит, — вдруг тихо сказал Жак. — Я сам видел. Я следил за их атакой в бинокль.

Подошел Уильяме, без единой царапины и даже каким-то непостижимым образом сумевший не извозиться в латерите, со стеком — он его все-таки подобрал! — и с двумя широкими кожаными поясами, которые он небрежно швырнул на землю:

— Армана и Гуссенса…

— А где, — он презрительно кивнул на пустую траншею, — главнокомандующий?

— Уехал в Обоко, — ответил Петр.

— Или собирается бросить на нас батальон Биллуа, — мрачно предположил Жак.

— Если Биллуа узнает о Гуссенсе и Армане… — недобро усмехнулся Уильяме, — он прикончит этого психа на месте. Они знали друг друга еще по службе у Чомбе и с тех пор нанимались всегда вместе.

— Гуссенс убит? — вырвалось у Жака.

— Пуля в сердце. Видимо, снайпер. У них ведь есть премии… за каждого из нас. — Уильяме слегка ударил стеком по левой ладони. — Арман ранен, но дотянет ли хотя бы до Обоко… Пояс Гуссенса чуть было не пропал. Пришлось пристрелить одного из его парней. А вот и Гуссенс…

Шестеро солдат несли тяжелое тело. Они осторожно опустили Гуссенса на бруствер траншеи. Он лежал на спине, раскинув руки крестом, без куртки, в мокрой, испачканной кровью майке, и на рыхлом плече его голубели слова татуировки.

— «Смерть лучше бесчестья», — прочел Петр вслух.

— Он говорил — это его разукрасили в Нью-Йорке, — усмехнулся Уильяме. — Заходил туда, когда тянул лямку на каком-то торговом корыте, на греке, вроде бы…

— Похороните его здесь, в траншее, — приказал Жак солдатам.

— …Я видел всю эту бойню, — говорил он Петру уже в «джипе», карабкающемся на холм к апельсиновой роще. — И я понял, что, если не остановить Штангера, он пошлет на смерть и батальон из резерва. И тогда…

— Тогда федералы прорвутся в Обоко и война кончится, — выдохнул Петр.

Жак с интересом посмотрел на него.

— Мне радировали парни с аэродрома. Завтра прилетают три сотни южноафриканцев. С полным вооружением — и легким и тяжелым.

— Значит… хозяева Эбахона идут ва-банк!

— Тебе нужно убираться отсюда, Питер. Здесь все кончено. Петр нахмурился. Жак был, конечно, прав.

— Но прежде мне надо встретиться с Элинор! Жак нахмурился:

— Ты хочешь поехать в Обоко?

— Да.

— Но учти. От Кодо-2 ничего не осталось. Ты слышал, что говорил Браун? Да и то, что Жан-Люк не смог точно выйти к цели… заблудился… тоже кое о чем говорит… Словом, ни Эбахон, ни Штангер считаться со мною, как раньше, уже не будут.

— И ты не сможешь в случае чего меня выручить? — пошутил Петр.

— Боюсь, что нет, — не принял его тона Жак.

— Молчать, черномазая тварь! — рявкнул Штангер. Он был пьян, сильно пьян, таким его Петр еще никогда не видел. Пятеро наемников, приехавшие с ним и бывшие тоже основательно на взводе, держали на прицеле своих автоматов часовых.

Они подъехали к воротам виллы президента Поречья минуты на три раньше Жака и Петра, и скандал только что начинался: чернокожий офицер охраны потребовал, чтобы наемники оставили «джип» у ворот и сдали оружие, на что последовал категорический отказ.

Было уже около пяти часов вечера, а ровно на пять Эбахон назначил на своей вилле встречу всех более или менее авторитетных «рыцарей удачи», еще остававшихся под его знаменами. Впрочем, на «джипе» Штангера было собственное знамя, его личный штандарт — алое полотнище, черный крест и в центре креста — белые череп и кости.

Офицер охраны стоял, растерянно опустив руки, не зная, что делать. Приказ оставлять машины за воротами и сдавать оружие еще ни разу не ставился под сомнение ни одним из наемников…

— Ну, чего стоишь? — внезапно смягчился Штангер при виде растерянности офицера. — Пусть лучше твои ублюдки угостят нас пивом!

Он обернулся к своим головорезам — всех их Петр видел в бассейне у луисского аэропорта — и подмигнул:

— Как насчет пивка, камарады? Те пьяно загоготали.

— Слышишь? — грозно взглянул Штангер на офицера. — Пива!

— Йе, са…

Офицер, как будто даже обрадовался возможности разрядить обстановку. Он козырнул и поспешно побежал в караулку, маленький кирпичный домик метрах в десяти за закрытыми воротами. Задержался там минуты на три-четыре, но Штангеру это показалось слишком долго. Выхватив кольт, он трижды выпалил в воздух. Солдаты охраны, не спускавшие с главнокомандующего напряженных взглядов, отпрянули от чугунной решетки.

— Бегу, сэр, бегу! — сейчас же раздался крик офицера, выскочившего из караулки с картонкой. Он проскользнул сквозь калитку в решетчатых воротах и подбежал к «джипу», неся картонку впереди себя на вытянутой руке.

— То-то, — удовлетворенно проворчал Штангер, беря бутылку, и вдруг с размаху швырнул ее на асфальт. — Теплое?

— Но, сэр… — поспешно отступил офицер.

— Холодного! — рявкнул Штангер, поднимая кольт. — Считаю до трех: раз…

На счет «два» офицер уже был за воротами. Штангер пьяно захохотал, обернулся назад и вдруг увидал «джип» Кодо-2 и сидящих в нем Петра и Жака. На заднем сиденье расположился с пулеметом Манди.

— Привет, Френчи! Хэлло, русский! Хотите пива? — заорал он так, словно сегодня на рассвете между ним и Жаком ничего не произошло. — Но если этот сукин сын опять принесет мне теплого, я продырявлю вот этим, — он потряс кольтом, — ему брюхо и волью туда эту гадость через бо-ольшую дыру!

Вместо ответа Жак вылез из «джипа»:

— Пошли, Питер. Мы опаздываем!

И, на ходу снимая ремень с кобурой, пошел к воротам.

— Ишь строит из себя белоручку! — захохотал ему вслед Штангер, подмигивая своим парням, но те в ответ лишь неуверенно заулыбались: авторитет полковника Френчи был велик!