Кувье на прощанье стиснул плечо Петра и вышел, не выбежал, а именно вышел — последним, неторопливо ступая.

Штангер проводил его взглядом, потом обернулся к Петру, тонкие губы его скривились, изображая подобие любезной улыбки:

— Рад буду встретиться с вами вновь, сэр, — сказал он глухим голосом, сухо кивнул и вышел, прямой, негнущийся.

…Ночью Петр тихонько, чтобы не потревожить Веру, встал и оделся. Приближался сезон дождей, и небо было закрыто плотными тяжелыми облаками.

Петр, стараясь не шуметь, спустился в холл, где с вечера оставил свой дорожный портфель, похожий на небольшой саквояж: блокноты, ручки, пленка, фотоаппарат, пара банок консервов (на всякий случай!).

Он вышел в сад перед домом. Сонный садовник-северянин поливал клумбу роз, зажав пальцем кончик длинного и тонкого пластикового шланга.

— Монинг, маста, — поклонился он в пояс.

— Доброе утро, — ответил по-английски Петр, чертыхнувшись про себя: эти северяне, привыкшие валяться в пыли у ног своих хозяев, с трудом отказывались от старых обычаев.

Петр не торопясь пошел по улице, по асфальту, зажатому между густыми садами, в которых прятались двухэтажные домики, щедро и по сходной цене понастроенные в Луисе итальянской компанией «Ферранти и сыновья».

На первом же перекрестке перед ним затормозило такси, старая колымага, покрашенная в малиновый и синий цвета.

В аэропорт Петр приехал слишком рано. В баре, где он сидел вчера с нефтяниками Штангера, было пусто. На стойке, подложив себе под голову штиблеты, спал бармен.

Петр растолкал его и попросил приготовить яичницу с беконом.

— Йе, са, — сонно согласился бармен, изо всех сил стараясь казаться услужливым.

Он быстро приготовил завтрак на маленькой плитке за стойкой, поджарил тосты, вскипятил воду для кофе, достал из холодильника крохотную пачку масла и коробочку малинового джема.

Подав все это Петру и получив деньги, он опять заснул, на этот раз притулившись у зеркальных, заставленных бутылками полок. Но поспать ему не удалось. Минут через пять в бар с шумом ввалился старый Френдли, корреспондент американского еженедельника «Тайм». Клетчатый пиджак его, как всегда, был засыпан смесью перхоти, табака и пепла, в изобилии сыпавшегося из короткой трубки. Носильщик тащил за ним следом набитую битком изрядно потрепанную дорожную сумку желтой кожи.

Увидев Петра, Френди вытащил изо рта трубку и поднял ее в знак приветствия. Его дряблые, обвисшие, как у бульдога, щеки, раздвинулись в улыбке, и он пошел к Петру, на ходу протягивая короткую руку с отекшими пальцами.

— Хэлло, бади! — хрипло пророкотал он, пожав Петру руку, и усаживаясь за столик рядом с ним. — Летим вместе?

Бармен услужливо выбежал из-за стойки — Мартин Френдли, приехавший в Гвианию сразу после последнего военного переворота, уже успел прославиться на весь Луис щедростью чаевых.

— Двойной виски, — не оборачиваясь, рыкнул в его сторону Френдли, — да без льда. — И, не обращая больше внимания на бармена, начал объяснять Петру: — В этом чертовом климате не вылезаю из простуд… А вот и Стоун…

Американец замахал трубкой рослому парню в широкополой зеленой охотничьей шляпе, появившемуся на пороге бара.

— Сид! Присоединяйтесь!

Сидней Стоун, корреспондент Би-би-си в Гвиании, помахал рукою в ответ:

— Хэлло, Мартин! Хэлло, Питер!

Он дождался, пока второй «Би-би-си-мен», Александр Лаке, молодой рыжий парень в клетчатой дорожной рубахе с оттопыренными накладными карманами, появился на пороге, нагруженный двумя брезентовыми мешками с кино— и радиоаппаратурой, и направился к стойке, где бармен уже призывно позванивал кубиками льда в высоком стакане.

— Жарко! — крикнул Стоун американцу и русскому, доставая из кармана зеленых охотничьих брюк большой голубой платок и вытирая потную шею. Его помощник осторожно сложил свои мешки у входа и тоже направился к стойке.

Потом одновременно появились широколицый, похожий на Бальзака Серж Богар, корреспондент Франс Пресс, разбитной Дании Смит из Рейтера, меланхоличный Уолтер Шварц, представляющий «Гардиан» и несколько других английских газет, и маленький японец из «Джапан тайме» — Петр с ним еще не был знаком.

Элегантный Альберто Монтини, корреспондент итальянского журнала «Джорно», набриллиантиненный, в кремовом пиджаке, с бордовым галстуком-бабочкой, явился в сопровождении своей красавицы супруги, всем своим видом выражавшей глубокую печаль в связи с предстоящей разлукой. Однако ее огромные, влажные, темные глаза бросали откровенные взгляды на воех по очереди мужчин, собравшихся в баре.

Последними прибыли сухой, желчный Мозес Аарон, из Ассошиэйтед Пресс, тяжеловесный Конрад, Шмидт из западногерманского «Шпигеля» и месье Дюпон из «Монда».

— Все в сборе, — довольно сказал Мартин Френдли, пересчитав собравшихся толстым указательным пальцем. — Ровно дюжина.

Петр вопросительно взглянул на него.

— Я видел список в министерстве информации, — объяснил Френдли. — Правда, там было одиннадцать имен.

И он многозначительно посмотрел на Петра, давая понять, что советского журналиста в этом списке не было.

Петр промолчал: добродушный, всегда пахнущий виски и окутанный клубами табачного дыма, Мартин казался славным дядюшкой, все знающим, все понимающим и на все глядящим сквозь пальцы. Его так все и звали — «дядюшка Мартин».

Он был известным человеком в международных журналистских кругах, специалистом по Европе, точнее по Западной Европе. И то, что «Тайм» перебросил его из Лондона в Гвианию, многими было расценено как закат звезды первой величины.

Однако сам мистер Френдли (в переводе с английского его фамилия означала «Дружелюбный») не унывал.

— Лучше холодный пенни, чем раскаленный фунт, — любил повторять он старую английскую поговорку.

В бар вошел человек в форме «Эйр-Гвиании» — белая, с короткими рукавами рубашка с черными погонами, украшенными золотом шевронов, белые гетры и шорты. На голове его был фиолетовый тюрбан сикха, густую бороду стягивала крупная сетка для волос.

Сикх поднял голову, призывая к вниманию, и по листку тонкой бумаги прочел в наступившей тишине двенадцать фамилий. Называя кого-нибудь, он вопросительно смотрел поверх тяжелых роговых очков на сидящих в баре. Последним он назвал Петра.

— Джентльмены, прошу на посадку, — пригласил сикх и не оглядываясь пошел из бара.

В самолете, старом «френдшипе», который министерство информации продолжало использовать, несмотря на его дряхлость, уже сидели пассажиры — гвианийцы и гвианийки — с детьми, с клетками, набитыми курами, с какими-то мешками.

Сделав первый шаг в духоту салона, Сид Стоун потянул носом воздух и недовольно обратился к молоденькой стюардессе:

— Насколько мне известно, мисс, рейс специальный, и никого, кроме нас, на борту быть не должно!

Девушка кокетливо повела плечом:

— Администрация аэропорта приказала нам занять пассажирами свободные места. — И, гордо вскинув голову, добавила: — Республике нужны деньги, сэр!

— Проходи, бади, проходи, — дружелюбно подтолкнул надувшегося англичанина «дядюшка Мартин». — Если республике нужны деньги, значит, она их имеет право получить.

— Если кто-то и получил за это две-три сотни фунтов, то никак не республика, — проворчал, проходя вперед, Стоун.

Петр в душе был согласен с ним: правительство майора Нначи объявило коррупции войну, но пока результаты ее не чувствовались. Конечно же, деньги с пассажиров собрал кто-то из 'летного начальства.

Он не стал встревать в разговор и пошел между рядов, отыскивая место у иллюминатора. Публика летела опытная — хвостовые места были уже заняты, лишь у самой кабины пилотов было место, да и то рядом торчала чья-то макушка.

— Свободно? — спросил Петр.

— Пожалуйста, — вдруг услышал он хорошо знакомый голос.

— Анджей?!

— Да, это я, — отозвался Анджей. — Садись, веселее будет лететь.

Голос его звучал спокойно, как будто они только накануне уговорились лететь вместе и сейчас встретились.