Тут меня мыслишка шальная коснулась: ларец Ожерелью купец-то отдал, но… Да только все ли это? Вон у фризруга кафтан какой — такая ткань не медный грош стоит, а всякое ведь случается: и тайники в каютах бывают.

Думка эта пришла ко мне как раз вовремя. Ожерелье перестал меня гонять, и я оказался предоставлен самому себе. Для начала я стал бочком ускользать, чтобы проверить, так ли это. Оказалось, так. Ожерелье перестал обсуждать с Три Ножа, как разместить всю эту ораву на «Касатке», и снова с озабоченным видом уставился на окрестности, выглядывая, наверное, мага. Они сидели возле пылающего костра, баллистер чертил пальцем на песке и смотрел в искры пламени, летевшие в небо целыми охапками. Я потихоньку отошел от них и нырнул в черную тень, которую отбрасывала лодья. Меня никто не хватился, и я этим был очень доволен: все были заняты, до меня никакого дела никому нет. Я решил сперва обойти вокруг лодьи. Это оказалось не так-то просто: поломанные мачты висели на остатках такелажа, с рей свисали ошметья парусов — путаница была еще та, похоже на паутину, которую сплел бы вконец ополоумевший паук. Чертыхаясь на каждом шагу, я продирался через мешанину дерева, канатов и высохших водорослей, которые начинали шуршать, едва их коснешься. Шорох мне не мешал — я ведь, надо сказать, ни от кого и не прятался, но я решил пробраться бесшумно и каждый раз после неудачного шага, когда раздавался громкий хруст, вполголоса ругался, кляня свой проигрыш. Так я добрался до кормы. Лопасть руля лодьи глубоко зарылась в песок. Я посмотрел наверх. Три окна были светлыми. Значит, купец по-прежнему в своей каюте. И охота ему сидеть там?.. В ней наверняка все вверх дном — вон как палуба лодьи перекошена. Я прикинул на глазок, как мне лезть наверх и за что при этом цепляться, благо света, сочащегося из окон, хватало. Вот сейчас и посмотрим, что купец там делает.

Несколько сшитых вместе толстенных досок, служивших рулем лодье, треснули и перекорежились. Я поставил ногу на обломок, который выперся в сторону, зацепился пальцами за ощеренный щепками край другого и собирался уже было начать подъем, как сердце мое ни с того ни с сего екнуло. Не успев даже ничего толком подумать, я юркнул под руль лодьи и затаился там, тесно прижавшись к борту судна спиной. Моя способность видящего предупредила меня раньше, чем я успел что-то понять. Ко мне кто-то приближался. Не прошло и мгновения, как я уже точно знал кто. Мало того, что он был не из наших, этот к тому же оказался тем ворожеем из фризругов. Недаром-таки я за ним следил! Несмотря на то что он до сих пор вкалывал вместе с матросней, чувствовал я, успокаиваться рано, хотя, может, он по нужде решил в сторонку отбежать. Нет, по нужде все к морю бегают. А он бежал, торопился. К морю бегают по малой нужде, соображал я, а вдруг ему приспичило: от всех передряг, которые на их головы свалились, может и понос прохватить. Клянусь громыхающей задницей, как любит говаривать палубный, в башку мою полезло невесть что.

Я увидел его, когда он выскочил из-за корпуса лодьи, и сразу понял, что не ошибся. Не в том, что это именно он, маг с лодьи (тут ошибок быть просто никакой не могло: мне хоть глаза завязывай — все равно узнаю), — а в том что он торопился, очень торопился. Не будь я видящим, попасть бы мне впросак, потому что двигался он совершенно бесшумно. Он снял сапоги и шел босиком: так и в песке меньше увязаешь, и шаг неслышен. В руке у него была зажата какая-то короткая палка. Ворожей завернул за лодью и пошел прочь от берега, держась так, чтобы корпус судна скрывал его. Я забился поглубже в свою щель между рулем и кормой. Он не заметил меня и почесал, не оборачиваясь, к лесу. Ночь была безлунная, темно. Я смотрел ему в спину и соображал, что же мне делать — бежать за ним или поднимать тревогу? А вдруг он действительно по нужде, да и уговору, чтобы матросы от берега ни на шаг, как я помню, не было: хочешь гулять — гуляй, а если мы тебя вдруг забудем ненароком, то уж не обессудь. Вот позору будет, если я взгоношу всех — и попусту. Стыда потом не оберешься, с полгода дразнить будут, не меньше. Да и отбрехаться сейчас ворожею — раз плюнуть. Приняв решение, я стащил с себя сапоги.

Он успел, пока я раздумывал, покрыть половину расстояния до леса. Он по-прежнему не оглядывался, но мне от этого легче не стало. Между нами разрыв небольшой, кругом сплошь ровный пляж. Ни камешка. И укрыться толком негде. А ежели он вдруг обернется, что тогда я делать буду? Орать как резаный, решил я, сколько успею — он ведь маг все-таки. Эх, жаль Зимородка где-то демоны носят. А вдруг он, Зимородок, в это время как раз демона и вызывает?

Так я думал уже на бегу. Согнувшись в три погибели, я мчался по песку вслед за ворожеем. Я не спускал с него взгляда: если он вдруг внезапно решит обернуться, то мне никак нельзя пропустить этого момента, чтобы камнем рухнуть на землю, авось темнота выручит.

Ворожей добрался до первых деревьев, но там он не присел за ближайшим стволом, а продолжал, не сбавляя шага, двигаться дальше. Тут до меня дошло, что я, похоже, сглупил, решив не поднимать тревогу. Ворожей замелькал среди деревьев, и мне пришлось прибавить ходу, чтобы не упустить его из виду. Песок кончился, и я бежал по мягкому мху, устилавшему землю среди деревьев, проклиная собственную глупость и безрассудство. Возвращаться и гоношить братву было уже поздно. Он удирал — это уже безо всякого сомнения. Но зачем? Скорее всего, по приказу купца спрятать что-нибудь. Островок хоть и небольшой, но не будешь же его перелопачивать весь. А может, у него и самого в загашнике что-то имелось? Спрячет, зароет — и поминай как звали. А потом его пытай не пытай — все одно, не расколется. Он ведь какой-никакой, а маг! Это купцу или матросне можно фитилей между пальцев понавтыкать и запалить или раскаленным прутом пятки поджарить, а магов надо бить сразу. Ну, а коли промахнулся, пусть тебя боги хранят. Я бежал за ним, и меж лопатками у меня тек холодный пот. Быть услышанным я не боялся: ворожей несся, не разбирая дороги, только хруст от упавших сухих ветвей стоял, да светящиеся горицветы голубыми брызгами разлетались в стороны. Но мне было все равно не по себе. Похоже, влип я крепко. Забрался я уже далече — отсюда ори до посинения, а на берегу и знать об этом не будут, одно только и утешало, что если он меня не засек до сих пор, то, значит, у него в голове и мыслишки нет о том, что за ним кто-нибудь следить может, а значит, моя башка не такая уж пропащая.

Много чего я передумал, пока бежал за ним и уворачивался на бегу от низкорастущих ветвей. Пару раз мне сучком чуть глаза не повышибало, а ворожей все не останавливался. Я уж стал прикидывать, что эдак мы и до противоположного берега острова домчимся, как вдруг он сменил бег на шаг. Я вовремя спохватился. Ночь безлунная, от горицветов толку почти никакого, я за ним на одном чутье только и шел. Когда он остановился, замер и я, притаившись за толстенным, в три обхвата, стволом, но видеть я не видел ни шиша. Ворожей был неподалеку, но что он там собирался делать, я понятия не имел. Деревья света не добавляли, к тому же он в одежде темной, в ночи плохо различимой. Я от бессилия чуть в полный голос не взвыл. Зачем, спрашивается, тогда я за ним поперся? Что я Ожерелью скажу? Погнался за ворожеем, который мне подозрительным показался, а что этот ворожей делал, я и знать не знаю, потому что темень в лесу стояла непроглядная, так, что ли? А как к нему подобраться незамеченным? Ох, дурак я, дурак…

Я помотал башкой, отгоняя прочь сумятицу, и осмотрелся. Темно оно, конечно, но ничего: я в темноте вижу не хуже кошки, а пока бежал, и глаза успели привыкнуть. Разберемся. То, что я увидел, меня мало обрадовало. Вокруг смутно чернели деревья, там и сям бледно светились горицветы — ничего такого, за что бы глаз мог зацепиться… Но покуда мне везло, я решил использовать везение до конца. Я лег ничком, то есть брюхом на мох, и пополз медленно и тихо, как слизень, стараясь не поднимать головы и обползая светящиеся горицветы. А их здесь росло навалом. Я и десятка шагов еще не отполз от дерева, как возненавидел эти цветы лютой ненавистью. Могли бы и в другом месте светиться! Они стояли на своих тонких стебельках, раскрыв слюдяные чаши небу. Немочь бледно-голубая, раздери их демоны! Я осторожно вытягивал вперед руки, будто это и не руки были, а драгоценнейшее хрупкое стекло, клал их на мох и медленно подтягивал тело. Сердце у меня колотилось бешено. Казалось, стук его раздается по всему лесу, он мне страшно мешал, в ушах просто гул стоял. Под руку мне таки попалась высохшая ветка. Треснула она, наверное, не так уж громко, но мне почудилось, что над ухом моим грянул гром небесный. Я вдохнул и забыл, как дышать, все ждал, что на плечо мое опустится рука, пальцы сожмут плечо, ну а дальше… Я лежал и слушал, как грохочет у меня в груди сердце. Нет, вроде пронесло. Я потихоньку выпустил воздух из легких и собрался было ползти дальше, но у меня ничего не вышло. Я не сразу понял, в чем дело, а когда сообразил, меня стал разбирать нервный смех. Я, когда двинуться ползком наметил, то перекинул перевязь с ножом так, чтобы он за спиной оказался, и вот лежу я теперь, свою правую руку ищу, а она у меня мертвой хваткой в рукоятку ножа вцепилась. Я разжал пальцы и вытер потную ладонь о штанину. И пополз дальше. Ползу и молюсь. Морскому Старцу молюсь, который над моряками владыка, чтоб охранил верного ему Сына Моря. Кому еще? Самому Роду, что за все жизни и судьбы в ответе. Отведи от меня Род взор смерти, я пожил еще мало, рано мне к пращурам…