Я вздохнул. Легко сказать…

— Значит, так… — начал я. — Я был у кормы лодьи, когда увидел мага. Спрятался. Он меня не засек. Он таился. — Каждое мое слово Ожерелье сопровождал кивком, отчего я приободрился. — Он побежал к лесу. Я за ним. Я подслушал его разговор точно так же, как подслушал Зимородка на «Касатке». Всего не слышал, только конец разговора. Он закладывал про остров и про то, что тут всего один светлый маг. Про нас сказал. Потом он меня все-таки засек и заворожил, вернее, сначала это у него получилось. Потом не знаю, что произошло, но он ничего не смог со мной поделать. Я освободился и убил его ножом в глаз. Он свалился как подкошенный и отдал концы. Я взял нож и карту и бросился бежать сюда. Все.

— Да уж, короче не бывает, — пробормотал капитан, когда я закончил.

— Ожерелье! — заорал я, обретя наконец голос. — Он продал нас темным! Они уже близко!

— Тише ты, не ори, — цыкнул на меня Ожерелье. — Как близко?

— Ему темный маг напоследок сказал: «Мы близко».

Ожерелье замолчал, вцепившись пальцами в подбородок.

— Говоришь, убил его? — спросил он.

— Убил, — подтвердил я. — Метнул нож — и в глаз. — И заново переживая боль, что обрушилась на меня в лесу, добавил: — Ох, и больно же было…

— Кому? — не понял Ожерелье.

— Мне.

— Это почему же?

— Шут его знает, — ответил я. — У Зимородка бы спросить.

Ожерелье дергал щетину, темным налетом покрывшую подбородок.

— Даль, как у тебя получилось подслушать их, если маг этот фризругов по-нашему ни слова не знал? Я с ним через толмача говорил.

Я опешил. Не верит!

— Притворялся он. На поляне ему толмач не понадобился, — сказал я и потребовал себе еще воды. Мне сунули кружку. Я прихлебывал водицу, в которую и на этот раз плеснули добрую толику вина, и поглядывал на капитана, прикидывая, не придется ли мне вести его к телу ворожея. Или так поверит. Лучше бы поверил. Кто его знает, может, темные маги уже возле самого островка околачиваются и готовят какую-нибудь пакость? Зимородка искать надо.

Ожерелье отобрал у Улиха мой нож и стал вертеть его в пальцах.

— Убил его, говоришь… — повторил он и замолчал.

Я растерялся.

— Похоже, мы влипли, капитан, — сказал Три Ножа. Повернувшись, он посмотрел в сторону фризругов, кучкующихся у дальнего кострища. — А-а, мать их ящерица…

Головы стали поворачиваться к фризружскому костру, братва заворчала тихо пока еще, но это были первые далекие раскаты перед бурей, а фризруги и знать не знали, какое лихо на них сейчас когти точит.

— Ну что, капитан? — Палубный подтянул на брюхе ремень перевязи. — Пощекочем фризругов железом? А там и якорь поднимем.

— Эй, Руду, — позвал я.

Он обернулся.

— Чего тебе?

Я показал пальцем на фризругов:

— Они ничего не знают.

Палубный удивился, но я не дал ему рта раскрыть.

— Не знают они, — повторил я и пояснил. — Ворожей сказал, что он взял карту в каюте капитана. Он стащил ее.

Палубный недоверчиво качал головой, но то, что я полез на защиту матросни, обескуражило его.

— Когда Зимородок ушел вместе с купцом, а остальные кобенились на песке, я с мачты видел, как ворожей фризружский выперся на палубу аккурат оттуда, где капитанская каюта на лодье. У него еще мешок был, наверное, карту в нем прятал. А потом Ожерелье увидал.

— Слышь-ка, Три Ножа, язви его… — ухмыльнулся Руду криво. Еще немного, и он будет за фризругов драться.

— И буду, — сказал я и сам себе удивился. Что это со мной происходит-то? Однако меня несло. — Вот щелкну пальцами, и от тебя один пепел в сапогах останется. — Сказал это, глядя во внезапно перекосившееся лицо палубного, и понял, что никогда он уже не будет меня учить вязать узлы. Не забудет мне он этого никогда, а если и случится ему позабыть, то будет это не скоро.

Сильный удар по уху сбил меня на песок, кружка, выплескивая остатки воды, полетела из рук. В глазах потемнело. Я лежал, уткнувшись в песок лицом, и чувствовал на губах соленую влагу и шершавые песчинки. Голова сильно кружилась. Досталось ей сегодня, подумал я, сначала всякие магические штучки, теперь еще вот это…

Кто-то потянул меня за плечи, усадил и стал счищать с лица налипший песок. А я, хоть и плыло все перед глазами, смотрел на стоящего надо мной Ожерелье. Это он меня ударил. Стараясь унять подступившую тошноту, я прикрыл веки. И щеки у меня были мокрыми. Но не от выплеснувшейся из кружки воды.

— Волю взял, — услышал я голос Ожерелья.

— Дурак ты, Ожерелье, — басовито прогудел Три Ножа.

А дальше я стал уплывать, потому что извечный сторож, живущий во мне, проснулся и поднял голову. У входа в бухту появился змей. Шел он на глубине. Большая зверюга. Тут в моей голове как дважды два сложились и предательство ворожея, и темные маги. Спазм тошноты сдавил мой желудок, и вся выпитая вода выплеснулась из меня на песок.

— Эк тебя скрутило, — сказал Три Ножа, придерживая мне голову.

Я перевел дух и сказал:

— Три Ножа, наших, кто на «Касатке» остался, всех на берег. Змей идет.

Глаза мои были все еще закрыты, поэтому я услышал только враз насторожившийся голос баллистера:

— Даль, «Касатка»-то на мелководье стоит. Да и Мачта там.

Про себя я вздохнул с облегчением: уж в этом-то мне доверяют полностью.

— Всех на берег. Быстро, — сказал я, давясь следующим спазмом.

И открыл глаза. Лучше бы я этого не делал. Перед глазами все дико закружилось, во сто-крат быстрее, чем когда в Шухе на ярмарке на гигантских шагах. И мутило страшно. Я проглотил ком в горле и закричал:

— Ожерелье! Всех на берег!

А потом наполовину отключился, уйдя в муторное кружалово, которое всосало меня, оградив от всего толстой стеной из головной боли и тошноты. Я слышал обрывки восклицаний и разрозненные звуки.

— А ну подай назад! Живо! — рявкнул кто-то.

И вслед за криком раздалось громкое «ф-фух-х», и яркая вспышка проникла сквозь мои сомкнутые веки. Горючка, сообразил я, барахтаясь в обволакивающем мутном киселе мыслей, в костер бросили гранату с горючкой.

Меня подняли и понесли. Запах моря усилился, и лицо стал обвевать свежий ветерок. Голову немного отпустило, я разлепил ресницы. Перед глазами по-прежнему была круговерть, но уже не такая, как прежде, терпимая.

Крошка тащил меня на руках, а я смотрел на море поверх вооружившейся горящими головнями братвы, забравшейся в воду, туда, где на высвеченном луной кольчужном плетении волн чернела «Касатка», отвечая луне фонарем на корме. От бортов «Касатки» тенями отделялись низкие вытянутые кляксы шлюпок. Шлюпки шли к берегу.

Крошка остановился рядом с Три Ножа. Тот повернулся.

— Очухался? — спросил он и посветил головней.

Шлюпки быстро приближались, уже стал ясно слышен плеск весел о воду.

— Эй, на шлюпках! — закричал Ожерелье. — Опустить оружие! Боя нет!

На передней шлюпке прозвучала невнятная команда. Гребцы стали сушить весла.

— Капитан, ты, что ли? — заорали с нее.

— Я, — ответил Ожерелье. — Давай к берегу! Скорее! И без пальбы!

Весла снова макнулись в воду и стали описывать над нею полукружия. На шлюпках переговаривались громкими голосами:

— Точно Ожерелье! И Три Ножа! А вон Крошка рядом светится!

Морской ветерок, казалось, влил в меня новые силы.

— Крошка, поставь меня на ноги, — сказал я.

— А не рухнешь? — поинтересовался он.

— Постараюсь.

Он поддержал меня под мышку, потому что ноги мои держали еще не очень.

— Умойся морской водицей, — посоветовал Крошка.

— Давай, — согласился я.

Я встал на колени, набежавшая на берег волна услужливо промочила меня до пояса. Но это было только к лучшему. Я едва пересилил желание плашмя лечь на мокрый, утрамбованный волною песок, чтобы накрыло с головой. Зачерпнул пригоршню морской воды и плеснул в лицо. И тут же зашипел от боли, забыв о разбитых в кровь губах. Невзирая на боль, я плескал еще и еще. Светящаяся мелкая креветка, которую волною пригнало к берегу, порскнула от моей ладони и затерялась в черном стекле морской воды. Боль отрезвила меня, прогнала головокружение. Я поднялся на ноги.