Все ценное, все хрупкое и прекрасное способно быть раздавлено в одно мгновение, оставшись без присмотра и защиты.

С этими мыслями я все-таки развернул конверт, внутри которого оказался лист бумаги с написанным от руки сопроводительным текстом, исполненным затейливым, красивым почерком…

«Уважаемый Максим Михайлович, с прискорбием и осознанием собственной недальновидности... все результаты оказались подлинными… сданы в срок и в полном объеме… приношу искренние извинения...» Документ не сразу был понят – привычка обнимать машинописные страницы взглядом, читая сразу несколько строк, на рукописном не сработала. Но на второй раз все встало на свои места.

Александр Ефремович Ферзен, ректор имперского университета княжеского города Шуйск, приносил извинения за поспешные выводы в мой адрес. Как им было доподлинно выяснено в ходе личного расследования, все зачеты и все экзамены действительно сдавались мною лично, а не были проставлены в обмен на деньги и иные преференции. А значит, университетский курс мною был закончен честно, и нет никаких препятствий к выдаче диплома.

Кстати, диплом был тут же – синий, обычный, даже с парой троек… Сложно одновременно учиться в школе и в университете.

Я задумчиво провел пальцем по плотному картону с гербовым имперским оттиском. Выходит, высшее образование у меня уже есть… Можно захватывать мир.

Мысли скакнули к недавней беседе с Никой, и я поежился.

- Может, действительно? Ну какой еще император, в самом деле. Пошлость какая.

Я прошел к машине и внимательно посмотрел, как достают из сплющенного корпуса остатки бойца, умершего не за родину, не за семью и не за высшие идеалы. Умершего за то, чтобы звенел смех в мраморных залах с золочеными потолками, чтобы не кончалось шампанское в бокалах, и вышагивали в вальсе, блистая фамильными драгоценностями и запонками, девушки и юноши из рода, чья семья даже не удосужилась вытащить его останки из сгоревшей машины.

- Пожалуй, да, - согласился я с прежними мыслями. – Император этот мир не спасет.

Этому миру нужен тиран.

Эпилог

Кабинет был серым, скучным и безликим. Одинокий стол, на поверхность которого проливался свет хмурого московского дня из единственного окна. Стул за столом, придвинутый плотно. Еще один стул напротив, занятый высоким восточным человеком с острой бородкой – тоже в сером костюме, как на зло.

Поднятые вверх жалюзи не скрывали вид на широкий проспект в трех сотнях метров ниже. Высота, недоступная простым смертным. Но и слишком далеко, чтобы видимое пространство ощущалось настоящим, подлинным, а не нарисованным полотном с искусной детализацией серых зданий, серых улиц и черных крон деревьев, с которых ветер уже снес желтые листья, а немногословные дворники смели их в черные мешки.

Единственными яркими красками в кабинете были фотографии, разложенные на углу стола. Цветные, формата «а четыре»: на каждой молодая девушка, одна или в сопровождении юноши, посреди яркого – тогда еще летнего дня.

- Доброе утро, Амир, - еле слышно скрипнула дверь, и за спиной восточного человека раздался голос, привычный повелевать и властвовать.

Гость кабинета ворохнулся, попытался встать и поприветствовать со всем уважением, но сухая старческая ладонь придержала его за плечо.

- Сиди, - оставили его на месте.

И слова радости от встречи как-то сами собой завязли на языке, оставшись не высказанными. Было в останавливающем жесте недовольство, ощущаемое гостем крайне болезненно.

Хотя обижаться на этого человека было бессмысленно. Он явился с того света, чтобы вершить суд и выигрывать войны, чтобы говорить ничтожествам прямо, кто они есть – и ничтожества обтекали, не способные возразить.

Его старались избегать - наверное, он был единственным среди всех князей, передвижения которого отслеживали столь внимательно и чутко не для того, чтобы застать и поговорить, а чтобы ни в коем случае не встретить лично.

Личность старого князя Юсупова стала легендарной еще при прежней жизни - до того, как на родовом кладбище был установлен монумент над его могилой... В которой, как оказалось, все эти годы никого не было.

Сейчас же князя воспринимали с той же растерянностью, что и явившегося из небытия Кощея Бессмертного, игла с жизнью которого была с гарантией сломана. И мир недоумевал – искать ли обломки старой иглы, чтобы склеить и снова сломать… Или же где-то есть новая… Или просто накрыться плотным одеялом с головой, в надежде проснуться тем утром, когда он сам собой исчезнет – столь же внезапно, как появился.

Старик прошел справа от кресла, остановился возле стола, с равнодушным видом тронул фотографии, развернув веером, и тут же сложил обратно.

- Ты убрал ее от Максима?

- Она прогнала специалиста, - Амир вынужденно отвел глаза вниз.

Как же неприятно отчитываться за чужие ошибки.

- Тогда купи, - прорвалось раздражение в голосе старика.

- Она не взяла деньги.

- Мало предложил?

- Даже слишком много. – Поджал он губы.

«Для той, что копается в урне с мусором» - не стал он добавлять. Хотя это какой-то позор.

- Реши через отца. – Выдал князь недовольно. – Сосватай кому-нибудь из младшей семьи.

- У нас так не останется свободной родни, - позволил себе осторожно заметить Амир.

В конце концов, каждый свободный родственник – это возможность политического маневра и использовать их вот так…

- Тебя не должно это беспокоить. – Последовала жесткая отповедь.

На мгновение Амиру стало по-человечески обидно. Столько крови и сил пролито за род, а в деле с каким-то бастардом к нему относятся, как к собаке - верной, но которой можно хлестнуть по морде, если сунется не в свое дело.

- Уважаемый, что в нем есть такого, что вы тратите свое бесценное время? – Не позволил он себе сорваться в раздражение. Наоборот - сделал фразу мягкой и примирительной, полной почтительного внимания.

Но старик умел отличать оттенки и настроения.

- Извини, - прозвучала сухая фраза после ощутимой паузы.

Воодушевившись единственным словом, крайне редким в устах легендарного человека, восточный гость уже настроился на историю и пояснения … Но потом была лишь тишина, от которой Амир ощутил растерянность – будто не расслышал, будто было произнесено, но он отсутствовал… Уже не было никакой обиды – князь, не способный врать, извинился искренне, так что сейчас Амира переполняло только недоумение.

Ладно, пусть он не понимает, но раз роду это важно…

- Уважаемый, быть может, я постараюсь найти ту, что подойдет Максиму? – Зашел он с другой стороны.

За что получил только тяжелый взгляд из-под кустистых бровей.

Старый князь Юсупов многое мог бы ему сказать, но кое-что должно остаться только его ношей. Родня может не понять. Слишком привыкли решать кровью и силой, пресекая на корню любую угрозу.

Хотя, если честно, пять лет назад он тоже был подвержен этому недостатку, предпочитая проминать мир под себя, а не действовать спокойно и взвешенно. Но в его положение вполне можно было войти.

Тогда, возле дома Самойловых, под грозовым, родным любому Юсупову небом, он был вне себя. Его родная кровь в доме врага! И тот смеет его скрывать за этим вшивым забором, поигрывая своими жалкими перстнями. Смеет дерзко смотреть ему в глаза, стоя рядом с тем, кто плоть от плоти Юсупов!

Князь воззвал к небу, призывая смести в сторону хлам, преграждающий ему путь до внука.

Но небо не послушалось его.

Древний, непреложный закон гласил, что у стихии мог быть только один хозяин в один миг времени. Не взойдет два рассвета в одну секунду, не зародится волна внутри волны и не рассечет провалом бездну.

И это то, что делает Старшие семьи – Старшими, способными сломать даже тень надежды на сопротивление у тех ничтожеств, что смеют заигрывать с их стихией.

Там, где ярится гроза Юсуповых, нет места иному проявлению неба. Там, где бесчинствует тайфун Долгоруких, иным не породить и легкой ряби на волнах. Воля и старшинство крови определяют сродство стихией, решают – кому править воздухом, водой, землей и огнем в этом месте, в этот час.