Кто-то принимался рисовать карикатуры для «стенгазеты», — в Державе СССР самодеятельную журналистику полагали одним из проявлений демократии на местах и придавали ей большое значение, — кто-то пел в хоре «Красный зенитчик». Двое бойцов отряда «Буран» осваивали «гопак»; Юно сперва думала, что так называется какое-то местное боевое искусство — но это оказалась всего лишь энергичная этническая плясовая. Весь покрытый шрамами, — абсолютно весь, как говорил Коля, — майор Мясников, которого Юно почти боялась, проповедовал белорусскую «весялуху» — и разгорячённые клоны втягивались в споры о преимуществах разных видов танца.

Штурмовики, уникальные и универсальные пехотинцы Империи, радостно тратили силы на нефункциональные увлечения; но удивительней всего казалось всестороннее одобрение этих увлечений со стороны командования. Даже генералы Рокоссовский и Карбышев не только поддерживали «народное искусство», — как будто народ способен самостоятельно производить искусство! они бы ещё романы писать начали без специально обученных дроидов... — но и сами охотно принимали в нём посильное участие.

Земляне придавали странно большое значение всестороннему развитию личности — словно по их мнению разумный должен обладать знаниями и компетенциями не только в рамках собственной профессии, но уметь прямо

- таки всё: переменить пелёнку, спланировать план вторжения, заколоть свинью, вести корабль, построить дом, написать сонет... Нет, Юно и сама любила петь, но...

Не до такой же степени: капитан штурмовиков по имени Окто, солидный,  обстоятельный клон из ранних выпусков, прямо сейчас выступал на сцене клуба — с комическими куплетами!

Эклипс помнила, что именно он первым из имперцев нарисовал на командирском шлеме красную звёздочку... впрочем, почти одинаковые на лицо клоны всегда отличались склонностью к индивидуализации внешнего облика. По крайней мере, хотя бы Старкиллер избежал всеобщего помешательства.

Юно незаметно, вполоборота посмотрела в глубину зала. Деревянные скамьи, плотно заполненные в первых рядах, ближе к дверям заметно пустовали — многие желавшие посетить «отчётный концерт» не смогли оторваться от боевых дежурств. Торжественным полумраком планетники пренебрегли — веселились при ярком свете. Девушка чувствовала запах разгорячённых молодостью здоровых тел... пот — но совсем не противный: просто честный трудовой пот, который очень скоро будет удалён обычной водой с мылом. Гигиенических бактерий на Земле ещё не изобрели, разумные охотно и часто мылись. Не все: Юно довелось наблюдать пленных немцев — те воняли, как внутренности тантауна.

«Эуропа!..», со снисходительной ухмылкой заметил тогда Мясников, словно тектоника хоть что-то объясняла. Ведь немцы принадлежали к тому же биологическому виду, что и воины Владыки Сталина; различалось только социальное устройство двух противоборствующих держав. От грязи, вони, от впадения в скотство человека иногда отделяет очень тонкая линия, имя которой — Советская власть.

Юно сморгнула, наткнувшись взглядом на серый костюм Старкиллера. Конечно же, юный ситх заметил её движение, словно всё это время не сводил с девушки глаз. Вряд ли это и в самом деле было так: тому, кто повелевает Силой, не так уж необходимо физическое зрение. Старкиллер упрямо поджал губы.

Юно отвернулась и покосилась на Половинкина. Милый грязеед хлопал воодушевлённо и безмятежно. Если он и переживал из-за давно ожидаемого повышения по службе, то никак этого не показывал... а, верней всего, не особенно и переживал.

Рыцарь.

Такой молодой... тоже.

Джедаям сердечные привязанности запрещены, а ситхов любовь вообще не интересует. За всё время, что Юно провела на Земле, дело не продвинулось дальше довольно робких поцелуев — Коля не пытался сблизиться с ней, хотя возможностей было предостаточно. Он словно не понимал её намёков; надо признать, довольно неумелых намёков — раньше ей никогда не приходилось самой завоёвывать партнёров; а набраться опыта у тех, кто пытался ухаживать за ней... слишком мало их было.

Личная жизнь у пилота СИД-аппарата обычно такая же короткая, как боевая. А боевая — с гизкин хвост. «Синдром штурмовика», и ничего тут не  поделаешь. Это здесь, в Державе СССР, с любого офицера могут лично спросить за каждого из подчинённых ему бойцов.

И спрашивают. Ещё как спрашивают.

Донельзя довольные приёмом клоны закончили раскланиваться и сбежали со сцены. Куравлёв объявил следующий номер — выступал какой-то незнакомый любимец здешней публики.

- Юно, Юно, смотри! — сказал Половинкин, склоняясь к девушке. — Это о нём я тебе рассказывал. Отлично поёт!

Эклипс смутно помнила, что Коля действительно кого-то нахваливал, но оснований для восторгов понять не могла. Все местные певцы, — и не только самодеятельные, — выступали мало того что вживую, так даже и без стандартизаторов вокала.

Выглядело происходящее слегка безумно, словно местным потребителям контента было не так важно качество продукта культуры, как возможность других разумных раскрыть свой творческий потенциал. Они были готовы тратить личное время, слушать, хлопать, подпевать, вызывать на бис — и всё это совершенно, судя по всему, искренно.

Даже высшая аристократия Державы СССР, — вроде Половинкина, падавана самого Владыки Сталина, — поддерживала «самодеятельность». Ну как, как он может каким-то нелепым концертом интересоваться больше, чем ею?..

Честолюбив, как все ситхи? опасается отказа?.. Вот уж не ему бояться. Доходило до того, что Юно почти завидовала Гесуре с этим её мерзеньким родианцем... У них там хоть что-то движется, а здесь... Ну разве можно так издеваться? Хоть бы объяснил по-разумному... Девушке было уже... уже за двадцать.

Девушка волновалась.

Очень бережно относился к ней Коля... слишком бережно. А ведь даже металл СИД-истребителя без использования начинает корродировать. Не собирается же кремлёвский падаван, в самом деле... жениться на ней? Ситх, вероятный наследник своей империи...

Юно стало томно; она поворотилась ко сцене.

Любимец публики, явно сознававший свою популярность и гордившийся ею, бил кветарру. Невысокий белобрысый паренёк с растрёпанными волосами пел так, как поёт народ, с тем полным и наивным убеждением, что в песне всё значение заключается только в словах, что напев сам собой приходит и что отдельного напева не бывает, а что напев — так только, для складу. От этого-то этот бессознательный напев, как бывает напев птицы, и у паренька был необыкновенно хорош.

У Юно возникло странное ощущение, что песня была предназначена именно для неё; так обычно и бывает с хорошими песнями. Публика тоже внимала в восторге, и девушка, раскрасневшись от мыслей, сбросила с себя платок, который был накинут на ней, подпёрла руки в боки, сделала движение  плечами и вместе со всеми стала подтягивать незнакомый ей припев. Но всё хорошее кончается, кончил петь и белобрысый паренёк. Майор Куравлёв грузно выбежал на сцену и объявил вдруг, что следующей выступать будет представитель союзников — капитан Юно Эклипс. Тут только вспомнила девушка про свою опрометчивую ложь, но отступать было уж поздно, да и не моглось ей отступать; мысли закружили её почище медсанбатского «хоровода», и сама не помнила Юно, как очутилась на сцене.

Она уж выбрала, что собирается петь — старую полукрамольную песню пилотов-истребителей; песню эту неведомо как полюбил её отец и часто напевал дома, на Корулаге. Белобрысый с улыбкой провёл пальцами по струнам, предлагая аккомпанемент, и Юно в несколько тактов напела мелодию, и этих нескольких тактов хватило пареньку, чтобы ухватить мотив и уверенным кивком придать девушке убеждённость в том, что всё получится. Она шагнула вперёд, к ярко освещённому небольшому залу, в котором взмётывались уж вверх ладони штурмовиков, радостно приветствовавших одну из своих, из имперцев. Юно притопнула каблуком, и белобрысый ударил по струнам, негромко ещё, готовясь подстроиться под её настроение, и Юно, выдохнув раз, начала [9] :