Я СИД-истребитель, ионник гудит,

Космос — моя обитель.

Но тот, который во мне сидит,

Считает, что он истребитель.

Мной в этом бою сбит «крестокрыл»,

Я сделал с ним, что хотел.

А тот, который во мне застыл,

Изрядно мне надоел.

Начала Юно, наверное, не очень здорово, но голос её догнала кветарра, и стало легче. И песня была такая, что если уж запел, то надо петь как следует. Потому что сразу кажется, что кругом опасность и скоро — в атаку.

Я в прошлом бою потерял панель,

И дроид не чешется, гад!

А тот, который во мне засел,

Гонит на вражий фрегат.

Торпеда протонная гибель несёт

Органике и дюрастилу.

А кажется, что это плазма поёт:

 «Пребудет с тобою Сила!»

С первых же слов её песни, с первых же ударов кветарры все звуки в зале стихли, и красноармейцы принялись слушать певицу с тем же вниманием, что и штурмовики. Даже невозмутимый Старкиллер видимо подался вперёд на своей скамье, словно желал расслышать в песне нечто важное, адресованное одному лишь ему. Но, конечно, это было не так, и Юно пела для всех, кто хотел и мог слышать её, и величественный смысл старой военной песни достигал, казалось, даже тех, кому не довелось ещё обзавестись портативным переводчиком.

Враг вышел на эллинги... взрыв — камуфлет!

Но мне в пустоте не пылать.

Ведь здесь, — в пустоте, — окислителя нет,

А звуков — вообще не слыхать.

Я — лидер, а сзади... ведомый подбит!

Плазма панель пронзила.

Удар, перегрузка — и вопль навзрыд:

«Пребудет с тобою Сила!»

Где, как, когда всосала в себя из того русского воздуха, которым она дышала — эта пилотессочка, воспитанная дроидами, этот дух, откуда взяла она эти приёмы, которых и вытеснить-то было нечему, ибо откуда же им было взяться? Но дух и приёмы эти были те самые, неподражаемые, не изучаемые, русские, которых и ждали от неё красноармейцы. Как только она стала, улыбнулась торжественно, гордо и хитро-весело, первый страх, который, казалось, охватил было Николая и всех присутствующих, страх, что она не то сделает, прошёл, и они уже любовались ею.

И тот, который над пультом зачах,

Остался один — и скис.

Он вниз бы ушёл, только в трёх плоскостях

Неясно, где верх, где низ.

Он гонит: эм вэ в квадрате — вдвойне!

Куда ж ты, «Имперский ас»...

И снова приходится слушаться мне,

Но это в последний раз.

Терпенью машины бывает предел, —

Ушёл на исходе сил.

А тот, который во мне сидел,

Забрызгал транспаристил.

Убит! Наконец-то... но чей это зев?..

Вхожу в астероид и вот,

Запрет биохимии нагло презрев,

Глотает меня экзогорт.

Как стыдно: отсюда спасения нет,

В желудке — моя могила.

Прими же, разумный, Последний завет:

«Пребудет с тобою Сила!»

Песня затихла внезапно и резко, как затихает ионник, когда СИД-аппарат уходит за силовое поле эллинга. И стала нарастать тишина. Какая-то удивительно плотная тишина и очень долгая. Что же это? Так и будет? А что теперь делать?

Юно испуганно и, как надеялась, незаметно вытерла вспотевшую ладонь о китель. Пальцы прошлись по боковому карману, наткнулись на что-то твёрдое... болтик? откуда здесь болтик? Славный такой, хороший... Но тут вдруг кто-то хлопнул. И ещё! И сразу рванулась, понеслась трескучая река аплодисментов, и Юно в первую секунду испугалась даже больше, чем тишины. Не так уж много народа, откуда же столько шума? Хлопают, хлопают. Кто-то даже кричит: «Брависсимо!» Хлопали Юно громче и дольше, чем даже белобрысому.

- Ну, пилотессочка — чистое дело марш, — радостно смеясь, сказал Куравлёв, выходя на сцену. — Ай да союзница! Вот только бы муженька тебе молодца выбрать — чистое дело марш!

Тут же пожилой майор запнулся, спохватившись, что сказанул лишнего, да и не своими словами, но говорил он тихо, слышно одной Юно, и хотела девушка ответить «Уж выбран!..», да спохватилась тоже и со счастливой улыбкой только утвердительно мотнула головой.

«Не думать, не сметь думать об этом», сказала она себе и, улыбаясь, повернулась к публике, жестом указывая на своего аккомпаниатора. Зал столь же радушно приветствовал и его.

- Ну что, Володя, — сказал Куравлёв кветарристу, — перепела тебя товарищ Эклипс?

- Перепела, — рассмеялся белобрысый, радостно отмахивая ладонью звенящий воздух, — чего там: перепела! Как положено!

- То-то! Знай-знай — а не зазнавайся.

- А и не зазнаюсь, не таков я человек! Товарищ Эклипс, а не грянуть ли нам ещё?..

Но опустошённая выступлением, — и в особенности успехом, — Юно уже откланялась и сбежала со сцены.

 - Танцы! — громогласно объявил Куравлёв.

А после танцев Колю вызвали в штаб. Думал — всё-таки награждать; оказалось не то.

- Собирайтесь, товарищ Половинкин, — сказал генерал-лейтенант Рокоссовский, поднимаясь из-за оперативного стола и оправляя китель. — Направляетесь в Ставку Верховного Главнокомандования.

- Слушаюсь, — решительно ответил Коля. Он видел, как по-особенному подобран генерал, и сам затвердел волей. — Константин Константинович... пора?

- Пора.

- А как же?..

- А как Вы думали? — сказал Рокоссовский. — Неловко и напоминать, но обязанностей военного наблюдателя с Вас никто не снимал. От товарища Иванова пришла шифрограмма: надо встретить делегацию. К нам едет... к нам летит представитель командования союзников.

(Фото: воен.корр. А.И.Становов, 1941, окрестности Речицы, Бел. ССР)

- Психически совершенно здоров. Просто сволочь. [10] Сталин с интересом посмотрел на доктора. Обычно под взглядом его очень спокойных жёлтых глаз всякая нечисть чувствовала себя крайне неуютно, начинала юлить, заикаться и мечтать о времени, когда носитель этого страшного взгляда и этой страшной силы наконец умрёт — чтобы нечисть смогла почувствовать себя безнаказанной и неуязвимой.

Но молодой доктор нечистью, конечно же, не был.

Андрей Владимирович Снежневский был психиатром, одним из наиболее перспективных Советских специалистов. Смолоду опираясь на естественнонаучный, материалистический подход и отличаясь независимостью взглядов, впоследствии он прославится не только борьбой за возвращение в психиатрическую науку имени И.П. Павлова, но и редким гуманизмом. Именно Андрей Владимирович будет спасать явных идиотов от справедливого гнева Советской власти — укрывая всевозможных тунеядцев, антисоветчиков и прочих врагов народа в гостеприимных стенах стационарных лечебниц.  Строгий режим, здоровое питание, трудотерапия — о чём ещё может мечтать диссидент, жаждущий духовного перерождения? «И инакомыслящие живы, и общество чище!»

Но это случится... могло бы случиться много позже. А в первую осень той войны тридцатисемилетний кандидат медицинских наук сжимал винтовку в окопе под Дороховым и пытался собственным дыханием отогреть указательный палец правой руки. Казалось, пар дыхания замерзает быстрее, чем долетает до кожи.

Впрочем, продолжалось это недолго — Андрею Владимировичу не удалось заслужить свою первую «Красную Звезду» на фронте ни в прямом боестолкновении, ни в должности старшего врача стрелкового батальона. С началом войны большинство учреждений соответствующего профиля оказалось в эвакуации, — Саратов, Казань, Набережные Челны, — и, когда возникла необходимость освидетельствования захваченного в плен фашистского лидера, пришлось выдёргивать Снежневского прямо из московского ополчения. Вообще говоря, острой необходимости в добровольческих дивизиях к этому времени уже не ощущалось, и командующий войсками Московского военного округа генерал-лейтенант Артемьев с лёгким сердцем отпускал рабочих на заводы, студентов в институты, а психиатров — наблюдать Гитлера.