- Однако же товарищ Половинкин его влёт расколол. Факты — вещь упрямая.
- Ну как расколол, — осторожно сказал Коля, крепко польщённый разговором. — Не то чтоб расколол, а просто я не бездействовал, я сразу...
- А хотите именно что расколоть, товарищ Половинкин? — мягко перебил Всеволод Николаевич. — Мы, безусловно, пока не можем ничего утверждать наверное, однако, если лорд Вейдер действительно затеял некую недружественную игру, то в её фокусе теперь оказались именно Вы. Верно я понимаю, Лаврентий Павлович?
- Верно, — сказал Берия, отвлекаясь на зажужжавший телефон. Меркулов аккуратно выбрал из глиняной кружки-пенала наиболее остро заточенный карандаш. Придвинул к себе лист бумаги; критически осмотрел его, — лист оказался новый, чистый, — отложил, выбрал из пачки черновиков другой. Перевернул тыльной стороной. Быстрыми, очень точными движениями отмахнул строчку сверху, разбил лист на три колонки: «Цели», «Средства»... Дальше Коля не видел. Он смотрел на Берию.
Лаврентий Палыч прижимал к уху трубку — и бледнел на глазах. Меркулов увлечённо размахивал карандашом. Берия бледнел. Иголочки ходуном ходили.
- Таким образом, мы получаем простую схему... — сказал Меркулов, отрываясь наконец от своих чертежей. — Что случилось, Лавр... товарищ Берия?
- Расколол, — медленно сказал Берия, вешая трубку. — Вот уж расколол, так расколол.
- Раскол в рядах союзников нас уже не спасёт, — с ледяным, отстранённым спокойствием сказал Каммхубер. — Следует признать: эту войну мы проиграли России 22 июня, когда первый наш солдат переступил границу. В такие моменты фон Белова всегда охватывало какое-то оцепенение. Нет, трусом он не был — всё-таки аристократ, боевой лётчик! Ну, почти боевой. Да и ариец, в конце-то концов. Однако всякий раз, когда Каммхубер принимался своим безличным тоном подводить итог очередной беседе... Виделось в этом что-то страшное, хтоническое — словно из круглых добрых черт лица старины Йозефа проглядывало некое изначальное зло. Нет - нет, оно не угрожало, не ярилось, даже не было направлено против собеседника. Оно просто было.
И это неустранимое бытиё леденило душу фон Белова куда сильнее, чем любые угрозы, ярость или безумные истерики, которыми так славился предыдущий хозяин этого кабинета.
Если бы фон Белов знал и любил классическую русскую литературу... вероятно, он узнал бы те самые мрачные приметы, то самое неустранимое равнодушие к судьбе, с которым вечно голодный великоросский крестьянин производит на свет десятерых детей — вполне сознавая, что восемь или девять из них не доживут до совершеннолетия, но будут забраны голодом, бесконечными войнами, отсутствием врачебной помощи или просто недостатком пригляда.
Но фон Белов не читал русских классиков — и потому планета людей оставалась для него тёмным, сомнительным и малопредсказуемым местом. Зато старину Йозефа адъютант знал уже много лет и очень хорошо понимал, что в самом генерале подобного ужаса скрываться не могло. Каммхубер, — подобно ветхозаветному пророку, — всего лишь выражал нечто большее, превосходящее масштабом и значимостью и его самого, и Рейх, и, быть может, всю Землю.
Какое, впрочем, дело фон Белову до судеб Земли! Адъютантское счастье — был бы фюрер рядом.
Фюрер, — новый Фюрер, — встал рядом, за спинкой кресла. Положил руку на плечо адъютанта, слегка надавил, сдерживая порыв.
- Не вставай. Здесь... теперь у меня нет больше людей, с кем я мог бы даже просто поговорить откровенно. Кроме тебя, Николаус. Рука у генерала была жёсткая и тёплая. Фон Белову внезапно захотелось прижаться к ней щекой, потереться уголком глаза о редкие рыжеватые волоски на тыльной стороне ладони, замурлыкать уютно...
Каммхубер убрал руку.
Фон Белов сдавленно выдохнул.
Генерал сделал ещё несколько задумчивых шагов по кабинету. Адъютант с патриотическим трепетом отслеживал перемещения.
После известных событий... да к чёрту экивоки! — после переворота 7-8 ноября Каммхубер не поменял в формальной атрибутике власти ничего. Ни состава секретариата, ни табличек на дверях, ни собственного звания. Даже форму, — заурядную для Берлина голубовато-серую форму генерал-лейтенанта люфтваффе, — не обновил. Хотя фон Белов поначалу настаивал на необходимости хоть каких-то внешних изменений, пытался привести личного портного... всё впустую. Старина Йозеф чётко, как по заранее намеченному плану, перестраивал структуру управления Рейхом — упорно отказываясь менять её внешний вид.
Обыватель, — от последнего фольксдойче до атласного рейхсмаршала, — страшится перемен. Но Гёринг был мёртв; а для всеобщей неуверенности прочих обывателей Каммхубер не давал ни повода, ни пищи. Наружу какую бы то ни было информацию выдавать не разрешалось. Для всего мира Фюрер оставался на своём посту и вёл битву с проклятыми большевиками. Двойников у Гитлера хватало: один почти непрерывно разъезжал по госпиталям, другой демонстративно прогуливался по улицам Берлина, остальные... остальные закрывали свои «сектора общественной работы» — так это называлось.
На «сектор» Евы Браун подходящего двойника не нашлось. Красивая, несколько излишне широкоплечая женщина всегда вызывала у фон Белова смутное раздражение: её преданность Гитлеру была не только совершенно самоотверженной, но и вполне осознанной — а что может быть нелепее преданности поверженному любовнику?.. Николаус добился мягкой изоляции фройляйн Браун.
Куда более серьёзные опасения вызывала другая возможность: а ну как русские раструбят на весь мир о невероятной добыче своих диверсантов?.. о, вот это стало бы для них наивысшей пропагандистской победой! Но проклятые русские молчали. Фон Белов не понимал причин тишины; а вот Каммхубер явно понимал — но с Николаусом своим пониманием не делился. Старина Йозеф теперь формально исполнял обязанности всего лишь «личного секретаря Гитлера» — фон Белов сам подготовил приказ об этом назначении, и сам же подделал незамысловатую, дугообразную подпись бывшего шефа.
Шеф новый наконец опустился на стул, по другую сторону рабочего стола. Презирая условности, Каммхубер предпочитал сидеть с широкой стороны — сейчас он постоянно работал с таким количеством документов, что был вынужден располагать их перед собой просторным полукругом, как бы все сразу.
Генерал вообще сильно вымотался за последнее время; даже его ледяная энергия имела свой предел. К счастью, колоссальный механизм Рейха, решительно провёрнутый с огромным расходом нервов (и довольно малым расходом крови), вернулся в своё должное, работоспособное состояние; бумаг на зелёной поверхности стола заметно поубавилось. Фон Белов чувствовал, что лишь теперь и начинается настоящая игра.
Вот только пока Рейх терял свои традиционные козыри, — техническое превосходство, передовую организацию, финансовые и материальные активы, — большевики собирали «Hand des toten Mannes». Справится ли старина Йозеф с выпавшим раскладом?..
- Если бояться чужих козырей, — безразлично сказал Каммхубер, — то и играть незачем. А мы, пожалуй, сыграем.
- Да, мой... Йозеф, — автоматически ответил фон Белов. Генерал откинул в сторону очередную докладную записку. Развернул следующую, на несколько секунд сосредоточился над текстом, затем нахмурился.
- Что Шпеер?
- Задерживается в Бордо.
Личный архитектор Гитлера после «гибели» Тодта неожиданно для многих был назначен на пост рейхсминистра вооружений и боеприпасов. Миляга Альберт ринулся с места в карьер; сейчас он по указанию Каммхубера всерьёз занялся интеграцией промышленных мощностей покорённых стран в экономику Германии.
- Отзывай, — сказал Каммхубер.
- Но авиазаводчики...
- Отзывай. Скоро мы предложим этим содержанкам такую морковку, что нам не придётся их уговаривать — это они станут драться за право работать на благо Рейха.
- Драться с большевиками? — осторожно подхихикнул фон Белов.
- Да, — с убийственной серьёзностью подтвердил генерал. Николаус сладостно вздохнул. Прусский аристократ действительно не вполне понимал, почему не все ещё европейцы сейчас на Восточном фронте. Убивать, убивать, убивать русских — что может быть слаще, что может быть естественнее для настоящего белого человека?.. Но та же Англия, — столь обожаемая Гитлером, — вместо прямого исполнения своего высшего европейского долга предпочитает отсиживаться за спиной доблестного немецкого солдата.
