«Нет, не бывают», отвечает Лаврентий Палыч, «что Вы мне тут пораженчество какое-то внушаете, гражданка? И на будущее воздержитесь, пожалуйста, мне тыкать.»

«Ничего себе», говорит голос, «вот ведь формалист какой.» «Вовсе не формалист», отвечает Лаврентий Палыч, «а фамильярностей не терплю.»

«В принципе, правильно», говорит голос, «это я просто хотела сразу наладить неформальный контакт.»

«Не получилось», отвечает Лаврентий Палыч с большим достоинством, «предлагаю сосредоточиться на текущей повестке. Обсудить, что бывает, а чего не бывает.»

«Да всё бывает», говорит голос слегка обиженно, «потому что, во-первых, Вселенная бесконечна, а в бесконечном пространстве и на бесконечной временной оси вероятность любого возможного события стремится к единице. А, во-вторых, мы всё-таки во сне.»

Смотрит Лаврентий Палыч — и действительно он во сне, а кругом А. Гитлер бегает. Довольно нежелательный сон.

«Но ты не переживай, добрый молодец», говорит голос, «будешь здоров, вот только я коснусь твоей руки, — видишь, ты уж и здоров, вставай же.» И сразу стало Лаврентию Палычу легко, и болезнь вся прошла. «И как это я раньше мог переносить паралич?», спрашивает он радостно, и пенсне протирает, и на тыканье решает не оскорбляться. «Это потому, что ты родился в параличе, не знал, как ходят и бегают; а  единожды познав, впредь уж не перенесёшь.»

«Ты освободила меня?»

«Я освободила тебя. И многих других.»

Смотрит Лаврентий Палыч — а он уж не в подвале. Вокруг чистое поле, никаких гитлеров, а ходят самые разные люди — умные, красивые; налево, направо. Стоит Лаврентий Палыч и не знает, куда ему податься. «Не бойся», говорит голос, «всюду успеешь. Вселенная бесконечна, и времени у нас полно — мы ведь во сне. А мне ещё многих, многих предстоит освободить.»

Хмурится Лаврентий Палыч:

«Многих и я освободил, кого Ежов да Ягода сгубить собирались; но врагов народа освобождать — никогда.»

«Не», отвечает голос, «я в аллегорическом смысле.» «А это точно мой сон?», спрашивает Лаврентий Палыч, «Потому что вон, я вижу, ходят бородатые люди с огненными палками. Так что, по-моему, это сон инкского императора по имени Уиракуча Инка. Или какое-то слишком уж подозрительное совпадение.»

«Совпадений я не ведаю», говорит голос, «А вот количество возможных сюжетов ограничено — это факт.»

«А кто здесь только что рассказывал про бесконечную Вселенную, в которой всё бесконечное?..»

«Путаешь события возможные — и вероятные. При случае поинтересуйся у Колмогорова.»

«Да кто ж это говорит?»

«У меня много имён. У меня разные имена. Кому как надобно меня звать, такое имя я ему и сказываю. Ты меня зови любовью к разумн... любовью к людям. Это, конечно, не моё настоящее имя, но тебе так будет проще.» «Почему?», спрашивает Лаврентий Палыч с недоумением. «Потому что ты слишком любишь людей, чтобы когда-нибудь поверить в правду о них», отвечает любовь к людям.

«Нет», говорит Лаврентий Палыч упрямо, «нет никакой такой «правды». А люди станут таковы, какими мы их сделаем.»

Смеётся любовь к людям, смеётся тепло да тревожно. «Потому-то и пришла я к тебе», говорит любовь к людям, «потому-то и коснулась тебя.»

«Только меня?», спрашивает Лаврентий Палыч, потому что раз уж выпал случай, надо собеседницу колоть по полной.

«Не только», смеётся собеседница, «Я всех теперь в твоём мире коснусь, с каждым заговорю ласково, да не все сумеют меня услышать.» «Ах, как весело!», говорит Лаврентий Палыч, сам не зная почему, «С ними вместе гораздо веселее, чем одному! Ах, как весело!» Чувствует Лаврентий Палыч, что несёт какую-то совсем уж дикую рениксу, а поделать ничего не может. От раздражения плечом дёргает, — раз, другой, — и слышит над ухом:

- Товарищ Берия! Товарищ Берия!..

- Да, Артамонов, — сказал Берия, отрывая голову от сложенных на столе рук. — Что там такое?

- Извините, товарищ Берия, — сказал Артамонов, убирая ладонь, — но Вы велели докладывать немедленно. Товарищи Половинкин и Эклипс сели в Саратове. Назначенный сопровождающий только что доложил. Парень чуть замялся.

- А ещё я Вам тут бутербродов принёс. Вы же, считай, вторые сутки...

- Да, Артамонов, — сказал Берия, массируя ладонями лицо; дужка пенсне врезалась в переносицу и оставила болезненный тёмно-розовый след. — Да, спасибо. Садись. Сейчас в Балашиху, но сначала давай, в самом деле, перекусим.

- Давайте лучше по дороге перекусим. А то мы в Пензе застряли из-за бурана, Вы знаете.

- Я знаю, — сказал сопровождающий, немолодой капитан из НКВД, — только тут до ведомственной минут от силы десять...

- Мы не в ведомственную, — перебил Коля. — Мы в плавгостинице остановимся.

Капитан присвистнул:

- Это ж за Соколовой!

- У Дубовой Гривы.

- Да по такой дороге мы тут час добираться будем.

- Поменьше, конечно, — сказал Коля, — зато с утра можно будет сразу на завод. По свежачку. У меня дед там.

Сопровождающий бросил быстрый взгляд на Юно, вздохнул:

- Ну, раз твёрдо решили... Только тут такое дело: я термос разбил, а в бутылке чай, сами понимаете... Сапоги новые, поскользнулся тут. Юно, — уже в свою очередь, — посмотрела на капитана. Да, обувь у того и в самом деле выглядела бедновато: на тонкой подошве и, разумеется, без электроподогрева.

Сама девушка, чтобы не выделяться среди грязеедов, сменила Имперское обмундирование на земную одежду: «полушубок», «валенки», «ушанка». Так примитивно, романтично!..

Она привыкла скромно гордиться своей фигурой и сперва опасалась, что в наряде из звериных шкур будет выглядеть толстой и смешной. Но Половинкин горячо одобрил новый облик девушки и отнёсся к нему даже с какой-то особенной нежностью.

Теперь они выглядели очень похоже.

- А что ж не по погоде? — удивился Коля. — Работа кабинетная?

- Да какой тут, — смущённо сказал капитан. — Старшему отдал, старшему в институт ходить не в чем. Пришёл вот сын с фронта... восстановился на курсе.

- Извините, — сказал Коля, — про кабинет я пошутил, конечно.

- Ничего, — махнул рукой капитан, и Юно как-то сразу поняла, что тема эта для него привычная и больная. — Я в гражданскую успел. А к этой, сами понимаете, сыновья уж подросли. Для того и рожали... Что мы стали-то? пойдёмте в автобус, раз решили.

- Оба воюют? — спросил Коля, козыряя на проходной. Юно тоже машинально дрогнула рукой, но от полноценного приветствия удержаться сумела.

- Трое. Старший всё, отвоевался. Руку под Харьковом оставил. Сюда, пожалуйста.

Метель приступала по новой, и Юно с радостью поднялась в транспорт — о нормальных спидерах здесь, разумеется, нечего было и мечтать.

- Харьков... — сказал Коля, стягивая рукавицы и задумчиво оглядывая салон. Чемодан он забросил на заднее сиденье, — вот в Харькове пока не довелось.

Капитан внимательно посмотрел на румяное Колино лицо, на обветренные руки с набитыми костяшками, наконец, на эмалевые прямоугольники в петлицах; и, вероятно, сделал какие-то свои выводы.

- Извините за машину. Сами понимаете, на «эмке» за Соколовой по такому снегу не пройдёшь.

Интересно, подумала Юно, значит, капитан заранее знал, что в ведомственной гостинице они не останутся. Ах да, он же и термос подготовил. Точно знал.

Заботливая рука Владыки Сталина не оставляла их и здесь. В такие моменты Юно особенно отчётливо понимала Старкиллера... да, пожалуй, и Вейдера — если Вейдера вообще можно было понять.

Сила не знает случайностей — и не терпит тех, кто полагается на случайности. А кореллианской лотереей Владыка Сталин явно не увлекался. Впрочем, в подобных неоднозначных ситуациях действовать он предпочитал деликатно, как можно менее гласно и, — как истинный ситх, — пытался контролировать лишь то, что действительно требовало контроля. Именно он предложил Половинкину взять с собой Юно — неожиданно для всех и прежде всего для неё самой. Нечаянный, щедрый подарок... но девушка теперь не могла не искать в нём тайного смысла. А спросить совета, — и тем более разрешения на поездку, — было не у кого: капитан Эклипс подчинялась непосредственно Вейдеру, но Тёмный лорд оказался занят настолько, что не нашёл времени принять её доклад.