Марк рассмеялся, делая вид, что позабавлен ее болтовней, потом взял ее руку и притянул к себе. Дукесса не сопротивлялась. Пусть думает, что она становится мягкой и послушной от его прикосновений.

Она знала, что самолюбие Марка очень задето. Но как он думает отыграться? Дукесса не надеялась, что он простит ей все, и была готова к самому худшему.

— Я нахожу мистера Баджи совершенно очаровательным.

— Ах, но он же слуга, Урсула. Умоляю тебя, думай, что говоришь, и помни, кто ты есть.

— Я американка, мама.

— Ты графская внучка, не забывай об этом и держись соответственно.

— Я думаю, что Урсула права, мама, — решил вмешаться Тревор. — Мы все американцы, а я даже сражался против англичан, несмотря на то что они мои предки. Кроме того, я должен заметить, что Баджи обладает слишком многими талантами.

— А что ты думаешь о Спирее? — поинтересовался Марк у Урсулы, — Мистер Спирс очень добрый и терпеливый, и у него, чудесный голос. Сегодня я слышала в его исполнении куплеты о лорде Кэстельри и о конгрессе в Вене. Мне очень понравилось.

— А я слышал, как что-то подобное напевала Дукесса, — сказал Тревор. — Ты случайно не помнишь слова? — повернулся он к ней.

Она поставила свою изящную чашечку мейсенского фарфора на блюдце и пропела:

Вена — это волшебный сон,

Где все может случиться,

Место, где можно блеснуть и отличиться.

Готовься играть,

Плясать языком, а не ногами.

Все сумей рассчитать

И спрятаться за пустяками.

Пусть Франция взлелеяла мечту о безграничной силе,

Но Австрия народы защитила.

Ввела войска и издает закон

За новый передел на благо всех сторон.

Конгресс торжественный, столичный

Объявит скоро, что она правитель преотличный.

Для неспособных слабых стран

На благо им кулак австрийский дан.

Да здравствует в веках хозяйка бала!

Она, вальсируя легко, уже часть Польши и

Венецию с Ломбардией подмяла.

Зато лорд Кэстельри в упадке сил

Португалию упустил.

Он, видно, не хотел, чтоб Англия слыла тираном,

Купился он на болтовню о страже честном и гуманном.

Проснись, учись, не стой как пень.

Близится проклятого дипломата день.

— Откуда ты знаешь эти куплеты?

— Почему бы мне не знать их? — Дукесса медленно повернула голову к своему мужу. — Меня очень многое интересует, а эти куплеты, по-моему, совсем недурны.

— Меня не удивляет, когда военные песенки распевает Спирс, он, кажется, знает их все. Но ты… Откуда тебе знать их и почему они должны тебя интересовать?

— Если их знает Спирс, то почему бы не знать и мне. Я слышала, как он пел их, и запомнила, вот и все, очень просто. У меня неплохая память. У леди тоже могут быть какие-то способности, Марк.

Дукесса явно лгала, но он не понимал зачем. Мало ей недавней атаки, она решила постоянно дурачить его. Да, его жена очень изменилась, но теперь она как никогда притягивала и очаровывала его.

— Куплеты недурны, но поешь ты не очень хорошо, — вмешалась Вильгельмина. — У моей Урсулы голос гораздо лучше, я сама его ставила.

— Но, мама! Дукесса спела просто великолепно, — смутилась Урсула.

— Не слишком ли у нее много дарований? — сказал Марк. — Она все больше удивляет меня в последнее время.

Дукесса не собиралась ждать этой ночью прихода Марка. Пусть остается наедине со своим контролем. Так уговаривала она себя, на самом же деле просто боясь растаять от его ласк. Этого нельзя было допустить. Поэтому она и направилась в маленькую спальню в самом конце восточного коридора, которую называли комнатой “Золотых листьев”, где зарылась в огромной постели среди многочисленных покрывал, вдыхая нежилой, застоявшийся воздух. Этой спальней уже несколько лет никто не пользовался. Дукесса никак не могла уснуть. Мешали мысли.., о сокровищах Уиндемов. Они должны существовать, она чувствовала это, уже почти не сомневаясь.

Вдруг что-то осенило ее. Она стремительно поднялась с постели и направилась в библиотеку.

С единственной свечой в руке Дукесса оглядывала поднимавшиеся до потолка ряды книг. С чего начать?

Она зажгла еще один подсвечник и начала просматривать книги на книжных полках налево от двери. Неожиданно она вздрогнула от ударов настенных часов в коридоре, которые пробили четыре раза. Неужели так поздно? И в тот же миг она замерла с огромным томом в руках, не веря в свою удачу. Несомненно, это был тот же самый том, что и у мистера Боргеса, с тем же внушительным переплетом из красного дерева, с крестом, тот же текст на латыни и странные рисунки. Она взялась за него в тот момент, когда начали бить часы.

Быстро просмотрев книгу, она обнаружила, что страницы в ней не вырваны, как в той, что была у мистера Боргеса. Но сколько же здесь было пыли. Казалось, ничья рука не касалась этого тома уже много лет. Сердце ее билось глухими неровными ударами, когда она, наклонившись и держа в руке свечу, старалась разобрать текст, неизвестный мистеру Боргесу. К великому сожалению, она понимала лишь отдельные слова. Упоминался Кромвель, вице-регент Генриха VIII, и банда его молодых головорезов. Упоминались какое-то дерево и хранилище. На последней странице она обнаружила рисунок невероятно огромного и сучковатого дуба, под ним находилась каменная крышка колодца с прикованной на цепи бадьей. Фоном служило какое-то нагромождение скал, казавшееся не совсем случайным, но скорее имевшим непонятную странную последовательность. Что все это могло значить? Картину довершали облака, выполненные зловещей черной краской и создававшие тяжелое, давящее настроение.

И вдруг она услышала какой-то странный звук, похожий на дуновение ветра. Однако это вряд ли мог быть сквозняк, она помнила, что закрыла за собой дверь. Дукесса приоткрыла ее и поплотнее захлопнула и тут же снова услышала позади себя странный слабый звук, похожий на чье-то дыхание. В то же мгновение она увидела черную тень, мелькнувшую по стене, ощутила страх, и тут же удар в висок заставил ее потерять сознание. Все погрузилось во мрак.

Она открыла глаза и увидела обеспокоенное лицо Марка. Что с ним, почему он так странно смотрит на нее? Какое ему вообще до нее дело? Должно быть, она видит его во сне. Моргнув, она снова открыла глаза — черты его лица заострились, голубые глаза казались темнее, чем обычно. Какой-то странный туман застилал ей глаза, и внезапно острая боль вновь лишила ее сознания…

— Марк, — простонала она, приходя в себя и протягивая к нему руку.

— Тише, — сказал он, когда, осознав, что делает, она хотела отдернуть руку, — лежи спокойно, тебе пока лучше не двигаться. У тебя огромный синяк под левым глазом и на виске.

Ей хотелось продолжить этот разговор и узнать, что произошло, но мешала мучительная боль, мгновенно возникающая при попытке заговорить. Кивнув ему, она снова закрыла глаза.

Дукесса чувствовала, как его пальцы нежно касаются ее лица, убирая пряди волос со лба и ушей. Мокрый компресс лег на лоб. Спирс говорил что-то о розовой воде, уменьшающей боль. Баджи убеждал не давать настойку опия до тех пор, пока не выяснится, нет ли у нее сотрясения мозга. Марк держал ее лицо в своих ладонях, умоляя ни о чем не думать и расслабиться.

— Потом, когда тебе станет лучше, ты все вспомнишь и расскажешь нам. Джеймс нашел тебя без сознания на полу библиотеки. Его привел туда свет зажженных тобой свечей. Увидев тебя, он подумал, что ты мертва. Должен признаться, ты очень напугала меня, Дукесса, не говоря уже о бедном Джеймсе. Он пришел, заикаясь, с лицом призрака. Никогда больше не разгуливай по ночам. Ты, должно быть, ударилась головой о книжную полку. Но что тебе понадобилось в такой час в библиотеке? Джеймс нашел тебя уже под утро. Ах, нет, не отвечай, я совсем забыл, что тебе необходим покой. Мы разберемся со всем этим позже. Все в порядке. Расслабься. Это Баджи сказал, что тебя необходимо привести в чувство. Поэтому я и болтаю без остановки. Теперь скажи мне, сколько я показываю пальцев?