— Хватит, Марк, сколько можно вспоминать об этом. Мне очень хорошо, все закончилось. Нам повезло. Мы выжили. Твои раны тоже зажили, и даже быстрее, чем я ожидала.

— Да, ты права, — сказал он. — Благодарение Богу, все позади, и теперь я намерен заботиться о тебе как никогда. Не возражай мне, Дукесса. Если бы ты только знала, как я хочу тебя! Еще больше, чем дивный карбонад, запеченный Баджи, или его тающие во рту медальоны из телячьей печенки в соусе из портвейна. — Марк произносил названия блюд по-французски.

— Каким образом ты узнал французские названия этих блюд? — поинтересовалась Дукесса.

— Моя дорогая жена, во время твоей болезни мне приходилось утверждать меню Баджи.

Недоверчиво посмотрев на него, она хихикнула.

— Как я рад, что ты здорова и смеешься, как бы мне хотелось всегда видеть тебя такой веселой и бодрой! Я в восторге от того, что ты желаешь меня, но еще слишком рано. Можешь проклинать меня или грозиться отравить, я сочту это лишь одним из проявлений твоей страсти. Можешь вылить на меня все свое недовольство, я буду даже рад… — Заметив ее блеснувшие глаза и губы, приоткрывшиеся для возражений, он вдруг резко поднялся и отошел на добрых девять шагов от постели. — Нет! Хотя мне и пришлось туго, глядя на тебя обнаженную. Я бы хотел целовать твой живот без конца, но это может плохо кончиться, Дукесса. Я сильный человек и вполне могу управлять собой. Стану думать о драгоценных кубках, Библии и другой церковной утвари. Полагаю, все найденное надо отправить в Рим, в Ватикан. Себе мы оставим только украшения.

— Да, — сказала она, — я тоже думала об этом. Мне приятно, что ты и Мэгги сделал подарок.

— Хотел бы я знать, не лежит ли она теперь в своей комнатке, как и ты, с единственным изумрудным кулоном на шее?

— Нет, она сидит сейчас перед зеркалом, потряхивая рыжей гривой и наслаждаясь зеленым мерцанием изумрудов на их фоне. Твоя мать обещала надеть алмазную тиару вечером к ужину. Близнецы в восторге от подаренных браслетов.

— К сожалению, Спирс с Баджи отказались что-нибудь принять. Когда я предложил Спирсу несколько старинных монет, он посмотрел сначала на кончик своего носа, а потом на меня, совершенно так, как делал это твой отец, заставая Чарли и Марка за какой-нибудь шалостью, и заявил, что он не охотник до чужих вещей. Что касается Баджи, то я просто боюсь наткнуться вновь на его оскорбленный взгляд за ужином. Он заявил, что такой презренный соблазн не может оставаться безнаказанным на небесах. Я ничего не понял и спросил, что это значит. Он же ответил, что должен еще подумать об этом.

— Какой вздор! Хорошо, но что касается тебя, то я хочу, чтобы ты носил кольцо с рубином.

Он вдруг встряхнул головой, будто освобождаясь от наваждения.

— Пожалуй, я чересчур увлекся твоей красотой и переоценил свою стойкость. — Глаза его были полны вожделения. — Позволить тебе одеться и отвести глаза от твоего тела — выше моих сил! Если бы ты только могла понять, насколько соблазнительна в этой позе, с жемчужным ожерельем на груди…

Взяв его руку, она приложила ее к своей груди.

— Марк…

Он не мог отвести взгляда от ее молочно-белого тела.

— Хватит этих глупостей, Марк. Я чувствую себя хорошо. Если хочешь знать, Джордж осмотрел меня сегодня и сказал то же самое.

— Кажется, я не должен был позволять ему осматривать тебя. Как он может знать наверняка, что чувствует женщина?

— Ты тоже не можешь этого знать. Только я могу решать, что мне можно и когда. Надеюсь, ты будешь нежен со мной… Но прежде надень это рубиновое кольцо.

Недовольно пробормотав что-то неразборчивое, он повиновался ее настойчивому взгляду. Дукесса спокойно наблюдала, как он раздевался; рубин в лучах солнца светился ярким огнем на его руке.

Присев на край постели, он провел кончиками пальцев по жемчужинам, одновременно касаясь ее груди. Его осторожные медленные воздушные прикосновения вызвали у нее острую волну желания.

Он целовал ее грудь, потом губы, очень осторожно входя в нее и первый раз чувствуя ее мягкую податливость.

Наконец-то между ними ничего не стояло. Ей удалось завоевать его сердце, и теперь она открыто наслаждалась его упоительными требовательными ласками, трепетно принимая его. Она благодарила Бога за воссоединение их душ!

На следующее утро в пятницу, заглянув в библиотеку, Дукесса так и застыла на пороге, услышав пение Марка. Конечно, это был не тот бархатный баритон, что у Спирса, но все же выходило очень неплохо. Она хорошо знала эту не совсем пристойную песенку…

Почувствовав ее присутствие, он обернулся и, усмехнувшись, пристально посмотрел на нее.

— Недурные куплеты, не правда ли?

— Да, и мелодия тоже чудесная.

— Вообще-то, — начал он, внимательно разглядывая кончик ногтя на своем большом пальце, как будто там могло быть что-то интересное, — как раз мелодия здесь меня не очень устраивает. Мне кажется, я бы мог придумать что-нибудь получше. Ты ведь знаешь мой особый талант к музыке, особенно когда все дело в том, чтобы подыграть каким-то непристойным стишкам. Хотел бы я познакомиться с человеком, написавшим эту песенку. Мы бы могли стать неплохими партнерами. Он бы писал слова, а я — мелодию. Какая жалость! Такие веселенькие стишки, и такая невыразительная мелодия.

— Ничтожество! Твое зазнайство просто смешно! Эта песенка чудесна, восхитительна, и ее поют повсюду, на всех кораблях Королевского флота. Оставь свою критику, Марк, это просто глупо.

— Но я же не сказал ничего плохого о ней. По моему мнению, она продержится еще не больше месяца. К моему дню рождения ее уж точно забудут. Я и сам уже забыл ее, в особенности мелодию.

Подхватив с инкрустированного столика увесистый фолиант “Тома Джонса”, она запустила им в Марка. Он успел поймать его, заметив:

— Никогда не думал, что “Том Джонс” такой тяжелый. Том с такими яркими поучительными историями брошен в наказание за критику каких-то глупых незначительных куплетиков, доставляющих ничтожное развлечение! Боже, но ведь без четкой ясной мелодии они не запомнятся. Какая жалость, что я не знаю парня, написавшего их. У него нет никаких шансов на длительный успех без поддержки такого таланта, как я.

Став совершенно пунцовой, она блуждала глазами по столу, в поисках другой толстой книги. Не найдя ее, она попыталась стащить с ноги комнатную туфлю, забыв, что она привязана к ее щиколотке лентами. Взглянув вниз, она поняла, что необходимо развязать бант. Но у нее ничего не получилось, кроме уродливого узла. Сев на пол, она изо всех сил потянула ленту, еще сильнее затягивая узел, отчего в бешенстве крикнула:

— Ты свихнувшийся идиот, эти куплеты просто великолепны! Что ты можешь понимать в них?

Он взглянул на нее, сидящую на полу и изнемогающую от ярости. Это была уже не мелодрама, а водевиль: вместо ботинка со шпорой — комнатная туфля. Вновь сосредоточив внимание на своем ногте, Марк заговорил, растягивая слова, нудным, неестественным тоном, стараясь еще сильнее раздразнить ее:

— Я слышал много подобных куплетов с одним и тем же недостатком. Да, они далеки от совершенства.

— Ты знаешь много таких куплетов? Невозможно! Ты не в состоянии запомнить и одного целиком, глупый идиот. Спирс — другое дело.

Марк игнорировал ее замечание.

— Я все подумываю, не отправиться ли мне к Хукэму и не попросить ли у него адрес этого Кутса? По-моему, он должен понять, что мое предложение станет самым настоящим подарком для этого парня. Что скажешь, Дукесса? Ах, какой упрямый узел, никак не поддается. Может быть, хочешь, чтобы я помог тебе? О, я вижу, ты принялась уже за другой. Какая сообразительность! Да, гнев прекрасен, но его необходимо выпустить наружу. Что было бы с нами, если бы мы копили его в себе…

Распустив бант на другой ноге, она стянула туфлю и, вскочив, бросилась на Марка.

Он смеялся, когда она колотила его мягкой комнатной туфлей по груди. Когда же ему надоела эта игра, он, держа ее руки, сказал:

— Может быть, мне написать этому парню Кутсу? Пусть он знает, что есть человек; который хочет и может обеспечить ему успех. По-моему, он должен просто второй раз родиться при этом известии, как считаешь?