– Но отец, несомненно, что-нибудь для тебя сделает. Все эти годы ты была прекрасным жокеем и выиграла много призов. Он о тебе позаботится.

Видя, что Джесси ничего не отвечает, Гленда добавила:

– Я дам тебе достаточно денег, чтобы добраться до Нью-Йорка. Это все, что у меня есть, но я охотно отдам тебе триста долларов.

– Немалая сумма, – обронила Джесси.

Она сама отложила почти тысячу долларов, начиная еще с той поры, когда зрители бросали малышке мелкие монетки.

– Да, но думаю, что тебе они пригодятся. Я без сожалений расстаюсь со своими сбережениями, так что не тревожься. Возьми деньги, Джесси. Уверена, что у тебя все будет хорошо. Я даже написала тете Дороти и сообщила о твоем приезде. Естественно, я писала от имени мамы. Увидишь, Джесси, все к лучшему.

– Триста долларов.

– Да, и два платья.

– Два твоих лучших наряда или обноски трехлетии давности?

– Ну... ладно! Одно из моих лучших платьев и три немного похуже.

– – И новый плащ лимонного цвета, подбитый бархатом.

– Но это грабеж!

– Как хочешь, Гленда.

– Но ты поклянешься, что уедешь?

Джесси выглянула в окно, на розарий, гордость матери и доказательство ее способности отыскать лучшего садовника в округе. Скоро воздух наполнится нежным ароматом. Только ее уже здесь не будет, она так и не полюбуется изумительными белыми цветами, которые садовник вывел в прошлом году. Но какое ей теперь дело до проклятых роз?

– Клянусь, – выговорила она.

Джеймс отправился в церковь. Он всегда ходил в церковь – матери доставляло удовольствие, когда сын ее сопровождал. Кроме того, он очень любил Уинси Иеллота, священника. Уинси свято верил, что французы – народ неисправимый и все как один безбожники. Он доказывал это цитатами из Вольтера, бесконечно остроумного человека и, кроме того, закоренелого атеиста. Джеймс обычно безнадежно проигрывал в споре, потому что безудержно хохотал над чудовищным произношением Уинси, до неузнаваемости коверкавшим Вольтера.

Утро выдалось сумеречным. Джеймс помог матери выйти из кареты и, как только оказался в церкви, понял, что ищет глазами Уорфилдов. Они сидели на своих обычных местах, в пятом ряду.

– Не слишком близко, – заметил как-то Оливер – чтобы помешать человеку хорошенько вздремнуть, но достаточно далеко, чтобы Уинси не привязывался лично ко мне.

Но Джесси почему-то с ними не было. Джеймс, нахмурившись, разглядывал прихожан. Ему очень хотелось выбросить из головы назойливые тревожные мысли, но ничего не получалось. Джесси нет в церкви, потому что ее мать знала – остальные будут избегать девушку, как прокаженную. Поэтому ее оставили дома.

В нем нарастала неудержимая ярость. Все улыбались ему, заговаривали, справлялись о здоровье, лошадях и Марафоне. Джесси же пришлось бы выносить всю тяжесть позора.

Он с нетерпением дожидался конца проповеди Уинси, осуждающей рабство. Балтимор только что присоединился к союзу штатов, отменивших рабство, и Джеймс всем сердцем соглашался с этим договором.

Он не знал, что следует предпринять насчет Джесси, но этого так оставить нельзя. Когда служба наконец окончилась, он поднял глаза и увидел, как упорно Гленда уставилась на его чресла.

Только вечером он узнал, что Джесси уехала в Нью-Йорк, к тете Дороти. Гленда успела сообщить об этом всем желающим. Джеймс, который слышал жуткие рассказы Джесси о тете Дороти еще с той поры, когда девушке было четырнадцать лет, почувствовал себя самым большим подонком на свете.

Англия, неподалеку от Дарлингтона Чейз-парк, родовое поместье Уиндемов

Май 1822 года

– Милорд!

Маркус Уиндем, восьмой граф Чейз, поднял глаза на дворецкого Самсона, который умудрился неслышно пересечь огромную гостиную.

– Опять вам это удалось! Черт бы вас побрал, Самсон, откуда взялась эта кошачья походка?!

– Прошу прощения, милорд?

– Не важно. Когда-нибудь я привыкну. По крайней мере я приучился запирать дверь, когда мы с графиней заняты... ладно, оставим это. Что вам нужно?

– Появилась какая-то незнакомая молодая особа, милорд. Я никогда ее раньше не видел. Подошла к двери и постучала. Чем-то похожа на мою Мэгги в роли несчастной оборванки, требующей провести ее к хозяину поместья.

– Думаете, ей нужна работа? Пошлите девушку к миссис Эмори.

– Видите ли, милорд... в ней есть что-то, помимо того очевидного факта, что она из колоний[3].

– Что? Черт возьми, Самсон! Колонии, говорите? – Граф поднялся, потирая руки. – Она должна знать Джеймса. Может, он ее и прислал. Вы уверены, что это не тетя Вильгельмина, Самсон? Стало быть, она спрашивала меня?

– Нет, милорд. Она не эта женщина. Что же касается юной особы... она, собственно, справлялась о Дачесс. Я немного приукрасил действительность, поскольку Дачесс неважно себя чувствует.

– После обеда ей стало гораздо лучше. Вот что, Самсон, позовите графиню, и мы вместе потолкуем с молодой особой из колоний, чем-то похожей на Мэгги. Знаете, как ее зовут?

– Джессика Уорфилд, милорд.

Десять минут спустя Самсон, получивший почетную должность дворецкого Чейзов в двадцать пять лет, ввел очень бледную, но полную решимости молодую особу в комнату Зеленых Квадратов, названную так из-за потолков, раскрашенных геометрическими фигурами. Она была обставлена великолепной позолоченной мебелью, а турецкие ковры на полу, так же как сто лет назад, сверкали яркими красками в лучах солнца, льющихся сквозь оконные стекла. На стенах висели картины, написанные раньше, чем Америка стала государством.

Джесси была потрясена и смущена. Более того, напугана. Большей дуры, чем она, свет не видывал!

Девушка послушно шагала за представительным, интересным мужчиной, очевидно, дворецким, который, однако, не важничал и не задирал носа. Она вспомнила, как Джеймс рассказывал о Самсоне, женившемся на бывшей актрисе, рыжеволосой горничной Дачесс. Во всяком случае, Джесси надеялась, что это Самсон, потому что Джеймс всегда широко улыбался, вспоминая о нем. Самсону единственному удалось покорить Мэгги, а с годами пришлось проявить немало изобретательности, чтобы держать жену в руках.

– Милорд. Миледи. Это молодая особа из колоний. Мисс Джессика Уорфилд.

«Так, значит, это и есть Маркус и Дачесс», – подумала Джесси, заставляя себя шагнуть вперед. Маркус смуглый, темноволосый и такой красивый, что девушка едва не лишилась чувств, хотя раньше не испытывала ничего подобного в мужском обществе. Совсем темный, но с синими глазами ангела. Но на лицах ангелов всегда сияет улыбка. Он же не улыбался. Правда, и не хмурился.

Джесси взглянула на женщину, стоявшую рядом с графом. Дачесс. Это она пишет остроумные куплеты, которые Джеймс иногда мурлыкал себе под нос, но чаще распевал во все горло. Говорят, она зарабатывала на жизнь задолго до того, как стала графиней Чейз. Но ведь она слишком красива, чтобы быть такой изобретательной и смелой. Просто Господь несправедливо поступает, наделяя одного человека столькими достоинствами и талантами!

У графини были такие же темные волосы и синие глаза, как у мужа, а столь белой кожи Джесси в жизни не видела. В отличие от графа Дачесс улыбалась ей, широко, искренне, отчего Джесси еще больше разнервничалась.

– О Господи, – пробормотала она, переводя взгляд с графа на графиню. – Простите за неожиданное вторжение. Понимаю, все это совершенно неуместно, и мне ужасно стыдно. Но Джеймс так много рассказывал о вас... о Баджере, и Спирее, и Самсоне, и Мэгги, и...

– Джеймс Уиндем? Мой кузен? – перебил граф.

– Да, мы вместе участвовали в скачках, и я почти всегда приходила первой. О Боже, я не то хотела сказать. Теперь вы в жизни не поверите, что я – леди.

Девушка выступила вперед, протягивая руки.

– Мне с самого начала ваше имя показалось знакомым, мисс Уорфилд. Джеймс часто писал о вашей семье. Добро пожаловать в наш дом. Мы всегда рады друзьям Джеймса. Входите и садитесь. Самсон, принесите чай и булочки с тмином. Позвольте мне взять у вас накидку.