— Нет, благородный ласс, — с достоинством ответил управляющий. — Господин уезжал, завершив все дела.

Посетитель выпятил грудь, выставил вперед правую ногу и воскликнул:

— Стало быть, мое дело и не дело вовсе?!

— Ничего не могу сказать, добрый господин, но ласс Ренваль не оставлял посланий…

— Так пойди и поищи! — возопил дворянчик. — Или же мне задать тебе трепку?!

Управляющий сделал шаг назад и нервно потер руки.

— Благородный ласс, ежели бы господин что-то оставлял, я бы непременно знал об этом, — с нажимом ответил мужчина и сделал еще шаг назад.

Посетитель сузил глаза и сжал рукоять своего меча.

— Стало быть, ты хочешь сказать, что наместник плюнул на весь мой род?! Ты хочешь сказать, что мои славные предки зря проливали кровь за честь Валимара?! — взревел молодой ласс. — Я мчался сюда всю ночь, и что ж?! Для меня даже не удосужились оставить послания?! Я буду жаловаться Его Величеству! Пусть узнает, как блюдет интересы его подданных наместник Ренваль.

— Да что же вы так гневаетесь, добрый господин?! — возмущенно воскликнул управляющий. — Ласс Ренваль, да не оставят его своей милостью Святые, прекрасный хозяин и господин. Ежели ваше дело было таким спешным, что же вы сами не явились, а отправляли послание?! Кто хотел, тот увиделся с господином.

Ласс мотнул головой, из ноздрей его едва не шел пар, таким он казался взбешенным дерзостью управляющего. Меч неприятно звякнул, когда молодой господин вытащил его из ножен.

— Что? — прошипел он. — Ты, пес, хочешь сказать, что я недостоин того, чтобы помнить о моей просьбе? Ты хочешь сказать, что я не достоин того, чтобы обо мне помнить?!

Управляющий отскочил подальше и воскликнул:

— Да до вас ли было господину, когда супруга его была при смерти?! Он сам выхаживал ее, сидел рядом, пока госпоже не стало лучше. И как окрепла она, так и вовсе отправился к королю. Или же вы хотите сказать, что ради вас наместник должен был забыть о государе?!

— И все же…

— Супруги и так повздорили за день до отъезда. Господин ходил мрачнее тучи, до него уже ни один проситель добраться не смог. А по утру высокородная чета продолжила путь. Хотите увидеться в лассом Ренвалем, спешите в сторону Фасгерда, еще нагоните, — закончил управляющий.

— Я так и сделаю, — рявкнул ласс и стремительно покинул дворец.

Уже на улице Гаэрд выдохнул, поднял лицо к небу, с которого пошел снежок, и легко рассмеялся. Живая! Уже не обращая внимания на стража, настороженно следящего за крикливым посетителем, ласс Дальвейг вскочил в седло и поспешил в харчевню, обрадовать брата вестями о том, что его сестра вновь в добром здравии.

Отряд наместника покинул пределы Неста. До Фасгерда оставалось еще семь дней, и ласс Ренваль стал увеличивать переходы, сокращая время остановок и ночевок. Он спешил, потому что задержка вышла слишком долгой, все допустимые сроки прошли, а Его Величество так еще не имел чести лицезреть своего наместника. Осознание того, что заслужил неудовольствие государя, вызывало раздражение высокородного ласса, и он изливал желчь на всех, кто попадался под руку. На всех, кроме благородной лаиссы Ренваль, своей супруги и пленницы.

Что касается Лиаль, то с ней Ландар перекинулся с того дня, когда бежал от собственного исступления из пиршественной залы дворца в Илви, перемолвился едва ли несколькими словами. Общались супруги через посыльных, которыми стали один из ратников и бард. Впрочем, Лиот появлялся крайне редко, да и ратник не был слишком утружден тем, что передавал устные послания между мужем и женой.

Настолько сильное охлаждение было заметно всем, кто ехал в отряде, и не могло не вызывать интереса. Никто, кроме служанки из дворца наместника, дрожавшей от ужаса под дверями пиршественной залы, не знал, что же случилось меж господами, коли они даже не желают смотреть в сторону друг друга. Но служанка, встретившись с тяжелым взглядом наместника, заметившим ее, поклялась себе, что проглотит собственный язык раньше, чем посмеет кому-то поведать о том, что учудил господин. Она же помогла лаиссе, чьи ноги ослабели от пережитого страха, вернуться в покои, куда Ландар Ренваль так и не заглянул до отъезда.

И вот уже три дня ласс и лаисса Ренваль будто не замечали друг друга. Ночевали они теперь порознь, трапезничали тоже. Из возка госпоже помогал выходить Лиот, забираться в него он же. Господин время от времени посылал спросить, не мерзнет ли его супруга, каково ее самочувствие, и нет ли у нее каких-либо нужд. Если же наместник заговаривал с лаиссой сам, то сцеживал слова сквозь зубы, не глядя на супругу. Она отвечала ему ледяным тоном, так же минуя ласса взглядом.

Все это вызывало тихие толки, но, конечно же, никто не смел лезть с расспросами. Полагали, что барду что-то известно, потому что после Илви он почти не покидал возка госпожи, чем был не особо доволен господин, но молчал и по-прежнему делал вид, что не замечает того, что творится за его спиной. Впрочем, продлилось такое затишье всего два дня, на третий ласс Ренваль велел Лиоту вернуться на его лошадь, взятую на первой же стоянке отряда, и развлекать лаиссу Ренваль только на остановках.

Лиаль подобное решение не сильно понравилось. Бард давал ей некоторое тепло, которого так отчаянно не хватало девушке. Его преданный взгляд дарил веру в то, что все-таки есть еще на свете люди, которым она дорога. К тому же молодой мужчина изо всех сил старался угодить печальной хозяйке, потому складывал для нее веселые песни, желая развеселить. Но лаисса лишь слабо улыбалась и просила иных песен.

Кроме того, бард рассказывал госпоже много историй, которые она слушала с удовольствием, иногда отзываясь негромким смехом, и тогда глаза Лиота сияли. Это умиляло лаиссу Ренваль, и взгляд ее становился теплей. Бард вдохновлялся, заливаясь, словно соловей летней ночью, стараясь вновь услышать смех своей хозяйки. И если ему это удавалось, и госпожа начинала весело смеяться, служанка кашляла, напоминая, что у них есть слушатели. После одного такого взрыва смеха Лиот и был возвращен на лошадь.

Лиаль хотела было высказаться, что супруга делают счастливей ее печали, ибо, когда его жена улыбается, ласс Ренваль приходит в ярость, но сдержалась. Лаиссу радовало то, что муж оставил ее в покое, не стремясь к общению. Эта отчужденность давала необходимое отдохновение, и уже не верилось, что совсем недавно она могла улыбаться мужу, слушая его рассказ о наглом торговце. Не верилось, что в нем отыскалась малая толика благородства. Все это казалось сном в бреду и не более.

А вот равнодушие наместника было совсем иного рода, он просто не знал, как вести себя с собственной женой после того, что наговорил ей и едва не натворил. Так же помнил он и ее слова, в которых Лиаль желала супругу смерти, и это не просто задевало. Ландар чувствовал себя уязвленным. Он понимал, что лаисса Ренваль не питает к нему добрых чувств, они и не были нужны наместнику… наверное. В любом случае, он сделал все, чтобы не позволить своей супруге проникнуться к нему даже дружеским расположением, не говоря уже об уважении, и уж тем более о любви. Стремясь обезопасить себя от новой боли, Ландар сжигал за собой мосты, не опасаясь, что придется возвращаться. А теперь в растерянности смотрел на разверзшуюся пропасть, не зная, что делать дальше.

Ночь его самозаточения была сущим кошмаром наяву. Ландар так и не сомкнул глаз. Конец дня и первую половину ночи он пил, сидя в кабинете, из которого изгнал любовницу, велев объявить, чтобы просителей к нему не допускали. Самым обидным было то, что хмель наместника не брал, сколько бы он не вливал в себя. Воспоминания, словно взбесившиеся вороны, накидывались на Ренваля, нещадно атакуя его.

Ближе к ночи ласс потребовал привести к нему барда, велев тому петь, все равно что, лишь бы заглушить голоса прошлого и настоящего, странным образом нашедшие отклик друг в друге. Лиот пел песню за песней, Ренваль пил кубок за кубком, даже не слыша слов баллад, не понимая их смысла. Он смотрел в черноту ночи за окном, и она казалась ему бездонной пропастью, в которую высокородный ласс все падал, падал и падал. Ландар искал опору, искал, за что можно ухватиться, но так и не найдя, продолжал свой стремительный полет в бездну воспоминаний…