— Детка, у меня был знакомый, — сказал я. — Давно еще, в семидесятых, физруком в школе работал. И признался однажды, что таки да, было у него пару раз с выпускницами. Но он навсегда зарекся.

— Почему?

— А они его по имени и отчеству называли. Вот ты смеешься, детка, а у человека травма психическая на всю жизнь и проблемы с бабами. Я с машиной, пошли, подвезу…

Короче, подвез, конечно, тощую Веру, я это умею. Она в Митино хотела, но я ее в Ясенево подвез, мне у себя привычнее. Покочевряжилась для виду, мол, не сегодня, мол, праздники у нее как раз, да мне-то чего? Есть, говорю, Вера, много способов — я тебя полюбил, я тебя и научу… Зря старался, все чисто. Нету там никаких наколок, и клянется, что не было никогда. Придумал усопший… Их бармен в забегаловке нашей познакомил; тощая Вера с барменом вместе училась, а Волков поболтать с ним любил, трепло.

Я про аварию рассказал, про мистику, посмеялись, ну и надрался, чего там, раз решил. С ней и надрался. Пустой человечишка Волков был, но дело кое-как делал, теперь замену ищи товарищу…

Выставил тощую Веру уже утром, денег, понятно, дал — «на дорогу», я это умею, да и спокойнее так. А сам еще чуток прикорнул.

Проспал в итоге до часу, на работу после обеда пришел. А в кабинете у меня, надо же, уже Хозяин сидит, как и не уезжал никуда. В шлепанцах на босу ногу, семейных с цветочками, майке нетрадиционной… Грузный, сутулый, печальный.

— Господин Мороз, — говорит, — не напомните, со скольких мы работаем? Знаете?

— Чего? — спрашиваю. — Чего-чего?

— Понимаю, — печально говорит. — Ты был на встрече. Важные переговоры. Но это был должен озвучить не я?

— Важнейшие, — сказал я, пожимая ему лапу. — Здравствуй, Хозяин! Как долетел?

— Привет, привет. Кряхтя долетел.

— Слушай, дай мне десять минут, а? Текучку кое-какую разгребу, и все обговорим. Лады?

— Зря мы в это дело полезли, — вздохнул Хозяин. — Там у попов испокон все схвачено. Не будет товару. Знаешь, какие у них черти на подхвате?

— Подвинутся, — проворчал я. — Хозяин, десять минут, всего десять!

— Я кушать очень хочу, — сказал Хозяин совсем уж грустно.

— Ну и отлично! У нас в доме кабачок открыли. Дешевка стеклянная, но кормят пока сносно. Ты иди, а я к тебе чуть погодя присоединюсь.

— Не заработайся только, — сказал Хозяин, поднимаясь. — Не перетрудись. Жду. Да, ты водителей проверил?

— Проверяю… Почему водителей? Водителя! Одного. — Я для убедительности показал палец.

— Таксиста тоже проверь, — буркнул Хозяин, выходя. — Понимаешь, я, если кого еще из наших молния убьет, тучи трясти стану. Мне не до шуток.

Я даже сплюнул от досады — и этот туда же! Сдает старик. Черти чужие мерещатся… Да я один сотни их чертей стою, а я не один у него! Съедят старика с такими настроениями, надо подумать, к кому перейти, если чего… сам тогда и съем. Но это не сейчас, это погодит.

Я сосредоточился и сел за письмо к Ваньке Лешему. Друг по оружию, так сказать, по кинжалу с плащом… Таких друзей, да в музей! Всегда он был туповат и сентиментален, потому и поднялся. Это хорошо. Только надо помягче ему, той Зимой скверно вышло, припомнит мне еще мальчиков кровавых… да и заломит втрое, гад.

Может быть, и впрямь дураки и дороги беды, но они меня не напрягают. Дураков доить надо, а по дорогам мой «Хаммер» уж проползет как-нибудь. Но вот как отцам нашим родным, благодетелям и кормильцам, так предложить, чтобы и не обидеть, и не переплачивать… Вот это — всем бедам беда!

Сделал, конечно, я это умею, но не за десять минут, все тридцать угробил. Теперь вечером надо быть готовым — его секретарша позвонит, после такого письма — точно позвонит!

Побежал к Хозяину хвастаться. Даже жара мне теперь нипочем: будет товар! У меня и покупатели расписаны — а там такие люди… хорошо все будет теперь!

Хозяин стоял на лесенке у входа в кафе. Рассматривал чек.

— Что, Михаил Потапович! — крикнул я ему весело. — Проверяешь, не обсчитали ли, часом, бедного человека? С каких это пор ты в чеки смотришь?

— С младенчества, — грустно сказал Хозяин. — Понимаешь, там у них мальчишка. Бармен, заодно и за кассира. Странный какой-то.

— Ахтунг? — спросил я, смеясь.

— Этого не скажу, не знаю. Понимаешь, я ему пятитысячную дал, он мне сдачу в книжечке. Я не посчитал, но, кажется, там пять бумажек было. Тысячных. Странно. И листик этот — тоже странный какой-то.

— Дай поглядеть. — Я отобрал у него листик.

На листике было написано:

И снизу нули, много нулей — и за греческий нули, и за мясо, и за морс, и даже скидка — нуль-нуль руб. нуль-нуль коп.

А вот тут я разозлился… до белых пятен в глазах, зубами заскрежетал, я это умею. Хозяин в сторону шагнул, почуял… Нельзя меня сердить! Опасно для жизни.

Бармен. Копперфильд сраный! Тварь. Сопля. Я тебе покажу мистику…

— Бери ключи, — прорычал я, протягивая Хозяину свои. — Медленно иди к машине, глядя по сторонам, садись и жди. Заведись и кондей вруби. У меня — дело!

Хозяин, умница, молча взял ключи, а я, через три ступеньки, зашагал в кабак. Внутри официанточка на пути попалась — так ее как ветром унесло.

— Стеллы, — приказал я бармену, с грохотом отшвырнув табуретку, мешавшую стать у стойки.

Оперся локтями, уставился на него. В упор.

Бармен, щенок щенком, тоже уставился на меня. Доброжелательно, с любопытством. То ли жизни не видел, то ли из динозавров. Из динозавров — это которым я голову уже откусил, а у них нервная система длинная, они еще не понимают, разговаривают, шутить пытаются, как равные себя ведут. Большая редкость.

Потом бармен взял кружку, повернул ручку крана и начал наливать пиво. И руки у него были щенячьи, тощие, в черненькой шерстке… Я расслабил мышцы и прикинул, как лучше прыгнуть через стойку, чтобы сразу кадык гаду разбить, я это умею. Чтобы пивные краны не задеть, их там пять штук было — три справа, два слева…

А вот это он понял — отшатнулся, кружку недолитую уронил — не разбилась, прогрохотала по кафелю:

— Вы что, вы что?!

Нет, даже не щенок… Мордочка со скошенным подбородком, кучерявенький, бакенбардики жиденькие, носик картошечкой… ножонки тощие, как у кузнечика, в джинсиках назад выгибаются. Козленок он был. И даже не козленок — козленыш.

— Мое пиво, — напомнил я.

Козленыш, глядя в пол, труся, взял другую кружку, подошел, открыл кран, и пиво тоненькой струйкой потекло по стеклу.

Слишком близко подошел.

Я поймал козленыша левой за загривок и притянул вплотную.

— Мальчик, — дохнул я нежно и страстно ему на ушко, я это умею. — Мальчик, если старичок, которому ты счетик клоунский сунул, ходит в тапочках и без охраны… он потому так ходит, мальчик, что от него другим охрана нужна. Скажи, мальчик с тоненькой шейкой, как ты думаешь: если я тебя к себе еще чуть притяну и в лобик ладошкой толкну, что будет?

— Какой счетик? — в панике проблеял козленыш; пиво переливалось у него через край, но он не замечал, короткие толстые пальчики-копытца тряслись. — Не знаю счетиков, что вы хотите…

Козленыш теперь был гадкий, потный от ужаса, вонючий, того гляди — обделается. А я наоборот — успокоился малость.

— Вот такой. — Я положил на стойку «последний» счет.

Козленыш близоруко сощурился, и тогда я пригнул его к стойке почти вплотную, с трудом удержавшись, чтобы не приложить прыщавым лбом.

Дал время проникнуться, а потом обхватил ладонью скошенную мордочку и толкнул, другой рукой приняв у него наполненную кружку. И кран текущий закрыл.

Козленыш заелозил на мокром кафельном полу, пуская кровавые пузыри разбитым носиком.

— Встать! — приказал я.

Козленыш встал, плача и хлюпая.

— Я человек простой, как видишь! — проорал я во всю глотку. — Суеверный! И если таксист, которого ты вызовешь, скажет, что его такси последнее, я сверну ему шею — я умею! — чтобы не ошибался! А сам уеду на другом! И если я увижу надпись «последняя» на бабе, с которой ты меня познакомишь! — тогда я сделаю так, что ни один мужик ее больше не захочет, а сам поимею следующую!.. и очень быстро, будь это хоть в пустыне! А когда я вижу счет, который ты дал Хозяину, — то либо ты его перебиваешь, либо я сам, сидя на твоем трупе!