А дома все было из рук вон плохо. Селена часто зарабатывалась допоздна и почти с ним не разговаривала.
— Я люблю тебя, — сказал он. — Селена, я люблю тебя.
— Я знаю.
Он постарался с головой уйти в работу. Они с Селеной работали в одной лаборатории, и если оба задерживались допоздна, то могли возвращаться домой вместе, а по дороге говорить, как когда-то, о науке; ведь и он, и она занимались геномикой, пусть и разными ее разделами — чем не почва для сближения.
Но геномика весьма обширна, в ней есть место для исследований, практически друг с другом не связанных, так оно было и в этом случае. Общая почва для разговоров с Селеной не образовалась, однако Смит продолжал упорно работать, используя новый, очень мощный электронный микроскоп, и вскоре добился некоторых успехов в прочтении структур окаменелой ДНК.
Судя по всему, генетический материал, сохранившийся в предоставленных ему образцах, почти полностью состоял из так называемых мусорных ДНК. Еще в недалеком прошлом такая ситуация считалась бы крайне неудачной, но за последнее время колевские лаборатории в Ахероне добились больших успехов в раскрытии функционального предназначения «мусорной» ДНК, которая, как оказалось, была отнюдь не бесполезна. Колевцы выделили в ней ряд коротких повторяющихся последовательностей и показали, что в этих последовательностях зашифрованы инструкции процессов более высокого иерархического уровня, чем то делается генами, — клеточная дифференциация, последовательность передачи информации, индуцирующей апоптоз[31], и тому подобное.
Использовать это новое понимание для прояснения функционального смысла частично разрушенной, окаменелой «мусорной» ДНК было, конечно же, далеко не просто. Но с другой стороны, в его распоряжении были электронно-графические снимки нуклеотидных последовательностей, или, говоря более точно, минеральных структур, замещающих пары аденин–тимин и цитозин–гуанин, — структур, давно и надежно установленных и описанных в литературе. Снимки наноокаменелостей, вполне поддающиеся прочтению. А прочитав их, можно было построить те же самые последовательности нуклеотидов. В теории ничто не мешало воссоздать, идя по такому пути, древнее, давным-давно исчезнувшее живое существо, однако на практике это было невозможно, ведь ученые никогда не располагали полным геномом. Все ограничивалось попытками воссоздать самые простые ископаемые организмы и прививкой воссозданных по расшифровке участков ДНК древних существ их современным потомкам. В случае этого конкретного пресноводного дельфина — насчет его пресноводности почти не было сомнений (впрочем, почти все они жили в речных дельтах, а потому обладали довольно высокой солеустойчивостью) — о полном воссоздании не могло быть и разговора. Да Смит к этому и не стремился, ему хотелось выявить участки древней ДНК, не имеющей аналогов в геномах современных дельфинов, синтезировать их in vitro[32], встроить в современную ДНК и посмотреть, как поведет себя получившееся животное при различных внешних условиях и в тестах на гибридизацию. Выявить функциональные различия. Кроме того, он при каждой возможности проводил митохондриальные тесты, которые могли дать более-менее точную оценку того, когда современный вид ответвился от своих предшественников. А при удаче даже найти конкретное место на родословном древе морских млекопитающих, что является для раннего палеоцена далеко не простой задачей.
Оба пути исследования были связаны с напряженной, кропотливой, почти бездумной работой, что как нельзя лучше устраивало Смита. Он работал с утра до вечера, и это продолжалось день за днем, месяц за месяцем. Иногда он возвращался домой на одном трамвае с Селеной, но, как правило, этого не получалось. Вместе со своими соавторами, чаще всего вместе с Марком, она писала статьи по накопившимся результатам. Она ложилась и вставала когда придется, без определенного графика. Когда Смит работал, домашние проблемы вылетали у него из головы, а потому он старался работать все время. Это ничего не решало и ничуть не разряжало обстановку — скорее уж, наоборот, — и его все больше охватывало отчаяние, но ничего другого просто не шло ему в голову.
— Что ты думаешь об этих новостях из преисподней? — спросил он как-то Фрэнка, указав на распечатку новейшей работы ахеронских лабораторий, обильно испещренную карандашными пометками.
— Очень интересно! В кои-то веки у нас появляется шанс пробраться через частокол генов к полному руководству по сборке и эксплуатации.
— Если таковое вообще существует.
— Оно должно существовать, верно? Хотя я и не уверен, что их цифры для вероятности закрепления адаптивных мутаций достаточно высоки. Охта и Кимура оценивают верхний предел в десять процентов, и это вполне согласуется с тем, что я видел.
— Возможно, это просто перестраховка, — улыбнулся Смит.
— Конечно перестраховка, но все равно плясать придется от этих цифр.
— Так, значит, ты считаешь — в этом контексте, — что мне есть смысл и дальше заниматься окаменелой «мусорной» ДНК?
— Конечно заниматься, я уверен, что она расскажет массу интересного.
— Работа уж больно тягомотная.
— А почему бы тебе не прочитать длинную последовательность, слепить ее, прицепить куда-нибудь и посмотреть, что получится?
Смит пожал плечами. Он считал работы, связанные с использованием больших участков полного генома, небрежными и малодоказательными, но так, конечно же, было бы во много раз быстрее. Чтение маленьких кусочков одиночной ДНК, называвшихся на профессиональном жаргоне тэгами, позволило быстро идентифицировать большую часть человеческого генома, но некоторые гены при этом были пропущены; к тому же такая методика полностью игнорировала даже регуляторные последовательности, ответственные за протеин-кодирующую функцию генов, не говоря уж о «мусорной» ДНК, заполнявшей длинные участки между последовательностями, имеющими более-менее внятный смысл.
Фрэнк, с которым Смит поделился своими сомнениями, кивнул, немного подумал и сказал:
— Теперь, когда генотипы описаны практически полностью, ситуация стала совсем другой. У тебя имеется столько точек отсчета, что практически невозможно перепутать, где конкретно расположены твои кусочки на большой последовательности. Достаточно загнать материал в ЛандераУотермена, затем доводка по колевским вариациям, и все будет о'кей даже при множественных повторениях. А что касается этих твоих кусочков, там же сплошные «вроде бы» да «скорее всего», настолько плохо они сохранились. Так что на попытке ты ровно ничего не теряешь.
А поздним вечером получилось так, что они с Селеной ехали домой вместе.
— А что ты думаешь о прямой подсадке in vitro копий того, что я накопал? — спросил он ее, почти стесняясь своего вопроса.
— Сплошная грязь, — пожала плечами Селена. — Наслоение возможных ошибок.
Постепенно выработался новый распорядок жизни. Смит работал, плавал, ехал домой. В пустой, как правило, дом. Очень часто на автоответчике были послания Селене от Марка с разговорами о работе. Или ее послания Смиту, уведомлявшие его, что сегодня она будет поздно. Это случалось так часто, что он перестал спешить домой после тренировки, а изредка даже ходил вместе с Фрэнком и другими знакомыми по клубу в какой-нибудь ресторан. Как-то раз они заказали в прибрежном кафе несколько кувшинов пива, а затем пошли прогуляться по пляжу, что закончилось беготней с уймой брызг и хохота по мелководью и купанием в темной теплой воде, ничуть не похожей на воду в их бассейне. Хороший получился вечер.
А дома на автоответчике его ждало сообщение от Селены, что они с Марком немного перекусят, а затем плотно сядут за статью, так что дома она будет очень поздно.
Что оказалось прискорбной правдой. В два часа ночи Селены все еще не было. Мало-помалу до Смита дошло, что ни один нормальный человек не засиживается так долго за работой, не перезвонив домой. Так что это послание имело несколько особый смысл. Его захлестнуло страдание, тут же сменившееся гневом. Больше всего его возмущала трусливая неопределенность, с какой наговорила свое послание Селена. После всего, что между ними было, он достоин хотя бы откровенности — покаяния — семейной сцены. По мере того как затягивалось ожидание, его ярость нарастала, затем он на мгновение испугался, что она попала в какую-нибудь беду — ну поломала себе что-нибудь, ведь чего не бывает. Ну да, в беду, конечно. Цела она целехонька и где-то сейчас забавляется. И вдруг его ярость выплеснулась наружу.