Он вывалил из кладовки несколько картонных коробок и начал как попало закидывать в них ее одежду и прочие вещи, придавливая ногой, что не влезало. Но одежда пахла Селеной и хозяйственным мылом; ощутив эти запахи, он хрипло застонал и опустился на край кровати. Если довести все это до конца, он никогда больше не увидит, как она одевается и раздевается; от этой мысли он застонал еще громче, как раненое животное.
Но люди отнюдь не животные. Распихав вещи Селены по коробкам, Смит выволок коробки за дверь и прямо там и бросил.
Селена вернулась в начале четвертого. Было слышно, как она наткнулась на коробку и сдавленно вскрикнула.
Он рывком распахнул дверь и вышел наружу.
— Что это такое? В чем дело?
Она сбилась с какого-то, заранее заготовленного сценария и теперь начинала злиться. Она еще и злится! Слегка было успокоившийся Смит, снова вскипел яростью:
— Ты прекрасно знаешь, в чем дело!
— Что?!
— Ты и Марк.
Селена молча сверлила его глазами.
— Догадался, ну наконец-то! — сказала она, когда молчание стало совсем невыносимым. — А ведь все началось год с лишним назад. И вот такая, значит, твоя реакция, — добавила Селена, указав на коробки.
Смит ударил ее по лицу.
И тут же наклонился над ней, помогая ей сесть на землю и лихорадочно бормоча:
— Господи, Селена, прости меня, ради бога, я никак не хотел… — Он ударил Селену неожиданно для себя самого, ударил за ее презрение, что он так долго не видел ее измену. — Сам не верю, что я…
— Уйди! — кричала Селена, истерически всхлипывая и осыпая его градом беспорядочных ударов. — Уйди, уйди, уйди, ты же ублюдок, ты жалкий ублюдок! Да как ты посмел, как ты посмел меня ударить?!
Испуганный сначала, ее крик переходил постепенно в визг, впрочем, она кричала не слишком громко из опасения, что услышат в соседних домах, и держалась рукой за ударенную щеку.
— Прости меня, Селена, прости, пожалуйста, мне очень жаль, что так вышло, я разозлился на то, что ты мне сказала, но я же понимаю, это совсем не значит… Прости меня, попытайся простить.
Теперь он злился на себя ничуть не меньше, чем на нее, — и о чем он, спрашивается, думал, с какой стати предоставил ей такой моральный перевес, ведь это она виновата, это она его предала, это ей бы сейчас оправдываться! Тем временем Селена перестала всхлипывать, резко встала и ушла в ночь. В паре соседних окон загорелся свет. Смит стоял и смотрел на коробки с красивой, такой знакомой одеждой, в костяшках пальцев его правого кулака пульсировала боль.
Жизнь оборвалась. Он жил там же, где и прежде, но теперь в одиночку, он продолжал ходить на работу, но все его сторонились: они знали, что произошло той ночью. Селена не появлялась на работе, пока не сошел синяк, она не стала подавать на него жалобу, не стала выяснять отношения, а просто переехала к Марку, Смита же на работе по возможности избегала. Да его и все избегали. Пару раз она подходила к его столу, чтобы спросить бесстрастным голосом о каком-либо деловом моменте их разрыва. Они не смотрели друг другу в глаза. Впрочем, теперь он вообще не встречался взглядом ни с кем из сотрудников. Было как-то странно, что вот разговариваешь с человеком, смотришь ему в глаза и он тоже смотрит тебе в глаза, а в действительности и ты, и он смотрите куда-то чуть в сторону. Психологические тонкости приматов, отточенные миллионами лет жизни в саванне.
Он потерял аппетит, стал каким-то вялым. Утром, проснувшись, он долго решал, стоит ли вылезать из постели. Затем, глядя на голые стены спальни, с которых Селена поснимала свои любимые гравюры, он начинал злиться на нее, иногда до такой степени, что начинали пульсировать жилы на шее и висках. Это поднимало его с кровати, но тут же выяснялось, что идти ему, собственно, некуда, кроме как на работу. А там каждая собака знала, что он способен ударить женщину, что он домашний деспот, засранец. Марсианское общество относилось к подобным людям с предельной нетерпимостью.
Стыд или гнев, гнев или стыд. Скорбь или унижение. Негодование или раскаяние. Утраченная любовь. Ни на что не направленная, безысходная ярость.
И он теперь не плавал с прежней регулярностью. Ему было мучительно смотреть на пловчих, хотя они оставались такими же, как прежде, дружелюбными; они не знали никого из лабораторских, кроме него самого и Фрэнка, а Фрэнк и полслова им не сказал о том, что случилось. И все равно. Его словно что-то от них отгородило. Он знал, что нужно бы плавать больше, а плавал все меньше и меньше. Иногда он решал твердо взять себя в руки и ходил в бассейн дня три подряд, а затем опять под тем или иным предлогом начинал отлынивать от плавания.
Однажды, отдыхая на краю бассейна после вечерней тренировки, на которую он загнал себя буквально силой — и теперь был рад, что загнал, — Смит услышал, как три его постоянные товарки по плавательной дорожке сговариваются пойти после душа в ближнюю тратторию.
— Пицца у Рико? — спросила одна из них, взглянув на Смита.
— Гамбургер в своих четырех стенах, — скорбно откликнулся Смит и покачал головой.
— Да брось ты, пойдем с нами, — рассмеялись женщины. — Сбереги свой гамбургер на завтра.
— Иди, Энди, иди, — сказал Фрэнк, плававший в тот день по соседней дорожке. — И я тоже пойду, если меня возьмут.
— Пошли, конечно, — загалдели женщины; Фрэнк тоже часто плавал по одной дорожке с ними.
— Ну… — замялся Смит. — О'кей.
Он сидел за столиком в обществе трех молодых женщин и слушал их веселую трескотню. Женщины не совсем еще остыли после напряженной тренировки и даже не успели подсушить волосы. Здесь, за пределами бассейна, каждая из них выглядела вполне заурядно и ничем не примечательно: тощая, толстая, нескладная, да какая угодно. Одежда не позволяла увидеть и оценить их фантастически мощные плечи и ноги, всю их плотную, словно литую мускулатуру. Они были похожи на цирковых тюленей, выряженных в шутовскую одежду и неуклюже ковыляющих по арене.
— С тобою как, все в порядке? — спросила одна из женщин, заметив, что Смит слишком уж долго молчит.
— Да, в порядке, вот только… — Смит замялся и искоса взглянул на Фрэнка. — Я разошелся со своей девушкой.
— Ага! Я же точно знала, что тут что-то есть! — воскликнула женщина и положила руку ему на плечо (в бассейне, на тренировках, они натыкались друг на друга не раз и не два). — В последнее время ты стал какой-то не такой.
— Да, — печально улыбнулся Смит, — это было не самое веселое время.
Он не мог и никогда не сможет рассказать им о том, что случилось. Фрэнк тоже не проболтается. А без этого и вся остальная история не имела ровно никакого смысла, так что говорить было не о чем.
Они почувствовали это и чуть заерзали на стульях, готовясь изменить тему разговора.
— Да ладно, — сказал Фрэнк, стараясь разрядить атмосферу. — В море полным-полно другой рыбы.
— В бассейне, — поправила одна из женщин и шутливо толкнула Смита локтем.
Он кивнул и попытался улыбнуться.
Женщины переглянулись. Одна из них попросила официанта принести счет, другая сказала, обращаясь к Смиту и Фрэнку:
— Пойдемте все ко мне, помокнем в горячей ванне, чтобы снять напряжение.
Она снимала комнату в маленьком домике с огороженным внутренним двориком, и, как на удачу, все остальные жильцы были в отъезде. Пройдя вслед за хозяйкой через дом во дворик, они сняли крышку с ванны, напоминавшей скорее маленький бассейн, включили подогрев, наскоро поскидывали одежду и погрузились в исходящую паром воду. Смит, не без заминки, последовал примеру остальных. На марсианских пляжах все загорали без одежды, это считалось вполне естественным, а Фрэнк и сейчас, кажется, не видел в происходящем ничего особенного. Но в бассейне-то они плавали в купальниках.
Погружаясь в горячую воду, все они поочередно блаженно вздыхали. Хозяйка принесла из дома большую жестянку пива и стаканы. Ставя жестянку на пол и раздавая стаканы, она попала в клин света, пробивавшийся из кухни. После многих часов, проведенных совместно в бассейне, Смит знал ее тело во всех, казалось бы, деталях и тем не менее смутился. Фрэнк не обратил на это зрелище никакого внимания, он завладел жестянкой с краником и теперь деловито наполнял стаканы.
