Я творила чудеса безрассудства — это особенно приятно, когда ведешь мощный автомобиль: с ревом трогала с места на светофорах, так что остальные водители только злобно смотрели мне вслед (Дэниэл сказал, что это называется «поджигать»). Еще я перестраивалась на полной скорости прямо перед другими машинами (по словам Дэниэла, это называлось «подрезать»), а пока мы стояли в пробках, строила глазки и улыбалась мужикам из соседних машин (за что Дэниэл назвал меня «бесстыжей вертихвосткой»).

На первых порах я была слегка шокирована тем, что другие водители свирепо грозили мне кулаками и обзывались, когда я их поджигала и подрезала, но скоро усвоила правила дорожного этикета. Поэтому, когда какой-то тип подрезал меня, я в бешенстве завопила: «Раздолбай!» и попыталась опустить стекло, чтобы подкрепить слова грубыми жестами, но не смогла найти нужную кнопку.

Тип укатил бледный от испуга, и вдруг, будто перед моими глазами рассеялся туман, я увидела себя со стороны, такой, какой сейчас видел меня этот придурок. Я была потрясена: не знала, что могу быть так агрессивна. И, что еще хуже, не знала, что это так приятно.

Я боялась, что Дэниэл на меня рассердится: тот парень вполне мог выйти из машины и поколотить нас. Дорожное бешенство настолько вошло в моду, что люди считают себя просто обязанными впадать в него, находясь за рулем. Как будто деньги, заплаченные за получение водительских прав, потрачены впустую, если хоть раз в неделю, стоя в пробке, не разорвать на себе рубаху в процессе выяснения отношений с соседом по несчастью.

— Извини, Дэниэл, — пробормотала я, нервно косясь на него, но он, оказывается, смеялся.

— Какое у него было лицо, — еле вымолвил он. — Он просто поверить не мог.

Так он смеялся, пока по щекам не побежали слезы, а потом наконец сказал:

— Кстати, кнопка для открывания окон вон там.

Когда мы добрались до улицы, где жил Дэниэл, я поставила машину метрах в двух от бровки тротуара и сказала:

— Спасибо, Дэниэл. Мне уже давно не было так весело.

Водитель я неплохой, а вот ставить автомобиль на стоянку не очень умею.

— На здоровье, — ответил он. — Ты в ней хорошо смотришься. Вы с этой машиной друг другу подходите.

Я покраснела и улыбнулась. Мне было неловко, но вместе с тем я чувствовала себя польщенной.

— Только жаль, что так мало, — посетовала я.

— Ну, если хочешь, — предложил Дэниэл, — в следующие выходные возьму тебя с собой за город, и там, на шоссе, можешь вытворять что душе угодно.

— Ну-у, — неопределенно протянула я. У меня возникло странное ощущение оттого, как он сказал: «возьму тебя с собой» вместо «поедем». Не то чтобы я занервничала… наверно, не просто занервничала.

— Люси…

— Что?

— Ты очень обидишься, если я подгоню машину чуть-чуть… гм… поближе к тротуару?

— Нет. — Мне вдруг очень захотелось улыбнуться ему. — Нет, нисколько.

Дома у Дэниэла я не была лет сто. Во время моего последнего посещения его квартира была похожа на стройплощадку, потому что Дэниэл пытался самостоятельно повесить полки, и стена почти целиком рухнула. Пол был усыпан обломками кирпичей и штукатурки, под которыми полностью скрылся ковер.

Но теперь никто бы не сказал, что здесь живет одинокий мужчина: квартира нисколько не напоминала свалку или содержимое спортивной сумки. Ни тебе разобранных мотоциклетных моторов на кухонном столе, ни обрезков древесно-стружечных плит в прихожей, ни бадминтонных ракеток на диване, ни воланчиков, выстроенных рядком на телевизоре.

Говоря так, я вовсе не имею в виду, что у Дэниэла дома уютно. Обстановка у него немного странная, потому что часть досталась ему от старшего брата Пола, когда тот после краха в личной жизни уехал работать в Саудовскую Аравию, а часть — от бабушки, когда ее душа покинула свою бренную оболочку. Думаю, лучшее, что можно сказать о мебели Дэниэла, — ей недостает характера, чтобы активно раздражать.

То здесь, то там, как оазисы в пустыне, попадаются отдельные достойные внимания предметы — красная подставка для компакт-дисков в виде жирафа, высокий напольный подсвечник — у Саймона, например, вся квартира была набита подобными вещами. Но если Саймону скажешь: «Ничего себе полочка», он никогда не ограничится простым «спасибо», а разразится длинной тирадой: «Магазин Конрана, дизайн Рона Арада, тираж ограничен, поэтому скоро она будет стоить целое состояние». Скорее всего, так оно и есть, но подобные реакции меня всегда как-то коробят, мне кажется, это не по-мужски. Любой неодушевленный предмет в доме Саймона имел свою родословную, и он приходил в восторг оттого, что мог проследить их благородное происхождение.

Саймон никогда не говорил: «Включи чайник». Вместо этого он выражался так: «Аккуратно нажми бирюзовую эмалевую кнопочку в стиле пятидесятых годов на моем коническом чайнике из хромированной нержавеющей стали от Алесси, и если на его сияющей серебряной крышке появится хоть одна царапина, я зарежу тебя самым большим ножом из моего набора от Сабатье».

Если б я не знала столько всего о Саймоне, то могла бы поклясться, что он голубой.

У него была настоящая страсть к домоводству, которая у меня — правильно или ошибочно — всегда ассоциируется с мужчинами нетрадиционной ориентации.

А в доме Дэниэла красивые вещи существуют в странном соседстве: предметы антиквариата соседствуют с новенькими, блестящими и вполне современными.

— Это мне нравится, — сказала я, беря с отвратительной тумбочки, явно доставшейся по наследству, часы. — Мне бы такие. Откуда они у тебя?

— Э-э-э… Рут подарила.

— Ясно, — кивнула я и тут же увидела кое-что еще достойное внимания.

— Ух ты, какое классное зеркало, — выдохнула я, с затаенной завистью трогая зеленую деревянную раму. — Где взял?

— Гм… Карен подарила, — потупясь, ответил Дэниэл.

Это отчасти объясняло буйное смешение стилей в убранстве квартиры: видимо, каждая из подруг Дэниэла стремилась оставить свой след в его жилище, но у всех у них были разные вкусы.

— Удивляюсь, как это Карен не потребовала его обратно, — сказала я.

— Вообще-то потребовала, — вяло заметил Дэниэл.

— Тогда почему оно до сих пор здесь?

— Она бросила трубку сразу после того, как сказала, что оно ей нужно, и с тех пор не подходит к телефону, когда я звоню, так что не знаю, как ей его вернуть.

— Я могла бы сама забрать его прямо сегодня, — живо предложила я, представив, как вешаю зеркало у себя в спальне. — Хотя нет… нет, не могу. Она узнает, что я была у тебя, и, наверно, не обрадуется.

— Люси, ты имеешь полное право бывать у меня, — возразил Дэниэл, но я предпочла его не услышать. Я и сама знала, что имею полное право быть, где хочу, но также знала, что у Карен другое мнение.

— Осмотрим самую важную комнату в доме, — сказала я, направляясь в спальню. — Что нового ты сюда купил?

Я плюхнулась на кровать Дэниэла, немного попрыгала на матрасе и спросила:

— Так вот где все это происходит?

— Не знаю, о чем ты говоришь, — проворчал он. — Если только не имеется в виду сон.

— А это что? — возмутилась я, тыкая пальцем в тканое покрывало. — Подозрительно похоже на те, что продаются в магазинах для молодоженов. Я-то думала, секс-машины вроде тебя застилают постель меховыми покрывалами. Хотя, по-моему, особой разницы нет.

— Правильно, но меховое я убрал, когда ты сказала, что приедешь. И зеркальный потолок демонтировал. Правда, видеокамеру выключить не успел.

— Противный, — огрызнулась я.

Он улыбнулся.

— Вообрази, — продолжала я, вольготно раскинувшись на покрывале и глядя на Дэниэла снизу вверх, — я в постели Дэниэла Уотсона, — вернее, на постели, но неважно, сойдет и так. Мне завидуют черной завистью сотни женщин. Две уж точно, — добавила я, думая о Карен и Шарлотте.

А затем занялась тем, чем обычно занимаюсь в спальне у Дэниэла.

— Дэниэл, угадай, кто я, — сказала я и начала извиваться на кровати, издавая страстные вздохи и стеная: