— А-а, — повторила я. — И что же мне делать?

— Честно говоря, Люси, — сказал он, — это не по моей части: я лечу обычные телесные недуги. Если б твоего папу беспокоил, например, вросший ноготь или несварение желудка, я бы тут же назначил лечение. Но семейная психотерапия, депрессии, неврозы — с этим я практически незнаком. В мое время такому еще не учили.

— А-а, — опять сказала я.

— Но сама-то ты как себя чувствуешь? — оживился он. — Не слишком ли тебе тяжело то, что случилось? Потому что нервный шок я лечить умею, тут у меня есть опыт.

— Со мной все будет хорошо, — ответила я, вставая, чтобы уйти. Мне нужно было время, чтобы переварить то, что я узнала; свыкнуться со всем сразу я не могла.

— Нет, погоди, — остановил меня он. — Я бы мог тебе что-нибудь прописать.

— Что именно? Нового отца? Не алкоголика?

— Не надо так. Снотворное, транквилизаторы, антидепрессанты.

— Нет, спасибо.

— Ладно, тогда еще один полезный совет, — задумчиво промолвил он.

Во мне проснулась надежда.

— Да? — выдохнула я.

— Клеенка.

— Клеенка? — промямлила я.

— Да, ну, чтобы уберечь матрас от…

Я вышла.

Я брела по улице в состоянии шока, а когда пришла домой, папа спал в кресле, забыв на подлокотнике зажженную сигарету. При моем появлении он открыл глаза и спросил:

— Люси, сбегаешь для меня в магазинчик?

— Хорошо, — согласилась я, слишком потрясенная, чтобы спорить. — Что тебе купить?

— На что денег хватит, — смиренно ответил он.

— Вот как, — холодно проронила я. — То есть платить придется мне?

— Ну-у, — неопределенно протянул он.

— Но ты ведь только позавчера получил пособие, — напомнила я. — Куда ты его дел?

— Ах, Люси, — как-то недобро засмеялся он, — ты — истинная дочь своей матери.

Я вышла из дома, ошеломленная и растерянная. Неужели я похожа на маму?

В магазине купила папе бутылку настоящего виски вместо сомнительного дешевого пойла из Восточной Европы, которое обычно покупал он сам. Но, поскольку я никак не могла успокоиться и желала потратить деньги на него, то купила еще сорок сигарет, четыре плитки шоколада и две порции картошки фри.

Потратив около двадцати фунтов, я вздохнула свободно и утвердилась в мнении, что своими причудами разрушила невольное сходство с мамой.

Я не могла выбросить из головы слова доктора Торнтона. Верить ему я не хотела, но ничего с собой поделать не могла. Я пыталась посмотреть на папу, как раньше, а потом в свете того, что он алкоголик, и последнее оказывалось намного проще. Все сразу вставало на свои места.

Откровение доктора Торнтона стронуло с места одну из стенок карточного домика, а остальные рухнули следом.

Как пролитое на белую скатерть красное вино, эта новость пропитала всю мою жизнь, вплоть до самых давних воспоминаний, окрасив все в другой цвет.

Так и должно было случиться. Так уже было.

Я видела свое прошлое, папу, семью вверх тормашками, а теперь вдруг все стало с головы на ноги. И я не могла смириться с тем, что получилось.

Хуже всего было то, что теперь папа казался мне другим — чужим, даже незнакомым. Я пыталась не допустить этого. Я не желала, чтобы человек, которого я любила, исчез прямо у меня на глазах. Мне надо любить его. Кроме него, у меня никого нет.

Я украдкой поглядывала на него, на все, что случалось каждый день, ничего не упуская; старалась держать себя в руках, воспринимать собственную жизнь понемногу, делить неприятности на удобоваримые, маленькие кусочки. Я пыталась беречь себя, не думать обо всех бедах сразу.

Но уже не могла смотреть на папу по-прежнему.

Он больше не казался мне любящим, милым, интересным и веселым, а только пьяным, потрепанным, неопрятным, неудачливым, а любил он себя одного.

Я не хотела так думать о родном отце, это было невыносимо. Я любила его больше всех на свете, возможно, вообще всю жизнь любила только его. А теперь оказалось, что человека, которого я обожала, просто не существует.

Неудивительно, что в моей юности он всегда был таким веселым. Легко веселиться, если много выпить. Неудивительно, что он столько пел. И плакал.

Единственное, что не давало мне впасть в отчаяние, — надежда на то, что, быть может, мне удастся его изменить.

Я готова была признать, что у папы проблема со спиртным, но лишь при условии, что эта проблема решаема.

Я слышала, что пьющие люди как-то справляются со своей бедой, и надо только понять, как к этому подступиться. Я его вылечу. Мой папа вернется, и мы будем счастливы.

Итак, я снова записалась на прием к доктору Торнтону. Я надеялась, нет — была убеждена, что есть способ спасти папу.

— Вы можете прописать ему что-нибудь такое, чтобы ему не хотелось пить? — спросила я, не сомневаясь, что наука уже изобрела такое средство.

— Люси, — возразил он, — я не могу дать тебе рецепт на лекарство для него.

— Ладно, — не желая спорить, согласилась я. — Я приведу его к вам сюда, и тогда вы отдадите рецепт ему лично.

— Нет, — раздраженно ответил он. — Ты не понимаешь. От алкоголизма лекарств нет.

— Не называйте это так.

— Почему, Люси? И как же еще это назвать?

— А что будет дальше?

— Он умрет, если не бросит пить.

От страха мне стало дурно.

— Но надо же как-то заставить его бросить, — в отчаянии залепетала я. — Я сама слышала о горьких пьяницах, которые бросили пить. Как это у них получилось?

— Насколько мне известно, АА — единственное, что по-настоящему помогает, — сказал доктор Торнтон.

— Что? Ах, вы об Анонимных Алкоголиках, — понимающе кивнула я. — По-моему, папе там делать нечего. Там ведь полно… этих… алкоголиков.

— Именно.

— Нет, я серьезно, — чуть не рассмеялась я. — Алкоголики — это такие вонючие старики в подпоясанных веревками пальто и пластиковых пакетах вместо обуви! Что вы, мой папа совсем на них не похож!

Впрочем, если вдуматься, пахло от него неважно, потому что, кажется, он никогда не принимал ванну, хоть и наливал ее ежедневно, забывая выключить воду… Но не рассказывать же об этом доктору Торнтону!

— Люси, — услышала я, — алкоголики бывают разные: мужчины и женщины, старые и молодые, вонючие и благоуханные.

— Правда? — недоверчиво спросила я. — Даже женщины?

— Да. Женщины, у которых есть дом, муж, работа, дети, хорошая одежда, дорогая обувь, духи и красивые прически… — печально ответил он, очевидно, имея в виду конкретного человека.

— Ну, приходят они на собрание к АА, и что дальше?

— Не пьют.

— Совсем не пьют?

— Никогда.

— Даже на Рождество, или на свадьбе, или в выходные, например?

— Нет.

— Не знаю, пойдет ли он на это, — с сомнением протянула я.

— Все или ничего, — сказал доктор. — В случае с твоим отцом скорее ничего.

— Ладно, — вздохнула я. — Если выбора у нас нет, давайте расскажем ему про этих Анонимных Алкоголиков.

— Люси, — почему-то опять рассердился доктор Торнтон, — он знает. И знает уже много лет.

В тот же вечер я решилась поговорить с папой на больную тему. Решилась далеко не сразу: откладывала и откладывала разговор, пока папа не напился в дым.

— Папа, — нервно начала я, ибо ждать дальше было бессмысленно, — ты когда-нибудь задумывался, что пьешь слишком много?

Он сузил глаза. Таким я его еще ни разу не видела: он показался мне совсем чужим. Противным, злобным, пьяным старикашкой, как те, что, шатаясь, бродят по улице, сквернословят, пристают к прохожим, нарываясь на скандал, лезут в драку, но не могут и этого, потому что слишком пьяны.

Папа смотрел на меня исподлобья, как на врага.

— Меня только что бросила жена, — воинственно заявил он. — И ты хочешь лишить меня последнего глотка?

— Нет, — сказала я. — Конечно, нет.

Быть твердой я не очень умею.

— Понимаешь, папа, — осторожно продолжала я, ненавидя каждое свое слово. Я ему не родитель, я дочь, и это он должен читать мне нотации, а не наоборот. — Дело в деньгах.