Когда Беатрис исполнилось четырнадцать, деревенские старейшины пришли к отцу, чтобы предложить ему стать учителем в новой школе. Все попытки изобразить занятие фермерством оказались мгновенно забыты, и с этого дня жизнь семьи сильно изменилась. У Синклеров никогда не водилось много денег, но и голодать им не приходилось. Мать Беатрис держала кур и ухаживала за небольшим садиком, а отец каждое утро отправлялся в школу. По его взволнованной улыбке дочь угадывала, с каким удовольствием предвкушает он предстоящий урок.

Теперь маленький домик Синклеров выглядел заброшенным и опустевшим.

«Может, следует заколотить окна досками? Или достаточно закрыть ставни?»

Наверное, пройдет немало времени, прежде чем хозяйка вернется домой, если, конечно, найдет в себе силы вернуться.

Дом стоял достаточно далеко от деревни, и соседей у Беатрис не было. В последний год она часто чувствовала себя оторванной от остального мира.

Возможно, это и к лучшему. Никто так и не узнал о ее отчаянном положении, когда месяц назад в доме кончились не только деньги, но и вещи, за которые можно было хоть что-то выручить.

– Это трудно, мисс?

Беатрис удивленно посмотрела на Гастона и поняла, что телега остановилась.

– Что трудно?

– Оставить свой дом.

Она молча кивнула. Странно, что ей даже в голову не пришло подумать о доме, когда она принимала решение остаться в Крэннок-Касле. Теперь же ее вдруг охватила тревога. Кто поменяет солому весной? Кто уберет снег во дворе, смажет дверные петли, зальет свежее масло в светильники? Кто станет охранять книги ее отца и вещи, принадлежавшие матери? Те, что Беатрис так и не решилась продать, даже умирая от голода.

Она чуть было не сказала Гастону, что не сможет оставить свой дом, но уже в следующее мгновение опомнилась и принялась себя ругать. Зачем ей все это? Здесь не осталось ничего, кроме воспоминаний. Не лучше ли отпустить их, оставить позади пережитое когда-то счастье вместе с болью и горечью потери?

– Мисс…

Голос Гастона вернул Беатрис к действительности. Девушка слезла с телеги и направилась по дорожке к дому, стараясь не думать о прошлом, но воспоминания, живые и яркие, нахлынули на нее помимо воли. Дорожку проложил отец. Эта работа отняла у него целых два месяца – шесть недель ушло на создание плана и еще две – на его исполнение.

Беатрис с матерью помогали таскать камни с заднего двора и укладывать их там, где наметил отец. Он радовался новой дорожке как ребенок, а мать и дочь всего лишь облегченно вздохнули, закончив работу.

Родители Беатрис нежно любили друг друга и были счастливы вместе. Неудивительно, что смерть забрала их обоих почти одновременно, с разницей всего в несколько дней. Теперь они вместе лежали в земле на восточной стороне церковного кладбища. «Да покоятся они в надежде на воскресение и жизнь вечную, – сказал священник. – С благоволением в сердцах своих и с благословенным миром в душах».

Родители обрели последний блаженный приют, а как же теперь быть их дочери?

Беатрис невольно устыдилась своих мыслей. Разве можно быть такой эгоистичной? И все же теперь она уже не так часто ругала себя, как прежде, когда рана была еще свежей. Тогда девушка часами сидела одна в доме, неподвижно глядя перед собой и не зная, как жить дальше с этой невыносимой болью.

За последний год Беатрис вдруг поняла, что способна выдержать все, даже потерю родителей и друзей. Она смогла преодолеть горькое одиночество, наполненное душевными страданиями, тоской, болью и даже отчаянием. Но тело требовало еды, воды и тепла.

Ради этого она и согласилась принять предложение Камерона Гордона.

Войдя в дом, Беатрис принялась собирать свое скромное имущество: маленькую щетку для волос, мамино серебряное зеркальце, отцовскую книгу басен Эзопа, запасной корсет и две сорочки. Все, что еще оставалось у нее из одежды, было на ней. Сборы заняли не больше пяти минут.

Беатрис вышла из дома и закрыла за собой дверь, тщательно задвинув засов, чтобы сильный порыв ветра не распахнул створки, как это часто бывало раньше. Потом она повернулась и решительно вскинула голову.

– Я готова, Гастон.

Слуга протянул руку и взял у девушки саквояж.

– Вы уверены, мадемуазель? – Как и ожидала Беатрис, он недоверчиво взвесил сумку в руке, словно сомневаясь, не пустая ли она.

– Уверена, – кивнула девушка.

Едва ли стоило пускаться в путешествие ради таких жалких пожитков.

Может, нужно известить друзей родителей? Дать им знать, где ее искать, если вдруг произойдет что-нибудь непредвиденное?

Но кого предупредить? Миссис Фернли? Вряд ли. Пожилая вдова миссис Фернли успела заметно состариться за последние годы. С возрастом эта добрая женщина становилась все более рассеянной и часто говорила о давно умерших людях так, словно только что беседовала с ними. Эпидемия холеры тяжело отразилась на ней. Миссис Фернли нередко путала имена и события. Конечно, не стоило беспокоить ее.

Может, сообщить мистеру Брауну? Но он потерял жену и сына во время эпидемии, и теперь слишком часто кружка заменяла ему окружающий мир.

За исключением Джереми все друзья Беатрис умерли. Их жизни унесла эпидемия холеры. Не осталось никого, кому бы она могла сообщить о переезде в Крэннок-Касл.

Беатрис бросила последний взгляд на дом, где прошли ее детство и юность, и направилась по дорожке к карете. Ее ожидала новая жизнь. Пусть и не лучшая, но, быть может, не такая горькая и безысходная.

Ровена Гордон придирчиво оглядела себя в зеркале. Ее волновала не только собственная внешность, но и манера держаться. Ровене хотелось выглядеть безупречно. Ее семья всегда была скора на расправу, и миссис Гордон не желала давать пищу праздным языкам. Не хватало еще, чтобы о ней болтали, будто она выглядит усталой, что кружева на платье расползлись, а в глазах сквозит разочарование.

Ровена снова и снова разглядывала себя, стремясь найти хотя бы малейший изъян, способный дать повод для злословия. Если кому-то непременно захочется высказаться, ему придется признать, что наружность миссис Гордон великолепна, как погода в Шотландии. У нее сохранился чудесный цвет лица. Казалось, годы совсем не коснулись ее.

Но не приведи Господь выказать ей фальшивое сочувствие из-за мужа!

«Дорогой Камерон, какой стыд для такого энергичного, полного жизни мужчины оказаться прикованным к креслу. И как вы только выдерживаете это, бедняжка Ровена?»

«Господи, только не это!»

Ровена оделась в красное. Смелый цвет. Пожалуй, даже дерзкий. Короткий жакет с меховой оторочкой дополняла едва прикрывающая лодыжки юбка, также отделанная мехом. Сапожки и кокетливую шляпку украшали маленькие помпоны. Еще один новый наряд. Родственники Ровены любили поговорить о ее привычке к расточительству, точно завидовали ее богатству. Казалось, деньги заставили забыть о горе, омрачавшем ее жизнь.

Миссис Гордон взяла в руки сумочку и повернулась к служанке.

– Ну что, Мэри, как я, по-твоему, выгляжу?

Мэри, доверенная камеристка Ровены, – единственная на свете из тех, кто был посвящен во все секреты, все радости и печали своей госпожи.

Мэри проводила рядом с хозяйкой те мучительно долгие часы, когда никто не мог еще толком сказать, останется ли Камерон в живых или нет. Мэри приносила Ровене бесчисленные чашки шоколада, когда та не могла уснуть. Каждое утро, когда Ровена выходила из комнаты мужа, Мэри тайком подавала ей новый платок. И наконец, Мэри, словно добрый дух, всегда оказывалась рядом, будто только и ждала, когда представится случай прийти на помощь.

Мэри кивнула в ответ и улыбнулась:

– Вы прекрасно выглядите, мадам.

– Спасибо, Мэри. Если я и впрямь неплохо выгляжу, то во многом благодаря тебе. Не знаю, что бы я без тебя делала. – Щеки камеристки порозовели от удовольствия. Она бросилась открыть дверь перед госпожой. – Постарайся до обеда собраться к отъезду.