Он отшвырнул от себя ложку, встал и наклонился к ней через стол, положив свои огромные ладони на деревянную столешницу.

— Оставьте при себе свои дурацкие соображения по этому поводу! Мне они не нравятся. Они раздражают меня. Вам понятно?

— Нет, не понятно. Это кажется страшно глупым, и я считаю, что даже сама мысль о том, чтобы совершить такую низость, недостойна джентльмена. Взять меня силой? Держать здесь как узницу и унижать таким способом? Нет, это просто неразумно. Кроме того, Дуглас говорил мне, что для того, чтобы произвести на свет ребенка, нужно очень много времени. Вы что, собираетесь держать меня здесь пять лет?

Он зарычал от бешенства:

— Молитесь, черт вас возьми, чтобы этого не случилось!

Она смотрела на него.

— Все, хватит! Она молчала.

Он продолжил:

— Сейчас я принесу вам воды для мытья. Я хочу, чтобы от вас исходил приятный запах, когда я овладею вами.

Она не может позволить ему этого. Она знала совершенно точно, что не позволит ему сделать это с ней. Трудность была в том, чтобы остановить его. Он был сильнее; он помешался на мысли о мщении, а она уже знала, что если мужчина что-то забрал себе в голову, ничто не заставит его свернуть с намеченного пути. Мысль о том, чтобы провести с ней целых пять лет, похоже, ему тоже не доставляет удовольствия.

Что делать?

Вдоль главной улицы Итапля тянулись торговые ряды, где тесно стояли люди и продавали все, что только можно, от картошки до черной смородины. Тони и Дуглас слезли с лошадей и повели их в поводу, проталкиваясь вперед.

Дуглас чертыхался. Им нужно было обогнуть Итапль, но нет же, ему пришло в голову, что неплохо было бы осмотреться, вдруг им придется здесь прятаться. Как он мог забыть, что по ярмарочным дням здесь страшная сутолока и неразбериха?

Не меньше двадцати минут ушло на то, чтобы выбраться из этой толчеи; к тому времени Тони уже жевал яблоко, а Дуглас грыз морковку.

— Должны же мы что-то есть, — сказал Тони.

Дуглас снова чертыхнулся.

— Да ведь это недолго. Эй, Дуглас, а ты уверен, что она именно на этой ферме?

— Должна быть там.

Дуглас подошел к торговцу и купил у него еще яблок. Бросил одно Тони:

— Давай наедайся, кузен. Они продолжили путь.

— Если не снимете одежду сами, я изорву ее. Другой у вас нет, насколько мне известно.

У нее не было оснований не поверить его угрозе, но она также не могла представить себе, как это она разденется перед ним догола. Он не Дуглас.

Из корыта с водой, которое он поставил рядом с ней, поднимался пар; он не поленился подогреть воду. На это у него ушло не меньше получаса, но ей так и не удалось что-то придумать за это время.

— Лицо умойте, оно все в грязи.

— Я зарылась носом в землю, когда выпрыгнула из окна.

— Снимайте одежду, вам говорят.

Она покачала головой.

Он тяжело вздохнул. У него был и в самом деле несчастный вид. Казалось, его мучают сомнения. Потом он навалился на нее, и она боролась с ним. Она дралась, как дикая кошка, кусаясь, царапаясь, заставляя его вскрикивать от боли, но все равно, через несколько минут она осталась совершенно обнаженной; клочья ее порванной одежды валялись по всей комнате.

— Ну вот. — Он усадил ее в корыто с водой, взяв под мышки, дал ей в руки мочалку и кусок мыла и сказал:

— Купайтесь. Да мыльтесь как следует.

Казалось, она совершенно не интересует его. Она почувствовала такое облегчение, такую радость, смешанную с удивлением, что только молча смотрела на него, не находя слов. А мама ей говорила, что стоит мужчине увидеть женщину обнаженной, как его захлестывают животные инстинкты и он перестает владеть собой. С Дугласом все так и происходило, однако ему потребовалось несколько раз увидеть ее обнаженной, прежде чем у него появилась такая реакция. Возможно, чтобы привыкнуть к ней, мужчинам требуется несколько больше времени, чем обычно. Она молила Бога, чтобы это произошло с Джорджем Кадоудэлом позже, как можно позже. Раз на десятый, желательно.

— Лучше промывайте волосы. Они у вас стали как у ведьмы. Мне вообще не нравятся рыжие женщины.

"Слава Богу”, — подумала она и сказала:

— Хорошо.

Он посмотрел на нее, этот задумчивый взгляд породил в ее голове больше вопросов, чем ответов на них; потом он ушел, ругаясь себе под нос.

Александра искупалась.

К несчастью, она была так измучена, что тут же крепко заснула. Она проснулась от его голоса:

— Черт возьми, вода почти остыла. Вы что, спите? Вы какая-то ненормальная. Могли бы проявить хоть немного стыда, хоть чуть-чуть страха передо мной; должны были бы покричать, призывая на помощь. Вы уже закончили?

Она отрицательно помотала головой и глубже погрузилась в воду.

Он строго, как на ребенка, посмотрел на нее. Потом схватил мочалку, хорошенько намылил ее и яростно начал тереть ей лицо.

Она было закричала, но только наглоталась мыла. Потом почувствовала его руки на своей груди и оцепенела от страха.

И вдруг…

— О чудо! — сказал Джордж, уставившись на ее грудь. Он потряс головой, без особых усилий сдерживая ее сопротивление, и посмотрел на нее так хмуро, точно заставлял себя это делать.

— Да, Бог вас не обидел. Забавно, что я раньше не заметил такую грудь. Меня немного беспокоит собственное безразличие, но я так устал, так озабочен своими делами, а вы были для меня просто увесистой ношей; и все же…

Он снова покачал головой, недовольный сам собой. Но тут же, кажется, взял себя в руки. Он встал и отдал ей мочалку.

— Заканчивайте сами и не вздумайте опять заснуть — вам же будет хуже.

Она быстро домылась. Он кажется, подсматривал за ней, хотя ей казалось, что сделать это из соседней комнаты было невозможно; тем не менее, когда она закончила, торопясь так, как будто он был все еще здесь, он тут же появился в комнате и подал ей старое истончившееся полотенце. Она поспешно завернулась в него.

— И волосы. — Он дал ей еще одно полотенце и сказал:

— Разве я не говорил вам, что мне не нравятся рыжие женщины?

— Да, да, вы высказались вполне определенно. Вы не могли бы оставить меня одну, месье?

— Нет, я должен вдосталь насмотреться на вас. Это разожжет во мне страсть или по крайней мере должно разжечь. Я хочу побыстрее покончить с этим.

— Я бы предпочла, чтобы вы этого не делали. Он пожал плечами; этот жест сам по себе не значил ничего, она поняла, что он хотел этим сказать.

Ей удалось завернуться в полотенце, что позволило ей более менее свободно двигаться. Другое полотенце она намотала на голову.

— Идите в другую комнату, — сказал он, когда она закончила. — Я зажег там очаг. В доме прохладно даже летом. Я подумал, что огонь согреет мою кровь так же, как согрел комнату. Я должен попытаться, я ведь дал себе клятву, что сделаю это.

Она прошла за ним в другую комнату и задержала там взгляд на входной двери.

— Даже если вам удастся сбежать, — бесстрастно прокомментировал он ее взгляд, — я все равно не представляю, как вы пойдете по дороге с босыми ногами, прикрытая одним этим старым полотенцем.

— Вы правы, — согласилась она и подошла к очагу. От него исходило расслабляющее тепло. Она стояла у огня и терла полотенцем волосы, терла и терла, точно хотела их выдрать.

— Достаточно, — сказал он наконец, стараясь, чтобы его голос не звучал так, словно он хочет схватить ее. Его голос звучал устало, холодно и ало.

Она медленно повернулась, устремив на него немигающий взгляд. Он тоже смотрел ей в глаза не двигаясь. Открыл рот, намереваясь что-то сказать, и закрыл его. Потом произнес несколько слов по-французски и запустил пальцы в волосы.

— Ну, — сказал он уже по-английски, — черт бы вас побрал. Почему именно вас? Да потому что Дуглас должен заплатить за все, что он сделал, будь он проклят, но я не могу.., я…