— Ну так, дорогая?

Рослин прокашлялась, но говорить от этого легче не стало.

— Я… я полагала, что мы могли бы…

Она запнулась, поскольку как раз в этот момент взгляды их встретились. И его глаза теперь уже нельзя было назвать непроницаемыми. В них светились напряженное ожидание и отблески тех чувств, которые не давали покоя и самой Рослин.

— Могли бы что? — не выдержал Энтони. — Существует бесчисленное множество вещей, которыми мы могли бы заняться здесь. Что конкретно ты имеешь в виду?

— Ты обещал мне ребенка! — выпалила она и облегченно вздохнула, чувствуя, что немного успокаивается.

— Ты переезжаешь обратно сюда?

Проклятие, она чуть не забыла об остальном!

— Нет, я… Когда зачатие произойдет, не будет никакого смысла…

— Спать в одной кровати со мной?

Неожиданная резкость тона, которым был произнесен этот вопрос, заставила ее вздрогнуть. Но решение принято, и она от него не отступит.

— Совершенно верно.

— Все ясно.

Она задрожала сильнее. Последние фразы, казалось, связали их каким-то зловещим кольцом, разомкнуть которое, возможно, они уже не смогут никогда. Нетти предупреждала, что ему ее идея не понравится. Но слово это явно было слишком мягким. Рослин видела, как будто сведенные судорогой напряглись челюсти Энтони, а глаза загорелись холодным огнем. Это были признаки сильнейшего гнева. Впрочем, ничем другим он его не проявлял. Он по-прежнему полулежал в шезлонге с бокалом бренди. Голос звучал мягко, хотя в нем чувствовалась угроза.

— Это не соответствует нашему первоначальному соглашению.

— С момента, когда мы договорились, все изменилось, — напомнила Рослин.

— Ничего не изменилось на самом деле, кроме того, что в твоей маленькой головке появились какие-то дурацкие подозрения.

— Если ты не согласен… — почти с мольбой в голосе начала она.

— Лучше помолчи пока, Рослин, — грубо оборвал он ее. — Я еще не закончил анализ совершенно нового условия, которое ты выдвинула.

Продолжая смотреть ей прямо в глаза, он поставил бокал на столик и сложил руки на животе. Помолчав затем еще несколько секунд, он заговорил совершенно спокойно, или по крайней мере отлично скрывая свое раздражение.

— Таким образом, тебе на время понадобилось мое тело как инструмент размножения?

— Не обязательно вульгаризировать до такой степени.

— Нам необходимо относиться к проблеме так, как она выглядит на самом деле, дорогая. Тебе нужен жеребец-производитель и больше ничего. Вопрос в том, смогу ли я дать только то, что тебе нужно, избегая остального. Я не уверен, что могу заниматься этим безразлично, не испытывая никаких чувств.

В данный момент бесчувственным он не был, уж точно. Энтони испытывал такую злость, что чуть было уже не решился зажать жену между колен и поучить ее уму-разуму старым дедовским способом. Но в его случае, как он понимал, это вряд ли помогло бы. Нет, он сделает так, как требует она, а уж потом видно будет.

Рослин и сама уже начала сомневаться. В его изложении идея ее выглядела слишком неприглядно. Животноводство какое-то! А безразличие и бесчувственность? Что он, черт побери, имел в виду? Если он считает, что должен быть холодным до такой степени, то как они смогут заниматься любовью? Сам же говорил, что для этого как минимум необходимы влечение и желание. Правда, тогда же он убеждал, что ему, кроме нее, не нужна никакая другая женщина. Так что, может быть, и рассуждение насчет влечения — такая же ложь? Но и сейчас он опять говорит, что у него может ничего не получиться. Провались все пропадом! Он же только к этому и стремился с самого первого дня их знакомства. Почему же вдруг сейчас у него возникли какие-то проблемы?

— Иди сюда, Рослин, — прервал ее размышления Энтони.

— Может быть…

— Ты хочешь ребенка?

— Да, — пролепетала она совсем тихо.

— Тогда иди сюда.

Она медленно, ощущая страх и недоверие, приблизилась. Ей совсем не нравилась его нынешняя холодная и подчеркнуто контролируемая манера поведения. Рослин уже достаточно хорошо знала мужа, чтобы понять, какой сильный гнев может скрываться под этим видимым спокойствием. И все же по мере того, как она приближалась к нему, сердце билось не только от страха. Сейчас они займутся любовью! Как и где — в общем-то не важно. Тем не менее, подумав об этом, она посмотрела сначала на кровать и лишь потом перевела взгляд на шезлонг. Этот предмет мебели положительных ассоциаций отнюдь не вызывал. Более того, она вспомнила, что именно на нем обещал Энтони хорошенько проучить ее в тот день, когда приходили Джордж и Франсес. Внутри у Рослин похолодело. Она остановилась.

Поздно. Она уже достаточно близко подошла к Энтони, чтобы тот смог достать до нее руками и притянуть к себе. Рослин хотела присесть на краешек шезлонга лицом к нему, но у мужа, как выяснилось, были иные планы. Он так сумел направить ее движения, что она неожиданно для себя оказалась сидящей спиной к нему у него в ногах. Он ее видел, а она его теперь нет. Нервное напряжение от этого еще более возросло. Что собирается делать Энтони?

— Ты неподвижна, будто доска, дорогая. Неужели я должен напоминать, что затеяла все это ты сама.

— Но не в шезлонге же…

— А я не говорил, что мы займемся этим обязательно здесь… Впрочем, и о том, что здесь нельзя, не говорил. Какая, в конце концов, разница где? Главное сейчас — разобраться, смогу ли преуспеть в этой нашей попытке я.

В том положении, в котором находилась Рослин, понять, что он делает для того, чтобы разобраться в этом, и делает ли что-либо вообще, было трудно. Она, правда, почувствовала, как Энтони взял в ладони несколько прядей ее волос. Но она не знала, что он поднес плененные локоны к губам, пощекотал ими свою щеку, не могла видеть, как, наслаждаясь этим, он блаженно закрыл глаза.

— Энтони, я не думаю…

— Тсс! — прошептал он прямо ей в ухо. — Ты и так излишне много обдумываешь каждое свое действие. Попробуй для разнообразия действовать менее рассудочно. Кто знает, может, тебе это понравится.

Рослин затаила дыхание, чувствуя, как Энтони начал осторожно стаскивать халат с ее плеч, затем с рук, как ладони его скользнули по ней до талии и вернулись назад. Как и в те ночи, нежные прикосновения его пальцев ощущались на шее, плечах, руках. Но не могла она не почувствовать и разницы. Даже тогда в карете, когда он измучил ее, то и дело вроде бы случайно касаясь ее, было по-другому. Сейчас она не испытывала ни тепла, ни дрожи, — он как будто выполнял некую повинность. Так вот что значит безразличие, о котором он говорил. О Боже! Нет, это невыносимо. Нельзя же так.

Рослин попыталась встать, но руки мужа тут же легли на ее груди.

— Ты никуда не уйдешь, дорогая. Ты сама явилась сюда со своими дьявольскими условиями, и я их принял. Менять что-либо уже поздно.

Руки Энтони не переставали действовать, пока он говорил. Пальцы сжимали ее груди то сильнее, то неожиданно расслаблялись, наполняя их негой и упругостью. Возможно, сам он ничего особенного при этом и не чувствовал, но о ней этого сказать, конечно, уже было нельзя. Тело подчинялось законам природы. Хотела Рослин того или нет, но она не могла остановить зарождавшейся у нее внутри и подкатывающейся к низу живота горячей волны, которая вызывала приятную дрожь и сладостное предчувствие. Какая разница, испытывает нечто подобное он или нет. Ее желание пробудилось. Да, что-то менять поздно. Кстати, что он имел в виду? То, что у них все заканчивается? Или нет… Надо бы обдумать это…

Но через несколько мгновений думать о чем-то она была уже не в состоянии. Его руки заскользили по ее телу, властно и в то же время необыкновенно нежно лаская. Это были далеко не равнодушные прикосновения, но Рослин была слишком возбуждена, чтобы отметить это. Даже то, как подол ее ночной рубашки был поднят, она не очень заметила. Ощущение реальности в какой-то степени вернулось лишь тогда, когда Энтони коснулся треугольника волос в нижней части ее живота.