Тимка изобразил первые три такта «Мурки», потом поставил гитару на носок ботинка, крутнул и сказал:

– Йупс! Заценили?

Ангар вяло поаплодировал.

Начало августа прокатилось по нашим местам чудовищной жарой. Такой, что на любом металле, достаточно долго пробывшем на солнце, можно было жарить яичницу, чем многие и занимались, были бы яйца или хоть яичный порошок.

Если честно, я опасался, что нас «записали в казаки» для проформы и будут мариновать в станице под предлогом: «Ждите приказа!» По-моему, после того, как отхлынула эйфория, остальные боялись того же.

Где там. Не знаю, к добру или к худу, но мариновать нас не было возможности. И было не до угрызений совести по поводу нашего возраста. Враг ломился вдоль рек на север с упорством, честное слово, достойным, на мой взгляд, лучшего применения. Северный фронт вел контрнаступление и почти дошел до Элисты. У нас дела, как видим, были похуже.

Впрочем, не у нас лично. Нам-то как раз прислали еще три «Грифа» (один даже новенький) вместо наших сгоревшей и разбитой вдрызг машин (плюс одну как бонус), подтвердили все самоприсвоенные звания и, довооружив-перевооружив, подчинили 1-му полку фронтовой авиации, куда входило всякое-разное типа терских мотопланеров и парапланов, «Як-52» и «антошек», переделанных под легкие бомбардировщики и штурмовики. В общем, в этой каше и мы смотрелись вполне прилично. Да и наша «роспись» теперь выглядела несколько иначе – намного более солидно.

Восстановленное оружие и прочие самопальные ракеты ушли в прошлое. В наземке теперь служили старшие ребята, которым, правда, было поперек подчиняться Борьке – но куда денешься, не игрушки… А окончательно я понял, что мы – воюем, когда нас перестали привлекать на работы и возле нашего аэродрома установили и замаскировали три спаренные зушки и один расчет «Иголки» – все алексеевские.

Наши раненые лежали в госпитале. Женька получил какие-то внутренние разрывы от пули, а у Андрюшки при малейшем резком движении голова начинала кружиться и из носа шла кровь. Ясно было, что они встанут не скоро (и будут ли летать вообще?), поэтому мы перетасовали номера. Димка Опришко в мат разругался с Колькой, который наотрез отказался перевести его в летный состав, и вообще было много мелких кусалок, прежде чем все утряслось.

Кстати, нам – «Героям» – оказывается, полагались продуктовые пайки, в которых были разные приятности типа – ого! – красной икры, сахара и настоящего кофе. Первый паек, скажу честно, я съел с мамой. А потом… короче, потом четыре из наших двенадцати «геройских» мы стали оставлять на всю сотню, а восемь – сплавляли в интернат.

Не знаю. По-моему, так было правильно. Еды хватало всем, но попробуй объясни семи-восьмилетнему, у которого нет папы и мамы (и хорошо еще – Господи, прости! – если с рождения нет, а если были– и вдругнет?!), которому хочется шоколадку, что шоколадки нет и не будет? Проще отдать свою…

В общем, мы сидели в ангаре. Мы в нем чаще всего и ночевали – на чиненых раскладушках, и ели, и вообще… «Воин небес» и «Свирепый Карлсон» отсутствовали – несмотря на белый день, летали, забрасывали куда-то в приречные ущелья медикаменты и консервы горным стрелкам. (Отец Ромки Барсукова воевал там, Ромка страшно жалел, что не летает.) По рукам ходили три номера «Казачьего стана» – фронтовой газеты Южного фронта. Передний лист – из плохой серой бумаги – был плотно украшен, как паркетом вымощен, нашими физиономиями в обрамлении текста глупейшей и напыщенной статьи. Я даже не знал, что такие еще можно писать. Нет, она была вполне патриотическая и вообще даже ура-патриотическая, но мне так и казалось, что в мирное время ее автор писал о кастинге малолетних «звездочек»… Однако многим ребятам статья отчетливо нравилась; кое у кого дома я даже видел вырезанные из нее фотки с кусками текста, хотя номеру уже исполнилось почти три недели.

Ужасно, но у мамы тоже был. Был и у Дашки, но я потребовал выкинуть и проконтролировал процесс…

– Дайте свежий номер, – раздраженным от жары и самому себе неприятным голосом попросил я.

Номер мне дали. Новости были самыми разными; внешние – более-менее радостные, похоже, что попытка оккупировать Россию здорово всколыхнула весь мир. Но напрямую нам помочь никто особо не торопился – а если кто и хотел, то у них были свои проблемы. Смешно, у меня дома лежали два письма, невесть какими окольными путями добравшиеся до адресата «на деревню Колюшке». Одно – из Греции, от десятилетнего Андроса Зафариса. Он написал несколько строк, которые мне не мог перевести никто, даже наши местные греки-беженцы, зато нарисовал очень выразительную картинку: некто, очень похожий на бога Зевса, разил с невообразимого летательного аппарата жалкий американский авианосец под большим – видимо, автор очень хотел, чтобы неясностей не осталось, – звездно-полосатым флагом. Да, смешно, но… приятно. Второе письмо прислала с Украины, а точнее – из Харькова Оля Приходько, тринадцати лет. Девчонка писала, что у них «тоже идет война» и «город часто бомбят, но никто давно не боится», что ее старший брат тоже Коля, ему шестнадцать лет и он «воюет с бандеровцами». Она ничего не просила, не восхищалась мной – просто как бы рассказывала о своей жизни. Но в конце были несколько строчек: «Если ты будешь живой после войны, приезжай к нам». Тоже без объяснений, просто – вот приезжай, и все…

Возьму и съезжу, подумал я. Вот возьму и съезжу. Вон, до Витьки Барбаша добралось письмо аж из Боснии!!! Тоже от девчонки: «Незнайомый друже русс…» Мы все угорали, а он отбрехивался, покраснев, как помидор… Но письмо аккуратно носил в кармане.

– Коль, в шахматы сыграем? – подал голос Витька.

– Вспомни о дураке… – вздохнул я. – Ладно. На что играем?

– На ку-ка-ре-ку. Кто продует – влезет на ангар и будет…

– Я вам влезу, – сказал из-под кубанки предположительно спавший сотник. – Крышу проломите… петухи.

– Попишу за петуха, – пообещал я.

Колька, не поднимая кубанки, показал мне кулак. Потом превратил его в фигу.

– Не на ангар, на тополь за двором, – торопливо поправился Витька, расставляя шахматы.

– Давай. Десять раз кукарекаешь, – предупредил я.

– Идет… Э, а чего сразу я кукарекаю?!

– А потому что ты точно продуешь… Ходи, раз белых к себе повернул.

– Хожу…

Макс Дижонов заложил вираж. Жорка Тезиев, прижав к плечу приклад РПК, дал очередь по бегущим – двое последних упали обратно в укрытие. Казаки, лезшие вверх по склону, поддержали «авиаторов» дружным ревом. Первые их гранаты уже долетали до спешно покидаемых турками позиций.

«Воин небес» заходил с другого конца. Олег Гурзо, почти стоя на сиденье, поливал врага короткими очередями ПКМ. Макс поднял над плечом руку с оттопыренным пальцем – от последнего стрелявшего по казакам «Браунинга» сыпанул расчет, но почти тут же попадал под огнем Гурзо. «Свирепый Карлсон» еще какое-то время преследовал бегущих, но казаки, занявшие позиции, уже неистово махали снизу руками, и оба планера пошли на посадку.

Сели почти крыло в крыло. Подбежавшие терцы бросились качать экипажи. Смеющиеся мальчишки отбивались, крича, что и так нарушили приказ, что им велели груз сбросить, а не садиться – и уж тем более не турок разгонять…

– Мы эту высотку уж минометами пахали – без пользы! – кричал молодой есаул. – Просим авиацию – как в трубке: «Ждите… ждите… ждите…» А они сверху жарят, они сверху всю округу поливают! А тут вы…

– Нам вот еще за эту самодеятельность такой фитиль в попу вставят, что он изо рта вылезет! – Андрюшка Колпин нахлобучил шлем, который все время, пока его подбрасывали, держал обеими руками на животе. – Не, станишники, нам лететь пора. Лететь, лететь, лететь…