– У меня вчера отца убили!

– Дядю!

– Брата!

–  Воевать!!!

– Да вы ж не казаки! – замахал рукой Громов. Лицо его стало отчаянным.

– Верстайте! – отчаянно заорал Колька. – Верстайте нас всех!

– Верстайте!

– Да родителей-то пожалейте! – уже надсаживался Громов.

– ЭТИ придут – никого не пожалеют!

– Верстайте!

– Сынок! – крикнул кто-то, я не понял кто.

И не понял, чей голос в ответ прозвучал:

– Мама, молчи, не смей!

«Только бы моя ничего не крикнула», – подумал я.

Громов водил растерянными глазами. Потом кивнул молчащим старикам:

– Вы как, старики?

Я прикрыл глаза.

Если бы я мог – я бы заткнул уши.

Я знал их ответ.

– В бога веруешь? – спросил атаман.

Я кивнул и быстро ответил:

– Верую.

– Добре. Водку пьешь?

Я онемел. Что отвечать-то?! Вокруг раздались смешки и подначки:

– Да ты про что его спрашиваешь, атаман, ты его про молоко спроси!

– Ага, из сиськи еще…

– Отвечай по обычаю, – тихо сказал Громов. В его глазах был какой-то теплый свет, и я, придя в себя, отчеканил лихо:

– Пью!

– Перекрестись.

Я выполнил требование.

– «Отче наш» читаешь?

– Отче наш, иже еси на небесех! Да святится имя Твое… – начал я, с ужасом сообразив, что знаю еще только одну строчку, – но Громов махнул рукой:

– Будет… Значит, так. Быть тебе, Николай Сергеев Реузов, казаком станицы Упорной войска Кубанского.

Опустившись на колено, я поцеловал станичный стяг. Встал. Вернулся в строй.

Когда принимали Витьку Фалька, кто-то сказал: «Немец, вы чего?!» – и я понял вдруг, что ко всему этому относятся серьезно. Витька побледнел. Но Громов повысил голос.

– А скажи, старики, – обратился он с поклоном к старикам, – как наши Азов у турок брали – кто стену миной взорвал?

– Крещеный немец именем Иван! – отозвался тут же Игорь Николаевич, стукнув палкой в землю. – Витька на работу злой, наш, казак!

– И воевать хорош!

– Пленных с пулеметом голыми руками взял! – закричали отовсюду.

Громов кивнул:

– Ну и дело.

Солнце пекло. А мы стояли, и снова, снова повторялся этот обряд. С каждым повторением становилось казаком больше. Я не ощущал ничего возвышенного, все напоминало конвейер. Но никакого протеста это у меня не вызывало. Когда идет война и с конвейера сходят танки – никто не смотрит, чтобы на них ровненько легла краска. Главное, чтобы танки были. Чтобы было чем заменить сгоревшие…

Я думал о себе, как о танке. Как о машине. Не как о живом человеке. Еще три месяца назад я бы просто не понял, попытайся мне кто-то объяснить такую позицию. А теперь – сам дошел. Своим умом.

Отдельная «Крылатая сотня» была оформлена, так сказать, официально. В заключение Громов сказал, что в самое ближайшее время мы будем оснащены «по полной». Правда, он не стал объяснять, что имел в виду, а мы не спрашивали – и так уж много чего натворили, так сказать.

Нас поздравляли и, кажется, снова фотографировали, уже по отдельности. Потом кого-то потащили к машинам. А я разыскал маму, и мы пошли домой. Дашка было мотнулась следом, но я еле заметно покачал головой – и она тут же исчезла, послав мне воздушный поцелуй.

Мы шли молча. Я нес новенькую кубанку в руке.

– Что же ты наделал, Коля… – тихо сказала мать. – Что же ты натворил…

– Я не сделал ничего, чего не надо было делать, мама, – твердо ответил я. – Только то, что был должен.

Она остановилась. Посмотрела на меня – так, как смотрела до войны, когда я что-нибудь вытворял и не хотел признать вины. Но… но сейчас я не отвел глаз.

Опустила глаза мама.

– Пойдем домой, – я взял ее под руку. – Пойдем, ма?

Витя Новицкий жил в городе Новороссийске, в доме на Октябрьской площади. Этот старинный дом-башня нравился Вите. Из окон его квартиры хорошо была видна не только площадь, но и школа, в которой он учился, отсюда открывался вид на окрестные улицы.

Мальчик рано осиротел. Своих родителей не помнил. Его приютила семья Михаила Ивановича Новицкого, в которой было еще двое детей.

Витя очень любил свой город, Черное море, пионерский отряд.

…Шел июль 1941 года. Фронт был далеко. Но в Новороссийске уже многое напоминало о войне. Приемный отец Вити ушел на фронт. Вестей от него не было. Мать, Мария Петровна, стала строже и молчаливее. Витя старался во всем ей помогать.

Весной 1942 года, никого не предупредив, Витя неожиданно исчез из дому. Вернулся через три месяца, раненный осколком снаряда в ногу. Матери рассказал, что убегал на фронт, был под Керчью, в самом пекле сражений.

Враг наступал на Новороссийск. Линия фронта приближалась. Фашистские самолеты бомбили город, расстреливали с воздуха мирных жителей.

И вот на окраинах Новороссийска появились вражеские танки. Советские воины отстаивали каждую улицу, каждый дом.

Когда начались бои в городе, Мария Петровна вместе с детьми перебралась из своей квартиры в подвал одного из соседних домов. Но Витя не пошел с ними. Он остался в покинутой жителями башне и помогал нашим матросам устанавливать пулемет на втором этаже, подносил патроны и гранаты. В башне их было трое: два пулеметчика и Витя. Шестеро матросов с затонувшего под Новороссийском эсминца «Бдительный» находились недалеко от дома.

8 сентября 1942 года эта маленькая группа бойцов беспрерывно отбивала атаки фашистов. И когда оба пулеметчика и матросы были убиты, к пулемету перебрался Витя. Несколько раз Витя, оставив пулемет, выбегал на крыльцо башни и бросал гранаты.

Днем немецкие танки, развернувшись со стороны улицы Горького, стали расстреливать башню прямой наводкой. Но Витя продолжал борьбу.

Фашистам все же удалось проникнуть в башню. И они зверски расправились с Витей: облили его бензином, подожгли и сбросили еще живого горящего мальчишку на мостовую…

Указом Президиума Верховного Совета СССР Витя Новицкий награжден орденом Отечественной войны посмертно.

Имя Вити Новицкого занесено в Книгу Почета Всесоюзной пионерской организации имени В.И. Ленина. Его именем назван теплоход. В Новороссийске и Волгореченске Костромской области именем Вити Новицкого названы улицы.

Тимка, по своей вечной привычке держа гитару на коленях, напевал нарочито хрипло:

– Сбацал бы что повеселей, – сказал тоскливо Сашка Радько.