Варвара подскочила на табуретке и уставилась на Ленку широко открытыми глазами. Мне ужасно хотелось еще раз залезть в рюкзак и проверить, хорошо ли лежит диктофон, все ли в порядке с батарейками и не закрыт ли чем-нибудь микрофон, но усилием воли я сдержала себя.

— Слушайте! — повторила Варя и повернулась ко мне. — А может, это он, а? Он ведь с вечеринки сразу после нее ушел! И он один был, я видела! А она ему знаешь сколько гадостей сделала, Женька эта? Да я бы на его месте давно ей башку открутила! Точно! Это он.

Внезапно по кухне разнесся взрыв хохота. Мы с Варей в недоумении повернулись к Ленке, которая, схватившись за живот, умирала со смеху — крупные слезы катились по красному лицу, в широко разинутый рот без малейшего усилия мог влететь целый взвод мух.

— Ой, не могу, — верещала Ленка, раскачиваясь на табуретке в разные стороны и не замечая наших неодобрительных взглядов. — Ой, уморила!

Наконец справедливость восторжествовала — жизнерадостная идиотка качнулась посильнее и крепко тюкнулась лбом об стол. Посуда на столе задребезжала, зато хохот прекратился.

— С чего это ты так развеселилась? — спросила Варя, и в ее голосе явно слышалась уверенность, что подруге сегодня больше не стоит наливать абсента.

Ленка достала из стакана с кока-колой кусок льда и приложила к ушибленному месту.

— Ты сама подумай, что говоришь, — морщась, сказала она. — Ты новости не смотрела, что ли? Женьку кто-то искусал до смерти! Ты хочешь сказать, — она снова прыснула, — что это был Крымов? Я это как представила, чуть не описалась на месте.

— Вот этого не надо! — сурово ответила Варя. — Для этого у нас в доме туалет есть, и даже не один! И не принимай меня за такую же дуру, как ты! Крымов мог натравить на Женьку собаку, на это много ума и сноровки не требуется. Вот увидишь, это он, а наша милиция никого не найдет в результате! То ли дело на Западе полиция. Там, если кто-то совершает преступление...

Разглагольствования Вари о работе зарубежных правоохранительных органов я пропустила мимо ушей, занятая собственными мыслями. Фигура Крымова становилась все более зловещей. Давняя вражда с бывшей женой, проблемы с психикой, ссора накануне убийства — из-за чего? Не из-за того ли романа, который писала Прошина? Вряд ли в автобиографии она собиралась по-другому осветить ту скандальную историю. Автобиография пропала, Прошина убита. Скандал не разгорится вновь, и прошлое отомщено. Все складывается для Крымова как нельзя лучше.

Галдеж девиц, перешедших от абсента к французскому коньяку, мешал мне сосредоточиться, и я отправилась туда, где ничто не могло помешать умственной концентрации. Правильно, в туалет.

Теплый пол располагал к тому, чтобы снять тапочки, что я и сделала. Походив по приятно нагретому кафелю, окрашенному в нежный цвет сливочного масла, рассмотрев и понюхав жидкости во флаконах, я собралась было усесться на толчок, когда мое внимание привлекла какая-то бумажка, упавшая на кафель рядом с моей ногой. Наклоняясь за ней, я вспомнила о своей краже из Маркова ящика и удивилась своей рассеянности.

Бумажка оказалась запиской, точнее, черновиком. Голубовато-белая бумага без рисунков, без водяных знаков, без малейшего намека на какой-нибудь запах (будьте здоровы, мистер Шерлок Холмс). Шариковая ручка, темно-синие чернила. Мужской почерк, для хозяина которого, судя по высокой вертикальной перекладине буквы "к" и форме прописной "т", латиница была привычней кириллицы. Логично было предположить, что автор записки — Марк. Что до адресата, то, чтобы вычислить его, я была еще недостаточно осведомлена.

«Ты называешь меня педантом, крохобором, мелочным придирой. Возможно, это и так. Однако сейчас дело не в этом. И не в том, что мне нужна правда любой ценой. Просто я ненавижу ложь и притворство — в любом виде. Особенно, когда это ложь во имя выгоды. Тем более что в данном случае ложь может нанести вред другому человеку. Наши дальнейшие отношения зависят от твоего решения, от того, поймешь ли ты, чего я жду от тебя. Я не требую невозможного и, поверь, не сужу и не обвиняю тебя. Я просто хочу снять накипь с твоей души. Это нужно нам обоим. Сейчас все в твоих руках. Я сказал все, что думаю, но выбор делать тебе».

— Здорово, но непонятно, — вполголоса пробормотала я и, посмотрев на кольцо, саркастически осведомилась:

— Ну, и чего ради было так сверкать? Что интересного в этой бумажке? Общие фразы, ни имен, ни дат, ни единой зацепки, ничего, что могло бы мне помочь в поисках убийцы. Стоило ли из-за этого нарушать восьмую (если память мне не изменяет) заповедь!

Разочарованно вздохнув, я сложила свою бесполезную добычу и снова задумалась. Крылов не шел у меня из головы. Если я решила расследовать дело самостоятельно, я должна познакомиться с ним, причем в обход моих детективов и, уж разумеется, не привлекая внимания доблестной милиции. При мысли о близком знакомстве с возможным убийцей, да еще, вполне вероятно, страдающим психическим расстройством, мне стало не по себе, и я трусливо подумала: а может, отыграть назад? Рассказать завтра ангелам о том, что удалось узнать, и пусть они бегают, хлопочут, рискуют, ломают себе головы, — словом, живут полной жизнью. Но сразу же вслед за этим шоколадная горечь на языке напомнила мне о цвете глаз Себастьяна и о шатенке рядом с ним в пронзительном блеске дискотечных огней. Я скрипнула зубами, загоняя внутрь непрошеные слезы. Нет уж! Я нащелкаю ему по носу, чего бы мне это ни стоило, пусть меня зарежут, закусают, задушат, утопят и застрелят к чертовой матери! Жизни своей не пожалею, только бы сделать ему так же больно, как мне больно сейчас!

При слове «застрелят» мне вспомнилась вчерашняя беременная киллерша, и нельзя сказать, что от этого я почувствовала себя лучше. Скорее наоборот.

Покинув гостеприимный санузел, я вернулась на кухню, чтобы распрощаться со своими собутыльницами и забрать рюкзак. Любительницы абсента окончательно дошли до кондиции, что выразилось в курении гаванских сигар (спасибо, что не косячков анаши) и прослушивании на редкость заунывной и монотонной музыки, сходной по звучанию с медленным перепиливанием баобаба, от которой и у трезвого человека начались бы проблемы со здоровьем.

— Слушайте, — попыталась я извлечь дополнительную пользу из своего визита. — А никто из вас не знает, как можно связаться с Крымовым?

— А зачем тебе? — еле ворочая языком, поинтересовалась Варя.

— Хочу сделать с ним интервью для журнала «Космополитен», — не моргнув глазом, соврала я. Все равно потом можно будет без особого труда убедить ее, что мои расспросы и вранье ей спьяну померещились.

— Да какие интре.., интвер.., тьфу! Он ни с кем не общается, а тебя просто на фиг пошлет.

— Попытка не пытка.

— У меня его короди.., кроди.., координат! вот! у меня их нет, — заявила Варя. — Но я поспрашиваю у наших.

Обидно. Когда протрезвеет, забудет, а чтобы напомнить, придется придумывать вранье поубедительней. Ну, ладно. К вранью мне теперь не привыкать.

Вернувшись домой, я поспешно заперла входную дверь на все замки и даже накинула цепочку, чего не делала ни разу в своей сознательной жизни. Сбросив туфли, босиком прошла в комнату и, оставив на кресле взятую в видеопрокате кассету, опустилась на четвереньки. Добравшись таким экзотическим способом до балконной двери, я вылезла на балкон и осторожно выглянула за край балкона — так, словно это был край перил, — и немедленно спряталась обратно.

И быстро уползла в дом. И долго переводила дух, чувствуя мокрой спиной прилипший к ней сарафан, уговаривая себя, что мне все померещилось, что мне ничто не угрожает, что за мной никто не следил.

С балкона в комнату вползал вязкий горячий воздух. Духота спустилась на город. На тусклом небе медленно проступали звезды. Облаков не было, но на востоке, у самого горизонта, тревожно вспыхивали отблески далеких зарниц.