Вечер пятницы доконал меня окончательно. Даниель отпустил нас с Надей с работы пораньше — они вдвоем отправились гулять, несмотря на угрожающе почерневший на западе горизонт, порывы ветра, поднимающие в воздух клубы пыли и бумажный мусор, и утробный угрожающий рокот, разносящийся в преждевременно опустившихся на город желтоватых сумерках, а я спустилась в метро — одинокая, неудачливая и очень несчастная.

Дома меня ждали остатки купленной вчера в палатке-фургончике курицы-гриль, банка кукурузы и кассета с «Никитским бульваром», которую я достала из чехла, с омерзением повертела в руках и, скривившись, словно от зубной боли, убрала обратно.

За окнами совсем стемнело. Когда я вцепилась зубами в холодную курицу, дом вздрогнул от оглушительного раската грома. По стеклам, жестяным откосам окон и балконным перилам застучали крупные капли, сперва редко и отчетливо, потом все чаще, пока наконец не слились в ровный гул — на город обрушилась гроза.

Бушующая за окнами гроза, неизвестно почему, настроила меня на романтический лад. Порывшись в ящиках стенки, я извлекла оттуда три плоские свечки, пустив их плавать в наполненную водой хрустальную вазу, зажгла фитильки. Налила в узкий бокал на высокой ножке немного вермута, запустила диск с мелодиями в исполнении оркестра Поля Мориа и, присев в приглашающем реверансе, закружилась по комнате с воображаемым кавалером.

Сказочный бал моей фантазии прервало грубое вторжение современности — очнулся телефон.

— Что делаешь? — спросила трубка голосом Марка.

От неожиданности я не придумала ничего лучше, чем сказать правду:

— Танцую с привидениями. А ты?

— Беседую с привидением. И мечтаю пообщаться с живым человеком. Не хочешь составить мне компанию?

— С удовольствием, вот только... — я с сомнением посмотрела в окно. Гроза и не думала утихать.

— Я заеду за тобой, и мы отправимся в одно чудное место.

— Вообще-то мы с тобой уже были в двух чудных местах, — осторожно заметила я. — Если ты помнишь, оба раза закончились не лучшим образом.

— На этот раз все будет не так, обещаю. Собирайся, я уже еду.

Пожав плечами, я положила трубку и стала задувать свечи, попутно обдумывая, как же мне все-таки завести с Марком разговор о Прошиной. Не успела я выключить музыку, как телефон зазвонил снова. Услышав «алло», произнесенное на том конце провода, я поняла, что заработал принцип «то пусто, то густо» — это была Варя.

— Слушай! — возбужденно воскликнула она. — Ко мне сейчас приходила милиция!

— По какому поводу?

— Как по какому? По поводу убийства Женьки, конечно! Слушай, эти менты все-таки ужасно противные — уж, кажется, и рожа симпатичная, и одет нормально, а говорит — как железкой по стеклу! Слава богу, я хоть не одна, все-таки полегче.

— Вадик вернулся?

— Дождешься от него, от этого Вадика! Нет, это Лина, ты, наверное, ее не знаешь. В общем, я им сказала все, что я про Крымова думаю. А, кстати, зачем он тебе понадобился?

Удивительно, она запомнила! А ведь, казалось бы, в такой пьяной голове ничего не могло удержаться.

— Ты для себя с ним познакомиться хочешь или для детективного агентства своего?

Я похолодела. Болтливая идиотка! Интересно, она хоть догадалась уйти в другую комнату, чтобы эта ее подруга ничего не услышала. И как меня угораздило протрепаться этой дуре, где я работаю.

— Варь, ты извини, — скрипя зубами, процедила я, — у меня свидание горит. Давай потом поговорим.

— Отлично! Тогда позвони мне попозже, я все равно до двух ночи не засну точно. Или завтра с утра, часов в одиннадцать. — Варвара вдруг зашептала в трубку:

— Обязательно позвони. Я тут такое узнала, — и снова бодрым громким голосом:

— Ну, пока! Лина тебя хоть и не знает, но много о тебе от меня слышала хорошего, поэтому передает тебе большой привет.

— Ей тоже, — ответила я, недоумевая, чему обязана таким вниманием к моей скромной персоне. — Завтра позвоню. Счастливо.

Природа была снисходительной к Марковым прихотям — к тому моменту, когда он зазвонил в мою дверь, ливень стих, и вялые отголоски грозы стремительно таяли в посвежевшем, промытом воздухе, остро пахнувшем мокрой зеленью и землей. Так что, если у меня и был повод возражать против визита в очередное «чудное место», повод этот растаял вместе с чернильно-черной тучей.

Что удивляло больше всего — так это стремление Марка произвести на меня впечатление своим знанием клубно-ресторанной жизни Москвы. Задача, кстати говоря, не отличалась сложностью — я эту самую жизнь практически не знала, по той простой причине, что никогда ею не интересовалась. С другой стороны, то, что Марк чувствовал себя в московских питейно-гастрономических и танцевальных заведениях как рыба в воде, меня ни чуточки не удивляло — куда еще пойти иностранцу в чужом городе, особенно если нужно охмурить какого-нибудь автора или, напротив, быть охмуренным (и совсем не обязательно автором, подойдут и девицы, размахивающие сумками направо и налево, периодически попадающие то под обстрел, то под действие полтергейста).

Очередное «чудное место» оказалось крохотным домашним ресторанчиком, на котором снаружи даже не было вывески, из чего следовало логически заключить: чужих здесь не ждали и не приглашали. Марк был своим.

Ресторан «Часы с кукушкой» состоял из двух крохотных смежных залов. Наш столик находился в том, что побольше, возле нерастопленного камина, на полке которого стояли симпатичные фарфоровые безделушки, очевидно, очень старые, сплошь испещренные тоненькими сплошными трещинками — следами склеек. Особенно мне понравился лысый старичок в лаптях и косоворотке, солящий кусок черного хлеба. В ресторанчике царила пестрота — ничего похожего на единый стиль или глубокий дизайнерский замысел, — и, кажется, именно это придавало заведению особый уют. Разная мебель — тут стулья с резными спинками и ножками, тут диванчик с деревянными подлокотниками, там старое-престарое кресло, покрытое расшитым узорами и бахромой чехлом, а здесь вообще пуфик возле журнального столика с инкрустацией в виде шахматной доски, а на пуфике — молодой человек с ужасно знакомым лицом, кажется, начинающий пародист. На стенах — не только коврики, тарелки с разнообразными сюжетами и те самые часы с кукушкой, давшие название всему заведению, но и полки со старыми книгами (мне сразу захотелось спросить у Марка, не крадут ли их, но я сдержалась). И — огромная голова волка с угрожающе оскаленными зубами.

Владелицей ресторанчика была знаменитая актриса пятидесятых, игравшая в свое время бойких комсомолок, отправляемых измученным их бешеной активностью советским правительством на стройки в Сибирь и на подъем индустриальных гигантов, и превратившаяся ныне в аристократического вида даму, уместную и на балу, и в дворянской усадьбе. Она поздоровалась с нами, приветливо потрепала меня по щеке, спросила у Марка, что мы будем заказывать к чаю, и удалилась, а я все, не отрываясь, как зачарованная, смотрела на волка.

— Что, нравится? — заметив мой напряженный интерес, снисходительно спросил Марк.

— Угу, — промычала я, стараясь загнать назад отчетливо проступающее на лице выражение ужаса. — Неужели они действительно бывают такие здоровые?

— Бывают и больше, можешь мне поверить, — ответил Марк и, засмеявшись тому, как я зябко поежилась, добавил:

— Мне ли это не знать, я как-никак один из них.

— Что ты хочешь этим сказать?

Марк наслаждался достигнутым эффектом.

— Видишь ли, в тех краях, где я вырос, бытует поверье: если в семье рождаются подряд пять мальчиков и ни одной девочки между ними, значит, пятый, когда вырастает, становится оборотнем. Так вот я — пятый сын в семье, где нет дочерей.

— Спасибо, что предупредил! — Театральным жестом я придвинула к себе столовый нож. Марк засмеялся. — Значит, меня угораздило познакомиться с оборотнем?

— Именно так.

— А ты опасен?

— Смотря каким легендам верить. Одни говорят, что на людей я не нападаю, но встреча со мной приносит несчастье.