– Не будь такой смешной! – Ее голос зазвенел в малой гостиной.

Адель подняла взгляд. Морской пейзаж висел на своем месте, тот самый пейзаж, за который она сражалась на аукционе в день знакомства с Джеком. С тех пор она держала эту картину над своим письменным столом. Ни один мазок на ней не изменился за минувшие с тех пор годы. В этом и заключалась красота живописных работ. Они останавливали мгновение. Они всегда оставались неизменными.

Эта мысль вернула Адель к насущным задачам. Нужно столько всего утрясти: ее решений ждали агенты по недвижимости, бухгалтеры, юристы. Многие советовали не принимать радикальных решений, пока не пройдет какое-то время после тяжелой утраты, но Адель чувствовала, что с нее хватит. Бридж-Хаус был слишком велик для одного человека, вести дела в «Галерее Расселл» было слишком тяжело, даже учитывая значительную помощь Имоджен в организационных вопросах. Кроме того, раз за разом Имоджен повторяла бабушке, что не хочет заниматься галереей, что пора ей переключиться на что-то новое, ведь она никогда и не собиралась так долго задерживаться в Шеллоуфорде. Адель предложила найти компромисс, но Имоджен настаивала, что хочет начать с чистого листа. Тем не менее Адель чувствовала себя виноватой, поэтому и востребовала «Возлюбленную». Картина станет самым чудесным подарком. Никто в мире, по ее мнению, не сумеет оценить это полотно так, как Имоджен, и это до некоторой степени смягчит укоры совести Адели.

Она мысленно вернулась к только что закончившемуся разговору. Как сложилась бы ее жизнь, не будь в ней Джека? Пошла бы другим путем? Адель была уверена, что без знакомства с ним никогда не обрела бы того внутреннего импульса и решимости. Но может, она была бы счастливее?

– Ты не могла бы стать более счастливой, – сердито сказала себе Адель. – Джек был ошибкой. Каждому позволительно совершать ошибки.

В это она верила твердо. Порой попадаешь впросак, желая выправить положение дел. И в итоге она выправила свои дела…

Адель с трудом вернулась к действительности. Хватит самобичевания. Ей нужно осуществлять свои планы. Предстоит произвести серьезные перемены – все к лучшему. Адель обвела взглядом малую гостиную, комнату, в которой она приняла большинство важных решений. Ей нравились ее высокие потолки и подъемные окна с видом на реку. По правде говоря, она любила каждый квадратный дюйм Бридж-Хауса. Идеально симметричный, сложенный из светло-красного кирпича, он стоял, что неудивительно, у моста[3] в Шеллоуфорде и был самым красивым домом в этом маленьком рыночном городке. Ники, агент по недвижимости и лучшая подруга Имоджен, заверила, что его просто с руками оторвут, вероятно, еще до того, как они успеют напечатать брошюру на глянцевой бумаге, выгодно демонстрирующую его идеальные пропорции, обнесенный стеной сад, темно-красную парадную дверь с полукруглым окном над ней…

На мгновение Адель усомнилась в своем плане. Она будет неимоверно скучать по этому дому. Ей стало обидно, что приходится с ним расставаться. Она напомнила себе, что лучше принимать трудные решения, пока ты руководишь событиями, а не тогда, когда события начнут руководить тобой. Преисполненная решимости, Адель отвинтила колпачок чернильной авторучки и придвинула к себе блокнот. Она отнюдь не боялась компьютеров, но по-прежнему гораздо лучше сосредоточивалась, записывая что-то от руки.

Обдумывая список, Адель то и дело мысленно возвращалась к разговору с Джеком.

«Восточный экспресс». Он по-прежнему курсировал между Лондоном и Венецией, она это знала. Культовое путешествие. Возможно, самый известный маршрут в мире. У Адели начал складываться план. Она обратилась к компьютеру, нашла требуемый веб-сайт, просмотрела информацию и быстро сняла трубку, пока не передумала.

– Алло? Да, я хотела бы заказать билет. На одного человека до Венеции, пожалуйста…

Ожидая, пока ее соединят с нужным сотрудником, Адель снова перевела взгляд на картину, висевшую над ее письменным столом. Джек был прав: она была лишь чуть старше Имоджен в тот день, когда купила ее. В тот день, когда все началось. Казалось, это было только вчера…

В Бридж-Хаусе царила зловещая тишина. Тишина насмешливая и мучительная, заставлявшая Адель включать радиоприемник, граммофон, даже телевизор, хотя считалось, что включать его стоит лишь ради выпуска вечерних новостей. Но ничто не могло заполнить зияющую пустоту, образовавшуюся после отъезда двух маленьких, но шумных мальчишек, которые впервые уехали в подготовительную школу.

Ни глухих ударов футбольного мяча в стену дома. Ни топота ног вверх по лестнице. Ни звука спускаемой воды в туалете внизу – ну, нельзя сказать, что они всегда ее спускали. Ни пронзительных ликующих голосов, ни внезапного громкого рева из-за царапины или обиды. И смеха тоже не слышно.

Хуже всего, что этот день казался пустым и не вдохновлял ее. В течение семи лет близнецы были движущей силой жизни Адели. Нет, она ни в коем случае не квохтала над ними дни напролет, но они всегда были здесь. Даже когда мальчики посещали деревенскую школу, они приходили домой на ленч, поэтому у Адели всегда было маловато свободного времени. Ей никогда, ни на мгновение, не досаждало их присутствие, в отличие от стольких ее подруг, облегченно вздыхавших, когда их отпрыски покидали дом.

Имей Адель возможность поступить по-своему, мальчики так и ходили бы в деревенскую школу, а потом, в одиннадцать лет, перешли бы в среднюю – в Филбери, но в этом сражении ей никогда не одержать победы. Тони и Тим изначально были определены в ту же школу, что и их отец Уильям, по освященной временем традиции верхушки британского среднего класса.

Поэтому Адель знала, что этот день близится, она страшилась его, и теперь, когда он настал, действительность оказалась даже хуже, чем думалось. Адель не плакала целыми днями в кровати, но на сердце у нее было так же пусто, как в доме.

Вдобавок отъезд близнецов совпал и с уходом Уильяма. Сразу после свадьбы Расселлы купили Бридж-Хаус из-за примыкавшего к нему каретного сарая, который более десяти лет служил Уильяму приемной. Хотя Адель не участвовала напрямую в работе мужа, к роли жены врача она относилась серьезно, ежедневно имея дело с пациентами и беспокоясь об их состоянии.

Но теперь Уильям вместе с тремя другими терапевтами открыл современную новую практику в Филбери, в пяти милях от дома. Это было частью плана министерства здравоохранения по обеспечению большей доступности медицинской помощи. Мужа это вдохновляло – настоящая революция, – но приходилось принимать столько решений, значительно возросла ответственность. Потребовалось намного больше времени. Адель почти не видела Уильяма, а когда он возвращался домой, то работал с документами и составлял отчеты. Когда он вел прием в Бридж-Хаусе, то бывал занят с девяти утра до полудня, затем снова – с двух до четырех, не считая срочных вызовов и поездок на трудные роды.

И таким образом, Адель чувствовала себя одинокой, бесполезной и очень грустила. И, если быть честной, была самую малость обижена на мужа. Когда ей бывало особенно жалко себя, она винила его за то, что он услал мальчиков из дома, а затем покинул ее. Чем, по его мнению, она должна заполнять время?

Однако Адель нельзя было отнести к тому типу людей, которые таят злобу или чересчур огорчаются своим положением. По характеру она была созидателем, поэтому Уильям, вероятно, и предполагал, что она справится с ситуацией. А посему в двадцать минут десятого во вторник утром Адель уже сделала все, что требовалось. Сходила на Мэйн-стрит к мяснику за сегодняшним ужином и купила корзинку слив для пудинга – это заняло всего-то десять минут. По дому никакой работы не было, потому что у нее имелась миссис Моррис, ежедневная прислуга. В городской ратуше сегодня планировался утренний прием с кофе, но Адель с ужасом почувствовала, что может – это вполне вероятно – расплакаться, если кто-нибудь спросит, как дела у близнецов, и тем самым попадет в глупое положение. Накануне она мыла и укладывала свои темные кудри, и когда парикмахер поинтересовался здоровьем мальчиков, на глазах у Адели выступили слезы.