– А как ты назовешь галерею?

– «Галерея Расселл», разумеется. По-моему, звучит здорово.

– Совершенно согласен. – Он искоса глянул на Адель и улыбнулся. – Мне кажется, это звучит просто как работа.

В Эбберли-Холле их встретили два перевозбужденных мальчика, которые как будто бы выросли по меньшей мере на два дюйма с тех пор, как Адель видела сыновей в последний раз. Она прижала их к себе, обнимая с их веснушчатыми носами, оттопыренными ушами и карманами, набитыми конскими каштанами. Два этих маленьких существа – вот что имело значение.

Они повезли мальчиков в кафе-кондитерскую в соседнем городке, где те до отвала наелись лепешек со сливками и джемом. После нескольких дней, когда Адель почти не ела, к ней вдруг вернулся аппетит, и она почувствовала себя крепче. С собой в школу она купила сыновьям по пряничному человечку.

Расставание с мальчиками превратилось в пытку. На обратном пути Адель переполнял страх. До коротких каникул среди семестра еще четыре долгих недели. Но она хотя бы знала, что им там нравится: они безостановочно рассказывали о своих занятиях и новых друзьях. Когда сыновья обняли ее на прощание – они еще не достигли того возраста, когда физический контакт с матерью смущает, – Адель снова почувствовала прилив решимости. Они составляли смысл ее существования – с ободранными коленками и ангельскими улыбками.

– Почему ты плачешь? – озабоченно спросил ее Тим, и Адель осознала, что по щекам ее текут слезы. Обычно она не позволяла себе плакать, когда прощалась с близнецами. Ей нравилось подавать им хороший пример.

– Потому что я очень вас люблю, вы – мое счастье, – объяснила им она. – Слезы не обязательно означают, что тебе грустно.

На обратной дороге в Шеллоуфорд Адель почувствовала жуткую опустошенность. Мысль о тишине Бридж-Хауса была нестерпимой.

– Давай поужинаем где-нибудь в городе, – предложила она Уильяму. – Ну, пожалуйста. Мы сто лет уже никуда вдвоем не ходили.

– Мне нужно просмотреть гору документов, – ответил он. – Я просто хочу спокойно поужинать и сесть в гостиной, и просматривать их, слушая Брамса. Ты не против?

Она была очень даже против. Категорически.

– Конечно, нет. Очень хорошо, – отозвалась Адель. – Я приготовлю омлет.

О более сложном блюде она и слышать не хотела, но Уильям, по-видимому, остался вполне доволен ее предложением.

В ту ночь Уильям обнял ее, но Адель притворилась спящей. Она никогда так не поступала, но понимала, что если они займутся любовью, она себя выдаст. Воспоминания, которые она старалась подавить, лежали на самой поверхности. Любой физический контакт выпустил бы их на волю. Адели требовалось больше времени, чтобы забыть о том трепете, чтобы чувства потускнели. И поэтому она лежала, свернувшись калачиком в объятиях Уильяма, и молила о сне.

Прошло несколько дней, и настроение Адели полностью переменилось.

Она перестала считать себя виноватой, и тошнотворное ощущение, терзавшее ее, ушло. Воспоминания всплывали не как нечто постыдное, а как фантазия, в реальность которой Адель до конца не верила. Подсознание играло с ней, посылая ей образы, когда она меньше всего ожидала. Она разговаривала с плотником, и внезапно – теплые губы Джека на своей ключице или тяжесть его тела на себе.

– Простите, – краснея, обращалась она к плотнику, который рассказывал о разных видах древесины для оконных рам. – Объясните, пожалуйста, еще раз.

Она начала размышлять о Джеке. Она изо всех сил старалась выкинуть его из головы, но в памяти остался почему-то не холодный ужас утра следующего дня, отчаяние, которое она испытывала, уходя потихоньку из квартиры, а только жар предыдущей ночи.

Больше всего ей невыносима была мысль о Джеке, подбирающемся к следующей своей жертве, о том, что сама она не представляла для него никакого значения. Ей хотелось быть важной для него. Или хотя бы узнать, какое впечатление произвела на него их ночь страсти. Адели хотелось, чтобы мечты о ней мучили его день и ночь, как мучили ее мечты о нем.

Разумеется, он не давал о себе знать. Что, безусловно, было к лучшему. А пока планы насчет галереи быстро претворялись в жизнь. Переделки оказались удачными. Каретный сарай обзавелся теперь двумя эркерами по обе стороны от двери. В результате в помещении стало много светлее, и Адель выкрасила его в солнечный бледно-желтый цвет. Она отремонтировала и старый кабинет Уильяма и провела новую телефонную линию. На этот номер еще никто не звонил, но Адель практиковалась, снимая трубку и произнося: «Галерея Расселл».

До открытия было еще далеко. Ассортимент у Адели был невелик, она собиралась провести следующие три месяца, закупая живопись. На столе высилась огромная стопка присланных ей аукционных каталогов и каталогов из других галерей, чтобы она могла сравнить ассортимент и цены.

Прошла еще неделя, и она получила каталог распродажи в Челси. Он предлагал интересное разнообразие лотов, Адель прикинула, что, вероятно, сумеет заполучить немало картин по разумной цене. И решила, что поедет.

Обманывала она только себя. Она прекрасно знала, что там будет Джек. Такой же каталог она своими глазами видела на его письменном столе. Подсознательно она говорила себе, что ей по силам встреча с Джеком. Теперь она была деловой женщиной.

И все равно Адель надела красный костюм с меховым воротником, который купила у Хепуортса и который больше обычного придавал ей сходство с Элизабет Тейлор. Адель убеждала себя, что купила его, дабы выглядеть энергичной и независимой, но знала, что он идеально облегает ее тонкую талию, подчеркивает точеные ножки, а лисий мех соблазнительно оттеняет кремовую кожу груди.

Адель успешно участвовала в торгах и получила пять картин, она пребывала в состоянии, близком к эйфории, когда аукционер спросил ее имя и адрес и сделал распоряжения насчет доставки. Подписывая документы, Адель уловила знакомый запах. «Зизония». Он пьянил и соблазнял. Адель обернулась – на нее смотрел Джек.

– Какое мотовство, – заметил он.

– Я открываю галерею, – объяснила Адель. – Я последовала твоему совету.

– Тогда мы должны вместе пообедать, чтобы это отпраздновать.

Адель не колебалась. «Мы сможем обсудить мое начинание», – сказала она себе. Ей еще многое было неясно, а у него за плечами годы опыта.

К середине дня она оказалась в его объятиях, потом в его постели, затем уже ничего не помнила.

Дожидаясь новой партии пассажиров, персонал «Восточного экспресса» всегда испытывал трепет сродни волнению, какое охватывает перед выходом на сцену. По составу словно бы пробегали электрические разряды, ощущаемые всеми. Всякий раз появлялось чувство предвкушения, которое было похоже на ожидание подъема занавеса. Все ли пройдет гладко? Как отреагируют пассажиры? Оправдает ли путешествие их ожидания? Гордость за свою работу, чувство товарищества в душах людей соседствовали с духом соперничества, поскольку каждый проводник хотел, чтобы в его вагоне о пассажирах заботились лучше, чем в соседнем.

Проводник спального вагона номер 3473 в последний раз проверил все купе. Вагон был построен в Бирмингеме в 1929 году и начал свою службу в «Голубом поезде», роскошном составе, соединявшем Париж с Ривьерой. Любая мало-мальски важная особа отправлялась этим поездом в казино Монте-Карло и отдыхать на Лазурный берег. Очарование тех дней сохранилось до сих пор. Иногда проводнику казалось, что он слышит смех и музыку, чувствует запах «Шанель» и «Голуаз», пока пассажиры весело катят на юг, к солнцу.

Теперь вагон отреставрировали, вернув ему былое великолепие, и включили в состав «Восточного экспресса». От крошечного купе проводника в одном конце вагона до ванной комнаты в другом, соединенных фризом-маркетри в виде затейливой цветочной гирлянды, которая вилась вдоль купе и по коридору, все это было его царство.