– У вас, несомненно, есть талант.

– Да. Но распознавание мошенников к нему не относится. – В голосе Эмми появилась горечь, что ей не шло. – В один прекрасный день он опустошил мой банковский счет. Я была настолько глупа, что дала ему доверенность на право подписания документов. Оказывается, какой-то конюх дал ему информацию. Верный шанс.

– Такого не бывает.

– Да. Особенно в данном случае. Та лошадь даже не взяла старт. – Эмми помолчала. Эту часть истории ей было трудно рассказывать. – И я потеряла одиннадцать тысяч фунтов, заработанных тяжелым трудом, которые должны были стать взносом за магазин.

– О Боже! – Эти слова показались Арчи очень слабой реакцией, но он не знал, что еще сказать. – Уверен, это было непреднамеренно. Уверен, просто так получилось. Что однажды он просто не смог с собой совладать. Это случается с людьми, одержимыми какой-то страстью.

Арчи говорил так, словно обладал ценной конфиденциальной информацией, чего на самом деле не было.

– Так или иначе, я потеряла все. Свои деньги. И его самого. Конечно, он всячески обещал, что это никогда не повторится, но доверие исчезло. Второго шанса я дать ему не могла. Верно ведь?

– Да. – Тут Арчи не колебался. – Слишком большая ответственность для вас и слишком большое искушение для него. Вы правильно поступили. Он похож на невежу.

Невежа? Откуда выскочило это слово? Почему это он заговорил, как Берти Вустер? Потому что Эмми словно сошла со страниц книг П. Г. Вудхауса, вот почему. У нее такой вид, будто она едет на уик-энд в загородный сельский дом. Он представил себе подъезжающий к станции «роллс-ройс» марки «Силвер шедоу» и элегантного друга с персидской борзой, салюки, на поводке, который выскакивает из машины, чтобы забрать ее.

– Невежа? – Теперь она смеялась, вот и хорошо. – Но все равно послушайте… Простите. Думаю, мне нужно было сбросить этот камень с души.

– Все нормально. Я понимаю. Да и время коротаем.

Они смущенно умолкли. Эмми прочистила горло.

– Вы… Вы скучаете по своему другу?

– Да. Да, пожалуй, скучаю. – Арчи опустил взгляд. – Прошу меня простить. Боюсь, неважный из меня спутник в этом путешествии.

– Это не страшно.

Эмми порывисто наклонилась вперед и накрыла его ладони своими. Арчи застыл. Он сообразил, что это первый физический контакт с кем-то после смерти Джея, если не считать случайных похлопываний по руке или рукопожатий. Как душеприказчик Джея и организатор, Арчи не одну неделю потратил на документы, адвокатов, бухгалтеров, бюрократов, решения, подписи, формальности.

Тем не менее Арчи не привык к тесному контакту и чувствовал себя немного не в своей тарелке. Он расцепил пальцы, откашлялся и взял бокал.

– Как бы то ни было, думаю, только от нас двоих зависит, получим ли мы удовольствие от этого путешествия. Даже если нас обоих привели сюда не идеальные обстоятельства.

– В самую точку, – отозвалась Эмми. – Это путешествие всей жизни. Давайте на время забудем о прошлом и возьмем от настоящего все, что можно.

И пока поезд двигался через Уилд, где цветы еще только распускались, а маленькие ягнята резвились на полях, Арчи и Эмми чокнулись бокалами над столом.

Пока состав пересекал Сад Англии[12], направляясь к восточному побережью, Имоджен сидела в вагоне «Зена», словно окутанная сиянием деревянных инкрустаций-маркетри в стиле ар-деко. Прибор напротив нее деликатно убрали, но, по правде говоря, ей нравилось ехать без попутчиков. Имоджен привыкла путешествовать по делам и довела до совершенства искусство трапезничать в одиночестве, нисколько при этом не смущаясь.

За бранчем она достала айпад, потому что очень хотела перечитать сообщение, пришедшее по электронной почте как раз перед тем, как она рухнула в постель накануне вечером.

Еще никогда в жизни Имоджен не принимала столь серьезного решения. Казалось, она стоит над пропастью. Она сделала глоток «Беллини», чтобы успокоить нервы, и сказала себе, что поступает правильно. Нью-Йорк ей не в новинку. Они с Аделью летали туда раз в два года. И Кейти Сейбол и Джина Остермейер были им почти как родные. Они примут ее и позаботятся о ней в свойственной им неподражаемой манере: ее будут всячески опекать и гордо демонстрировать, и не пройдет двух недель, как она почувствует себя уроженкой Нью-Йорка. Имоджен представила себя в апартаментах на Манхэттене, представила, как останавливает желтое такси, забирает свой ужин в гурмэ-магазине «Дин и Делука», уезжает на выходные с друзьями в Хэмптон, одета в расчете на успех, маникюр и укладка, высокие каблуки…

Какой бы возбуждающей ни была эта картина, она ее пугала. Имоджен всю жизнь прожила в Шеллоуфорде. Рядом с ней всегда находилась бабушка. Что, конечно же, было смешно. Уже давно пора самой делать карьеру. Нет, нельзя сказать, что она находилась в тени Адели или не могла принимать без нее решения, но Имоджен отдавала себе отчет в том, что, возможно, бабушка оказывала на нее слишком большое влияние, даже если и неосознанно для обеих сторон.

Имоджен никогда не сомневалась, что в профессиональном отношении пойдет по стопам бабушки. Она поняла это с самого начала. Она, в сущности, еще ребенком переселилась в Бридж-Хаус к деду и бабушке, потому что ее родители часто работали за границей. Она ходила с Аделью на распродажи картин, аукционы, в общественные галереи, на частные просмотры. Ходила к реставраторам картин и к изготовителям рам и училась, как вернуть картину к жизни из небытия. В восемнадцать лет она настаивала, что не хочет поступать в университет. Имоджен хотела работать в галерее. Но Адель проявила равную настойчивость и убедила внучку, что поучиться и приобрести некоторый опыт ей следует.

– Если ты сразу же начнешь работать со мной, твой мир останется слишком узким. Я хочу, чтобы ты провела какое-то время с людьми твоего возраста, попробовала независимости. Расширила свой кругозор. Мир искусства очень мал и замкнут, и если ты хочешь добиться в нем успеха, тебе нужно развить и другие навыки. Тебе требуется влияние и других людей, а не только мое. Тебе нужно задать себе и другим людям разные вопросы.

Поэтому Имоджен послушно уехала изучать изобразительное искусство. А на следующий день после выпуска явилась в бабушкину галерею в Шеллоуфорде.

– Ты от меня так легко не избавишься. Я хочу, чтобы галерея перешла ко мне, когда ты отойдешь от дел, – сказала она Адели. – Поэтому я вполне могу начать сейчас.

Адель уступила неохотно.

– Я дам тебе два года, – сказала она.

Однако те два года вылились в девять. Да только теперь настало время двигаться дальше. Момент для этого идеальный. За одним маленьким исключением…

Она не станет думать о Дэнни. Не станет думать о нем: как он смеется в постели, глядя на Топ Кэта, который топчется передними лапками на покрывале и возмущенно мяукает над ними. Не станет думать о том, как лежит свернувшись калачиком рядом с Дэнни на диване с бокалом вина и смотрит кино. В этом нет никакого смысла. У них нет совместного будущего. Это была просто попытка. Попытка захватывающая, но Дэнни не захотел стать частью ее мира.