Только когда работа над картиной близилась к завершению, Адель узнала, чем она так его притягивала.

– Знаете, Джек вас любит, – вдруг сказал ей Реб. – Когда вы не видите, он не сводит с вас глаз. Я знаю, вы считаете, что ему все равно. Но мне кажется, вы его не знаете.

Адель уже открыла рот, чтобы сказать, что это его нисколько не касается, но Реб взмахом руки помешал ей.

– Вы для него очень важны. Никогда об этом не забывайте. Вы для него важнее, чем он для вас.

Адель закрыла рот в большом смущении. Она спрашивала себя, правда ли сказанное Ребом, не проник ли он в душу Джека глубже, чем когда-либо удавалось ей. Она знала, что Джек ее обожает, конечно, знала, но у нее никогда не было ощущения, что он ставит ее выше других своих подруг. Она по-прежнему ненавидела себя за продолжение их романа, за то, что позволяет ему пользоваться ее слабостью. Но она пристрастилась к нему и его миру и той себе, которой он ее сделал.

Она точно поняла, кто она и кем стала, когда наконец увидела законченную картину.

В тот день ей исполнилось тридцать три года. Уильям подарил ей открытку и незаполненный чек.

– Купи себе что-нибудь красивое, – сказал он.

Ей захотелось разорвать чек и бросить ему в лицо.

– Неужели ты не понимаешь, что делаешь со мной своим равнодушием, своим покровительством? – готова была крикнуть Адель.

Какое лукавство с ее стороны, думала она потом, переложить вину на Уильяма. Она имела то, чего страстно желали столь многие женщины ее поколения: независимость и свободу действий. Неужели это настолько повредило ее жизни, что она ведет себя так, как ведет?

Отвращение Адели к себе длилось ровно до того момента, когда Джек преподнес ей картину Реба. Она ждала Адель в его квартире, поставленная на мольберт. Полотно вставили в покрытую густой резьбой раму из светлого дерева и перевязали красной лентой из органзы. На бронзовой табличке, укрепленной внизу на раме, было выгравировано: «“Возлюбленная” – Ребен Зил».

Это была Адель, вне всякого сомнения, но Адель, которую сама она никогда не видела, глядя на себя в зеркало. Адель, которую никогда не видел и Уильям. Она всегда позировала для Реба, лежа на боку, одна рука закинута за голову, другая прикрывает тело якобы из скромности. Однако художник каким-то образом поймал ее состояние после близости с мужчиной, показал женщину, все еще пребывающую в истоме, которую приносит только близость с любовью всей жизни. Это было примитивно. И потрясающе. И выдавало с головой.

Рассматривая картину отчасти с гордостью, отчасти с ужасом, Адель догадалась, почему Реб пристально следил за ней у Симоны. Он не хотел писать женщину, которую она демонстрировала ему, лежа на кушетке. Он хотел увидеть другую сторону ее натуры: Адель, которая вела опасную жизнь, Адель, которая светилась изнутри, когда находилась рядом со своим любовником. И он уловил это и более того.

– Ее никто не должен видеть, – ахнула Адель. И никто не увидит. Если кому-то понадобится свидетельство ее неверности, это было бы явное доказательство.

Картина очень беспокоила Адель, словно некое предзнаменование. До тех пор пока она существовала, ее репутации и браку грозила опасность.

– Я буду хранить ее для тебя здесь, – пообещал Джек. – Ее никто, кроме меня, не увидит.

– И всех остальных, кого ты сюда приведешь.

Он предостерегающе взглянул на Адель, как бы говоря, что она перешла запретную черту.

– Я поверну ее к стене.

Если он хотел таким образом успокоить Адель, то ошибся. Она заметила, что нет на земле женщины, которая не захотела бы посмотреть, что изображено на полотне.

Тогда Джек начал злиться.

– Нам придется рискнуть. В любом случае она твоя, делай с ней что пожелаешь. А если когда-нибудь захочешь забрать ее, только попроси.

Адель знала, что он говорит правду. Несмотря на все свои недостатки, Джек обладал определенным кодексом чести, который не нарушал. Он сохранит для нее картину до конца времен или пока она не попросит ее, что случится раньше.

Вскоре после написания картины отношения между Джеком и Аделью стали портиться. Она поняла, что медовый месяц закончился, что она не в силах поддерживать интенсивность и напряжение их романа. Отношения были очень яркими, а она – крайне эмоциональной в отличие от Джека, которого считала хладнокровным. Она понимала, что у него, вероятно, есть другие женщины, но он настаивал, что даже если это и так, его чувства к Адели от этого не страдали, она была особенной.

– Недостаточно особенной, чтобы быть особенной! – возражала Адель.

– Ты не можешь требовать верности от отношений, построенных на неверности, – парировал он. И как она могла спорить?

Она знала, что если слишком протестовать, он заставит ее умолкнуть. Джек терпеть не мог сцен, обвинений и жалоб. И Адель с этим мирилась, потому что потерять Джека было выше ее сил.

Хотя иногда, в наиболее трезвые моменты, Адель хотела, чтобы Джек оттолкнул ее от себя так далеко, чтобы она могла уйти сама. Если его поведение станет неприемлемым, тогда, возможно, она найдет в себе силы.

Это был только вопрос времени.

Однажды днем они пошли к нему после позднего ленча. Адель собиралась вернуться домой поездом, но до ее ухода они еще могли провести час или около того в постели. Джек открыл квартиру, и Адель прошла на кухню, чтобы приготовить чай, кое-что в их отношениях до ужаса напоминало семейную жизнь. Адель даже держала на кухне запас своего любимого имбирного печенья.

Из спальни донесся гортанный вскрик, и Адель бросилась туда.

На кровати лежала девушка. Повсюду была кровь. На полу, на простынях, на ее одежде. Адель подошла ближе и узнала ее. Это была Миранда. Та девушка, которая лежала на пороге, когда Адель впервые пришла к Симоне. Она была избалованной, юной, денег у которой было больше, чем рассудительности, ее привлекала декадентская атмосфера этого клуба. Она проводила время у Симоны, выпивая, куря сигареты и соблазняя любого, кто согласится.

Включая, без сомнения, Джека.

– Что нам делать? – спросил побелевший Джек. Он прирос к полу.

Адель была женой врача. Она, разумеется, знала, что делать. И отодвинула Джека в сторону.

– Вызывай «скорую помощь», – рявкнула она, – потом неси бинты!

– Бинты?

– Все, что за них сойдет. – Он тупо смотрел на нее. Она поняла, что толку от Джека не будет. – Не беспокойся.

Она сорвала наволочку с подушки и принялась рвать ткань. Миранда была еще жива – веки у нее трепетали, – но невозможно было сказать, сколько времени она здесь находилась и сколько крови на самом деле потеряла. Казалось, что море.

Адель сделала что могла, туго перевязав девушке руку, чтобы остановить кровотечение.

– Пожалуйста, не умирай, – молила она. Девушка была так молода. Что толкнуло ее на такой поступок? Адель не хотела об этом думать.

Она услышала, что по лестнице поднимаются работники «скорой помощи». Они появились в комнате, за ними следовал перепуганный Джек.

– Отличная работа, – сказал один из них, обращаясь к Адели. – Вероятно, вы спасли ей жизнь.

– Может, и так, – с сомнением проговорил другой. – Она потеряла очень много крови. Вы едете с ней в больницу?

Адель колебалась. Квартира принадлежала не ей. Девушка была ей чужой. Теперь Миранда находилась в надежных руках. Но Адель неприятна была мысль о том, что та поедет в больницу одна. И возможно, умрет одна. Адель вздрогнула.

– Конечно.

Ехать в машине «скорой помощи» было страшно. Они мчались по улицам, опасно накреняясь из стороны в сторону, завывала сирена. Адель сидела рядом с Мирандой. Ей хотелось взять девушку за руку, но медики не позволили, защитить ее, как защитила бы она своих сыновей. Ей все хотелось проверить пульс Миранды, но вмешиваться она не могла.

Больница, в которую они приехали, оказалась маленькой, грязной и переполненной пациентами. Адель не представляла, в какой части Лондона они находились, а времени спросить не было. Каталку, на которой лежала Миранда, бегом повезли по тускло освещенным коридорам, через несколько двустворчатых дверей. Небольшая бригада врачей поспешила навстречу, и крохотное неподвижное тело Миранды унесли прочь на носилках.