Калигула, прыгая на одной ноге, продвигался по проходу, пристально вглядываясь в лица гребцов. Там были темнокожие рабы с отдалённых жарких стран, некогда плативших дань изнеженному Египту; русоволосые голубоглазые мужчины с варварского севера; обитатели древнего Леванта с блестящими чёрными глазами и оливковой кожей. Но все они давно забыли о жарких песках пустыни, о свежести дубовых лесов, о бесконечных степях, о терракотовых стенах городов под стройными пальмами — обо всем, что прежде было их жизнью. Теперь они знали только солёные брызги моря, запах влажного дерева и гортанные крики голодных чаек. А ещё — размеренные удары барабана, плеть и тоску без конца.

Неожиданно Гай остановился. Среди бесконечного множества безымянных, таких разных и таких схожих между собою рабов Калигула узнал того русобородого, который презрительно смеялся над мальчиком, когда он беспомощно барахтался в воде. Раб сидел в нижнем ярусе, возле овального вёсельного отверстия, через которое и выглядывал недавно, в период кратковременного отдыха. Калигула пробрался к нему, по-обезьяньи ловко ступая между голыми спинами, вшивыми головами и скованными руками гребцов.

— Ты откуда? — спросил мальчик, жадно вглядываясь в изуродованное огромным ожогом лицо русобородого. Раб молчал. Грязные руки с обкусанными ногтями были прикованы к веслу, а большие потрескавшиеся ноги — к скамейке.

— Я спросил, откуда ты? Или ты не понимаешь моей речи? — резко выкрикнул Калигула, поддавшись приступу ненависти.

Раб понимал латынь. Был вынужден научиться латыни против воли. Но он не хотел отвечать наглому мальчишке, сыну и внуку римлян, без зазрения совести объявивших себя хозяевами мира. Ведь и он был горд в те времена, когда был свободен. И теперь позабытая гордость заставила раба презрительно сжать губы и молчать. Он ещё более истово налегал на весла, глядя прямо перед собой застывшим взглядом.

Внезапно сильный удар обрушился на загорелые плечи раба. Плеть, усеянная гвоздями, оставила на широкой спине множество мелких кровавых царапин. Рядом стоял надсмотрщик, и его бритое лицо выражало злобное презрение.

— Отвечай, когда тебя спрашивает внук цезаря! — прикрикнул он на бородатого варвара.

— Я из Скифии… — прохрипел раб, с трудом выговаривая чужие, ненавистные латинские слова.

Калигула удовлетворённо улыбнулся. Он был слаб и болезненно сознавал свою слабость. И именно поэтому хотел внушать окружающим страх и уважение. Вмешательство надсмотрщика пришлось весьма кстати. В серых глазах гребца мелькнул страх. Страх не столько перед смертью, сколько перед пытками и мучениями, которые могут ей предшествовать.

Гай достал из маленьких ножен, привешенных к поясу, остро отточенный нож. Мальчик сосредоточенно провёл лезвием по мускулистому предплечью скифа. Темно-красная кровь обильной струёй потекла из надреза. Раб дёрнулся и застонал сквозь зубы.

— Тебе больно? — спросил мальчик.

Скиф не ответил. Он ещё крепче сжал побелевшие губы.

— Можешь не отвечать, — засмеялся Калигула. — Я и так знаю, что больно. Ты — дикий варвар, но чувствуешь боль, как все люди! — Калигула с озорной улыбкой приблизил лицо к рабу и зашептал: — Это тебе за то, что ты смеялся надо мной. Никто не смеет потешаться над внуком цезаря!

Месть оставила в душе мальчика удовлетворение. И все же, горечь обиды не проходила. До самого заката Калигула одиноко просидел в шатре. И только в сумерках, когда стих возбуждённый говор путешественников, он выбрался на палубу.

Перегнувшись через борт, Калигула угрюмо всматривался в бездонную глубину моря. На выгнутом носу галеры висел огромный масляный светильник. Водная гладь блестела переливающимся фосфорическим отсветом.

— Что ты ищешь в морской воде, брат? — неожиданно раздался звонкий голосок.

Гай резко обернулся. Рядом стояла Агриппина Младшая, мелко вздрагивая от ночной прохлады.

— Морских чудовищ, — ответил Калигула тихим завораживающим шёпотом. — Странные пугающие бестии живут на дне морском и в тёплые лунные ночи поднимаются на поверхность. Я видел недавно длинного змея с кошачьей головой. Он высунулся из воды, огляделся по сторонам и снова нырнул в пучину. Посмотри туда! — вдруг выкрикнул мальчик, резко выбрасывая вперёд указательный палец. — Видишь? Там, у третьего ряда вёсел, тускло мерцают огоньки! Это светильники Нептуна!..

— Где? — воскликнула девочка, жадно прильнув к борту и любопытно расширив глаза.

Калигула ждал этого. Он с силой толкнул сестру, и Агриппина, потеряв равновесие, упала в тёмную мутную воду.

Агриппина отчаянно кричала и барахталась внизу, а Калигула хохотал и показывал ей язык. Три легионера поспешно прыгнули в воду, услышав крики девочки. Её, смертельно испуганную и насквозь промокшую, вытащили на палубу. Калигула смеялся, видя жалкое заплаканное лицо сестры. Но смеялся он один. Остальные молчали.

Когда Германик узнал о проделке сына, он задал ему хорошую трёпку, а потом подумал: «Гай жесток и мстителен. И все-таки, если к этим качествам прибавить храбрость, прямолинейность и чувство долга, они могут принести пользу Риму. Самые великие полководцы были жестоки и злопамятны».

Три медлительные галеры вошли в широкое устье реки. Вдали показались охряно-рыжие стены восточного города.

Пристань встретила шумным оживлением и благоуханным ароматом пряностей и жаренного на вертеле мяса. Легионеры сходили на берег, любопытно озираясь вокруг. Яркая живописность торгового сирийского города ошеломила пришельцев с запада. Смуглые бородатые мужчины в длинных полосатых халатах неторопливо прохаживались в толпе, высматривая товары, привезённые торговыми судами со всех концов земли. Наёмные носильщики таскали с кораблей огромные амфоры с вином и оливковым маслом, свёртки льняной и парчовой ткани. Маленькие рыбацкие лодки были заполнены свежевыловленной серебристой рыбой, которая бойко раскупались женщинами в тёмных одеяних. Юркие торговцы сновали в толпе, предлагая за несколько сестерциев баранину с луком или рассыпчатые розовые сладости. Блудницы в красных покрывалах выискивали алчным взглядом мужчин побогаче и низкими грудными голосами расписывали им свои прелести. Испуганно поводя ноздрями, ревели удивительные горбатые животные, именуемые верблюдами.

Антиохия сулила римлянам много разнообразных утех. Но не сейчас, попозже. Прежде всего — долг. Резкими окриками и угрожающими жестами легионеры разогнали пёструю толпу. Люди, наступая в давке друг другу на ноги, отхлынули назад и выжидающе притихли: какие перемены принесёт городу нежданный визит наследника императора? Легионеры, подчиняясь кратким отрывистым приказам центурионов, выстроились в два ряда. Германик спустился на берег в сопровождении семьи. К нему подвели коня с красным седлом и огромным красным султаном на голове. Полководец попытался впрыгнуть в седло, но неожиданно пошатнулся и чуть не упал. Германик провёл по вспотевшему лбу загорелой рукой с огромным рубиновым перстнем на безымянном пальце.

— Что со мной? — удивлённо прошептал он. И сам себе ответил: — Ничего. Приступ минутной слабости. Сейчас пройдёт. Здесь невыносимо жарко…

Дворец, в котором семье Германика предстояло жить неопределённое время, был дворцом только по имени: огромное строение из рыжей глины, внушительное снаружи и неуютное внутри.

Гней Пизон, наместник цезаря в сирийской провинции, стоял посреди квадратного двора, который назывался латинским словом — атриум. Широкая тога с ярко-красной полосой скрывала тщедушное тело наместника.

— Приветствую тебя, славный Германик, потомок богов! — с наигранной радостью воскликнул Пизон, едва завидев знаменитого полководца. Германик спешился, похлопал коня по взмыленной шее и тонко улыбнулся: «Потомок богов?! Великий Гай Юлий Цезарь был потомков богов. А я хоть и считаюсь его правнуком — но, увы, не по крови, а по праву усыновления. Ох и льстец же этот Пизон! Нужно держать с ним ухо востро!»