Здесь спор уже не об одном слове, не о фразе, но о понимании всего образа. Даже больше, в известной мере - о понимании всей сказки: ее интонация, окраска, глубинный внутренний смысл - все менялось от этой «мелочи». А я убеждена: биографическая справка о роли женщин в жизни Сент-Экзюпери понять сказку не помогает и к делу не относится. Уж не говорю о том, что по-французски le renard мужского рода. Главное, в сказке Лис - прежде всего друг. Роза - любовь, Лис - дружба, и верный друг Лис учит Маленького принца верности, учит всегда чувствовать себя в ответе за любимую и за всех близких и любимых.

        В театре все это отлично, тончайшей паузой передает играющий Лиса артист[47]: - Ты в ответе за всех, кого приручил. Ты в ответе... за твою Розу.

        И короткое молчание это означает: да, и за меня, за друга, которому тоже нелегка будет разлука с тобою. Тон отнюдь не соперницы. А главное, пусть соперница сколь угодно благородна и самоотверженна, - такое понимание упростило бы, сузило, обеднило философский и человеческий смысл сказки. Все это мне удалось доказать уже при первой публикации.

        Но «Маленький принц» издается опять и опять - и каждый раз я что-то правлю, меняю, доделываю. Всё снова и снова тянет искать еще более верное слово, еще полней передать искренний, проникновенный голос писателя, шлифовать что-то малое, микроскопическое, для читателя, быть может, совсем незаметное.

        Ибо, как говорит у Сент-Экса мудрый Лис, «нет в мире совершенства»...[48]

        А сказка живет.

        И всё новые поколения читают ее. И читают по-своему, по-новому. Открытием и отрадой моих последних лет стало новое прочтение «Маленького принца» талантливым коллективом его верных друзей и рыцарей - Театральной Студийной Мастерской под руководством Леонида Рыжего. Как сумел молодой режиссер прочесть наизусть знакомую сказку глубже, чем мы читали ее многие годы? Увидеть и ее скрытую очень «взрослую» философию? Наполнить ее биением сегодняшнего дня? Спектакль стал открытием для самых бывалых знатоков и поклонников Сент-Экзюпери. Не останавливаясь на внешнем слое, молодой режиссер помогает зрителям проникнуть в самую сердцевину мыслей и тревог замечательного французского писателя, который стал для нас поистине своим. И думается, еще многим и многим поколениям и в нашей стране будет светить звезда Сент-Экса.

*******

Статья написана к 75-летию со дня рождения Антуана де Сент-Экзюпери по заказу журнала «Oeuvres et opinions», где и опубликована в #198 (июль 1975 г.) на французском языке («Sous l'étoile de Saint-Ex»). В мае 1991 года, за два месяца до кончины, Нора Галь пересмотрела и дополнила статью.

Чем для нас, студентов, а потом аспирантов-западников 30-х годов, был до войны журнал «Интернациональная литература»? Пожалуй, чем-то вроде пещеры из «Тысячи и одной ночи», полной сказочных сокровищ. Мы открывали для себя другие миры. Никаких тебе «Цементов» и «Гидроцентралей», поэтических рефренов на манер «грохают краны у котлована». Пусть не всегда полностью, пусть в отрывках мы узнавали Кафку, Джойса и Дос Пассоса. Колдуэлл и Стейнбек, Генрих и Томас Манны, Брехт и Фейхтвангер, Жюль Ромэн, Мартен дю Гар и Мальро – вот какими встречами мы обязаны журналу. И не только для нас, в общем-то желторотых, – для всех читающих людей величайшим потрясением было открытие Хемингуэя.

        Нет, конечно, в Интерлите не обошлось без пафоса насчет мировой революции, лозунговой примитивности «пролетарских писателей всех стран». Но оказалось – можно погрузиться в неведомые нам пути и перепутья человеческой судьбы, в глубочайшие глуби души. Мы и не подозревали, что в наше время можно ТАК писать.

        С каким же трепетом пришла я, начинающий критик, в эту редакцию летом 1937-го!

        Бывают странные прихоти случая. На 10-12 лет раньше в тех же самых комнатах, на Кузнецком мосту почти у скрещения с Неглинной (солидный подъезд с фигурными колоннами черного мрамора)[49], я с другими ребятами усердно выпускала стенную газету и сочиняла газету живую, под «красочным» названием «Серая блуза»: тогда здесь жил-был пионерский отряд #145.

        А теперь в той довольно большой комнате сидели человек восемь – сразу несколько отделов редакции. Здесь я встретила настоящих своих учителей – людей высокоинтеллигентных, разносторонних, своеобразных, увлеченных.

        В отделе критики надо мною и другими начинающими шефствовал чудесный человек, большой знаток французской литературы Борис Аронович Песис[50]. В числе подшефных был и тогдашний аспирант курсом моложе нас – Борис Сучков, будущий главный редактор журнала.

        С 1938 года на этих страницах я и начала рассказывать о французских книгах, у нас еще не переведенных. Увлекательно было накоротке не просто пересказать, дать какой-то анализ (разводить социологию я не любила, но по тем временам не всегда могла и умела этого избежать), <-> хотелось передать дух и воздух книги, ее аромат.

        А первой работой была большая статья о тонком и сложном бельгийском писателе Франсе Элленсе[51]. К моему немалому удивлению, добрыми словами отозвался на нее сам маститый бельгиец[52] в письме к тогдашнему главному редактору Т.А.Рокотову.

        Началась война. На короткое время я очутилась в Казани. Там же ненадолго оказалась часть редакции. А возвратясь в Москву, я с августа 1942-го стала в отделе критики подмастерьем Б.А.Песиса.

        К этому времени я успела оценить не только его эрудицию и доброжелательное внимание. Еще в самом начале на том месте, где висела когда-то пионерская стенгазета, я увидела другую – солидную, редакционную, а в ней... его, Бориса Ароновича, юмористические стихи! За более чем полувековой давностью стихи запамятовала, но помню легкость, юмор, и помню, в них впервые увидела «домашнее» название журнала – «Интерлит», как-то оно там рифмовалось.

        Зато другая его шутка очень памятна.

        Вернувшись из эвакуации, надо было обзавестись несчетными справками, одолеть несчетные бюрократические препоны, чтобы получить полагающиеся карточки чуть повышенного разряда. Надо ли объяснять, что такое продовольственная карточка? В таком положении нас оказалось трое. Кстати, на этом-то и началось мое доброе знакомство с талантливым и остроумным человеком – Надеждой Михайловной Жарковой, еще с 1937 года мы читали в Интерлите ее переводы – дневники Стендаля и Гонкуров, поэтичные миниатюры Жюля Ренара «Рассказы о моем крае».

        Хлопотать о карточках для нас троих взялся энергичный товарищ, все уладилось. В редакции за нас порадовались, а Борис Аронович мигом выдал нашему заступнику благодарственное четверостишие:

        Итак, снова я в знакомой комнате. В двух шагах от моего – стол Веры Максимовны Топер[53]. Той самой, что в #1 журнала за 1935 год открыла русским читателям незабываемую «Фиесту» Хемингуэя. А в 1939-м, вместе с Евгенией Давыдовной Калашниковой, его «Пятую колонну». А Калашникова перевела еще и «Иметь и не иметь» (1938) и ошеломившее нас «Прощай, оружие» (1939). И Вера Максимовна, необыкновеннейший мастер, ведает отделом художественной прозы, и можно слушать, как она работает с другими переводчиками...