(Ах, мистер Турроу, не вскидывайтесь так! Да сядьте же, вам говорят! Уверяю вас, моя жажда крови вполне удовлетворилась содеянным в той комнате… Я прошу лишь выслушать меня до конца.)

Завершив свое страшное дело, я огляделся: комната буквально плавала в крови. Однако по крайней мере теперь ничто не указывало, что до того в комнате стояла противоестественная структура из обрубков, что раньше составляли человеческое тело. Теперь в ней лежали разбросанными части плоти, причем небольшие по размеру Теперь-то я понимаю, что совершил ошибку, уничтожив единственное доказательство произошедшего. Вид комнаты свидетельствовал лишь о том, что я сошел с ума и зарубил четверых человек. Но, как уже было сказано, я об этом не думал. Я вообще ни о чем не думал. С совершенно пустой головой я прошел в соседнюю комнату и в полном изнеможении рухнул в кровать.

Всю ночь я беспробудно спал по соседству с местом кровавой бойни. Когда сознание вернулось ко мне, немилосердное понимание того, что я совершил, также посетило мой измученный разум. От готовящейся меня захлестнуть волны безумия душу уберегло лишь странное оцепенение, некая отстраненность — я не сознавал, что совершил жуткое деяние, ибо и в самом деле был не в себе, когда крошил топором находящееся в комнате. Усевшись в кровати, я глубоко задумался. Что ж, раз день сегодняшний, судя по всему, станет последним днем моей свободы, нужно сделать две вещи.

Я быстро оделся, зажмурившись, проскользнул через соседнюю комнату — в воздухе все еще висел тяжкий запах крови — и добрался до двери. Спустившись с лестницы, я прямиком направился в университетскую библиотеку. Оставалось надеяться, что полиция не заинтересуется мной слишком быстро, и я успею отыскать объяснение кошмару, приключившемуся с моими друзьями.

И вот передо мной снова лежал мерзкий том — «История планет» Кетзера. И точно, в нем действительно отыскалось упоминание о «Яддите» — прямо как говорил Радамантус (или кем он там на самом деле являлся). Что ж, похоже, я нашел ответ на свой вопрос.

Книга вернулась на полку, а мне оставалось исполнить второе дело — и так я пришел к вам, мистер Турроу. Эту историю должны узнать люди — а судя по тому, какой репутацией пользуется ваша газета, вы единственные решитесь такое напечатать. Я очень надеюсь, что вы это все-таки сделаете. А теперь — что ж, теперь я выполнил свой долг, и мне остается лишь ждать свершения моей судьбы. Полиция скоро меня отыщет, хотя, вполне возможно, первыми до меня доберутся они. Ибо, мистер Турроу, в книге написано вот что: когда открываются врата в другой мир, люди знакомятся с населяющими его существами, ищут и обретают истину. Но иногда случается и такое, что врата открываются не с нашей, а с их стороны, — такое произошло, похоже, с братьями из Вестфалии. И в обоих случаях жители Яддита оказались столь же любопытными, как и мы. И они, не менее чем мы сами, склонны проводить… скажем… назовем это экспериментами. А теперь я сам, искатель истины, нахожусь в положении сбежавшего из клетки подопытного животного и думаю, что мои хозяева не замедлят найти и водворить меня на место.

В глухой черноте сна вспыхнули и разгорелись два огонька, подобные свече в одиночной келье. Сияние их казалось неверным и неярким и не имело видимого источника. Тем не менее теперь он мог разглядеть встававшее за тенями: высокие здания с накрененными к земле крышами, широкие здания, фасады которых изгибались, повторяя очертания улиц, темные здания, чьи окна и двери болтались, словно криво повешенные картины. И хотя себя самого он в пейзаже не находил, знание подсказывало, куда завела его неверная дорога сна.

Искривленные под причудливыми углами дома множились, закрывая горизонт и утерянную перспективу, а он, со странным нежным чувством, узнавал каждый из них, вспоминал, какова там внутри и как звучит под ногами мостовая улицы, огибающей их массивные стены. Он вспоминал глубокие подвалы под ними — там обитали неведомые формы жизни, процветала тайная цивилизация гуляющего эха и поскрипывающих стен. Однако более пристальный взгляд обнаруживал не столь приятные вещи: лестницы заворачивали в темные тупики, забранные решеткой лифты привозили пассажиров не туда, куда надо, а тонкие лесенки уводили в лабиринт технических лазов и перепутанных проводов, заржавевших вентилей и безжизненных артерий замершего в оцепенении чудовищного тела.

А еще он знал, что каждый уголок этого уставшего от самого себя мира хранит память о сделанном там выборе — а выбор есть всегда, даже если сделан вслепую и без должного понимания последствий и предоставлявшихся возможностей. Вот, к примеру, перед посетителем открываются двери комнаты, жалкой и безвкусно обставленной неприметной мебелью, однако сами стены ее дышат отчаянным спокойствием (не это ли привлекло сюда посетителя?), а потом его зрение различает в мягких креслах неподвижно застывшие фигуры, фигуры, которые не двигаются и не говорят, а только внимательно смотрят; а увидев, что эти усталые манекены как раз и источают то самое спокойствие, что положено им словно некая привилегия, — так вот, каждый неминуемо задумается: уйти отсюда или остаться?

С трудом оторвавшись от замкнутого очарования подобных комнат, взгляд его заскользил по улицам явившегося во сне города. Он всматривался в небо поверх остроконечных крыш: там звезды мерцали подобно серебристой, горячей еще золе на каминных трубах и липли к чему-то темному и густому, нависающему над ними, накрывающему и скрадывающему черный горизонт по всем сторонам света. И ему показалось, что некоторые башни из самых высоких стремятся проткнуть шпилями проседающую черноту, вытягиваясь в ночь, словно стремятся во что бы то ни стало оторваться от распростершегося внизу мира. И в ярко освещенном окне под островерхой крышей самой высокой башни он высмотрел, как пляшут и дрыгаются размытые силуэты, извиваясь и приникая к стеклу, словно марионетки в театре теней, которые вдруг ожили и ввязались в оживленный безумный спор.

Теперь его взгляд скользил по спутанному узору улиц, словно бы на спине у ленивого ветерка. В темных окнах отражались огни фонарей и свет звезд, в горящих окнах среди тусклого света являлись взгляду полусонного путника некие странные сцены, о которых лучше было не думать и не вспоминать, чтобы не мучиться разгадкой их тайны. И он уходил все дальше и дальше в лабиринт проулков, пролетая над крохотными палисадниками и криво обвисшими воротами, скользя вдоль дорогой и крепкой стены, словно бы отгораживающей мир от пропасти, проплывая над мостами, что изгибались над черной журчащей водой каналов.

А на углу двух улиц — и то было место сверхъестественной тишины и прозрачности — он разглядел две фигуры, застывшие под ярким лучом фонаря, бережно подвешенного высоко в узорной стене. Фигуры отбрасывали тени, подобные столпам ненарушимой тьмы, и тени тянулись по бледной мостовой, а вместо лиц у них были потускневшие маски хитрецов и коварных обманщиков. И они пребывали в полной уверенности, что живут собственной жизнью, и даже не подозревали о притаившемся поблизости путнике, который желал лишь остаться в этом призрачном городе, и погрузиться в сны его обитателей, и навеки пребывать в заколдованном и погруженном в сновидческую муть месте.

А еще ему казалось, что уж теперь-то он никогда, ни за что не покинет этот город волшебных теней.

Виктор Кейрион проснулся от того, что у него беспорядочно подергивались руки и ноги — словно он пытался зацепиться за что-то во время мучительно долгого падения. Он некоторое время лежал, не раскрывая глаз, — хотел подольше удержать сладостное очарование ускользающего сновидения. В конце концов он сморгнул, потом сморгнул еще раз. Льющийся в незанавешенное окно лунный свет озарял его вытянутые руки и вцепившиеся в простыни пальцы. Разжав их — надо же, как схватился, какая глупость, если вдуматься… — он перекатился на спину. А потом на ощупь отыскал шнур выключателя. Над постелью загорелась одинокая лампочка, и ее свет обнаружил вокруг маленькую, скудно обставленную комнату.