– Не могу сказать, когда именно я приду в театр и в какой театр, но когда-нибудь это непременно произойдет!

Фраза эта прозвучала немного пафосно, но то был естественный пафос. Пафос, с которым актриса говорит о театре.

Знала бы я тогда, каким будет мой приход в театр! Знала бы, насколько сложная задача сразу же встанет передо мной! Имя этой задачи – «Русский вопрос»[46]. Широко известная пьеса, да еще и экранизированная вдобавок. Талантливо экранизированная. За плохие картины Сталинские премии первой степени не дают.

Когда после войны (точнее, уже после окончания работы над «Весной»)[47] я поняла, что «созрела» для театра, для драмы, то сразу же озадачилась выбором. Театров в Москве много, меня бы с радостью приняли в любой, но сделать выбор было нелегко. Не легче, наверное, чем выбрать спутника жизни. А то и сложнее. В начале творческого пути проще. Ты никого и ничего не знаешь, не понимаешь нюансов, не представляешь своего места в искусстве, и тебя никто не знает. Выбор очень часто бывает не осмысленным, а случайным. Полностью или в какой-то мере. А то и просто вынужденным – куда возьмут. Начинающему актеру долго думать не приходится. А вот актеру состоявшемуся много сложнее…

Каждый театр хорош на свой лад. Я не выношу, когда при мне говорят «плохой театр». Всегда объясняю, что плохим может быть режиссер или актер, но театр, коллектив, плохим быть не может. Каждый театр имеет свое лицо, свой дух, свое направление… Куда-то меня тянуло сильнее, куда-то, можно сказать, совсем идти не хотелось. Я прислушивалась не только к себе, но и к мнению близких друзей.

Много хорошего довелось мне слышать о Театре имени Моссовета[48]. В конечном итоге у меня оказалось сразу несколько веских доводов в пользу именно этого театра – талантливый главный режиссер[49], не только режиссер, но и друг, близкие мне люди в коллективе, современная направленность театра. Я остановила свой выбор на Театре имени Моссовета и получила роль Джесси Смит в «Русском вопросе». Картина по этой пьесе тогда еще не шла в кинотеатрах, она только снималась, но пьеса шла одновременно в нескольких театрах Москвы. Ничего удивительного в том не было. Пьеса была острой, современной, затрагивала тему, близкую каждому советскому человеку[50]? Мы помним, что были союзниками с американцами и англичанами, и никому не удастся вбить клин между нашими народами.

Играть в пьесе, идущей одновременно во многих театрах, очень сложно. Нужна оригинальная трактовка роли, нельзя было допустить того, чтобы моя Джесси стала копией чьей-нибудь другой Джесси или же оказалась бы менее выразительной. Задача, поставленная передо мной Ю.А., была очень сложной, но она соответствовала моему опыту, и я не привыкла отступать перед трудностями. Я не испугалась и не огорчилась, напротив, я была даже рада. Приятно ведь сделать что-то лучше других, утвердить свое первенство. Я далека от бахвальства и зазнайства, пишу откровенно, как есть. Роль Джесси я рассматривала как состязание с другими актрисами, нечто вроде спортивного соревнования.

Над трактовкой роли пришлось поломать голову. Вроде бы и сложилось видение, но слишком уж моя Джесси напоминает «чужую». А если так? А что, если вот так? Или так?

Большинство актрис видели в Джесси жертву безжалостного капиталистического общества, сломленную, лишенную счастья женщину. Подобная трактовка представлялась мне неглубокой, поверхностной, однобокой. Она не показывала сути Джесси, не открывала перед зрителем ее характера. Вызывала жалость, и только. Я же в итоге поняла, что Джесси не очень-то заслуживает жалости. Ее любовь фальшива, чувства претенциозны, характер эгоистичен. Можно, конечно, посочувствовать ей, ведь стала она такой не по своей воле, так ее «исковеркало» капиталистическое общество, но в этом есть и часть ее собственной вины. Она оказалась слабой, пошла на поводу, сдалась и со временем уничтожила в себе все хорошее. Джесси не любит, а всего лишь изображает любовь, потому что настоящая любовь не может закончиться предательством. Ее слезы лицемерны, это слезы жалости к себе, выражение досады, а не горя. «Ты мог бы мне сказать, что я не смею бросать тебя в бедности и несчастье, но в бедности и несчастье я буду только еще одним твоим лишним несчастьем, – говорит Джесси мужу на прощание и добавляет: – И чем дальше, тем хуже». Да, именно так – чем дальше, тем хуже, потому что моральное падение Джесси, ее нравственное растление дошло до той точки, откуда уже нет возврата. Но в то же время любой человек, особенно женщина, какой бы плохой она ни была, испытывает потребность в любви. Нет-нет, а сверкнет в самой черной душе светлая искорка.

Такую вот Джесси я и сыграла – циничную, лживую, расчетливую, но в то же время с искорками. Искорки эти давались мне труднее всего, ведь их надо было показать очень тонко.

Сложная трактовка, сложная задача, но я с ней справилась. Газеты писали, что мне удалось создать лучший образ Джесси. А ведь было с кем сравнивать, Джесси играли хорошие, известные актрисы. Я горжусь этой ролью, моей первой драматической театральной ролью. Не могу сказать, что она у меня самая любимая, но она очень дорога мне. И творчество Симонова я полюбила после этой роли. Он очень хороший писатель, глубокий и тонкий.

Ох уж эти шаблоны! Не выношу шаблонов! Удивляюсь, как можно судить о чем-то «по шаблону». Слепое следование какому-то образцу, зачастую неверному… Суждение без понимания, тоже по «образцу»… Зачем? Сталкиваюсь я с этим явлением постоянно. Можно сказать, что шаблоны преследуют меня. И Г.В. тоже преследуют. Ему часто приходится слышать: «Режиссером быть хорошо и просто. Знай себе, командуй всеми…» Как бы не так! Г.В. в ответ на это рассказывает один-два случая из своей режиссерской жизни. Больше всего любит вспоминать один эпизод из «Веселых ребят», который сам же потом безжалостно выбросил из картины, потому что решил, что он «растягивает действие». По задумке, мать Елены, гуляя по скалистому берегу, видела, как ее дочь где-то там внизу обнимает незнакомый мужчина, теряла от ужаса сознание и падала со скалы в воду. Соль эпизода заключалась в дородной комплекции матери Елены. Море, приняв ее в свои воды, выходило из берегов. Очень смешной эпизод, мне до сих пор жаль, что он не вошел в картину.

Скалы и море были настоящими, снимали в Гаграх. Падать, а на самом деле ловко прыгать, пришлось Г.В. Леночка[51], игравшая роль матери Елены, прыгать не могла. Охотников исполнить этот довольно рискованный, надо сказать, трюк, не нашлось. Вызывать кого-то из Москвы означало потерять время (этот эпизод не входил в первоначальный план, Г.В. придумал его на ходу, уже в Гаграх). Что было делать Г.В.? Только одно – прыгать! И сколько раз так бывало. Это одна сторона режиссерской профессии. А дают ли себе те, кто считает эту профессию легкой, труд задуматься о том, что режиссер несет ответственность за картину?

То же можно сказать и об актерах. Жизнь актера – не сплошной праздник, а упорный ежедневный труд. Без труда, как известно, рыбку из пруда не вытащишь. Нельзя ни о ком судить «по шаблону»!

И тем более нельзя судить по шаблону о таком человеке, как Сталин! И по какому шаблону? Кем пытаются выставить Сталина некоторые «современники»? (Намеренно беру это слово в кавычки, чтобы подчеркнуть свое отношение к ним.) Откуда-то взялся образ, в котором собраны едва ли не все людские пороки. Придумано выражение «культ личности». Появилось множество клеветников… Обнаглевшая бездарь[52] (не помню уже, кто это сказал, но выражение точное). Им бы задуматься об отсутствии таланта, а они все валят на Сталина! Сталин помешал им состояться, реализовать себя! Как бы не так!