Хорошо, что о нём можно думать легкомысленно, не рассчитывая на будущее. Вот закончит она с Ферди… Перестанет ходить — нет, приезжать… Нет, перестанет Карей… Нет, не так. Карея рядом больше не будет. Улыбка медленно исчезала… Карея рядом не будет. Говорят, когда сомневаешься в чём, надо поиграть в одну игру — попробовать представить нужность сомнительного на уровне: а что, если оно пропадёт?

… Ему-то хорошо. Если Ферди и в самом деле добьётся своего и сбежит к родственникам, родители будут надеяться на второго сына… Господи, о чём она думает…

— О чём ты думаешь?

Маленький фонтанчик еле слышно звенел перед ними, и Алекса раздумывала и в самом деле всерьёз: а что будет, если сказать это вслух?

— Только не подумай, что я смеюсь.

— Постараюсь.

— В этом году ты заканчиваешь учиться. Найдёшь работу. Втянешься в неё. Когда-нибудь задумаешься о семье. (Вроде он ничего не жевал. Откуда впечатление, что он поперхнулся?) Ага… Не забудь, что я говорю серьёзно. Вот представь — ты женился. Что для тебя будет важней? Дом или работа?

— Не знаю. Тебе не кажется, что этот вопрос слишком несвоевременный?

— Значит, работа. Впрочем, для женщин вопрос стоит всегда…

— Давай помолчим.

Алекса промычала согласно и вздохнула. Почему-то рядом с Кареем ей хотелось быть легкомысленной. Нет, умом она понимала, что в определённом смысле он сильней Ферди. Не физически. Если старшего брата Карея хотелось обнять и, покачивая, утешать, как маленького, то рядом с Кареем Алекса себя чувствовала так, будто её саму вот-вот обнимут, чтобы успокоить. Но это ощущение временно — грустно подумалось. Вот сплетёт она ещё пару браслетов для Ферди, вот станет он выходить на свет…

— О чём ты думаешь?

— О Ферди. О браслетах. О том, что он скоро начнёт…

— Алекса, проводи меня.

Он как-то так поднялся и пошёл чуть вперёд, что она не сумела привычно ухватить его под руку. Пришлось идти за Кареем, удивляясь, что он не заметил этого. Наверное, она своими словами напомнила о брате — вот и переживает, забыв о ней. Это — простительно. Это Алекса понимает.

А потом его машина отъехала от калитки, и Алекса некоторое время следила, как моросящий дождь (что с Региной?) мелко дробит чёрно-жёлтые лужицы под фонарём. А потом пошла домой, потому что времени только и оставалось сделать задания к завтрашнему дню, а потом лечь спать.

… Она просунула руки под подушку, сцепила пальцы. Закрыла глаза. От полураскрытой форточки веяло осторожной волной прохладного, по-весеннему влажного воздуха, и сон пришёл сразу.

… Она решительно надела спортивные штаны, застегнула лёгкую куртку. Затем завязала шнурки на кроссовках. Лёгкая спортивная шапка давно была спрятана на верхней полке антресолей, чтобы никто не спросил, почему у неё прорезаны два отверстия для глаз, как у человека, который собирается совершить бандитский налёт. Потом проверила наличие двух браслетов на руках. И накинула длинную плотную куртку с глубоким капюшоном. Кажется, всё.

… Она вздохнула во сне и будто шагнула глубже, в темноту.

… Во сне она осторожно вышла из комнаты и оглядела пустой неосвещённый коридор. И пошла — не к дверям из коридора, а к плотно закрытому окну в тупике. Постояла перед ним, частя дыханием, а потом решилась. Раздвинула шторы, нашла щеколду и открыла задвижку. Выпрыгнув на каменистую часть двора, еле дыша от старания всё выполнить бесшумно, она плотно закрыла оконные рамы. Огляделась. Сторожа обходят поместье часто, и их расписания она не знает. Но помнит одно местечко, которое в детстве позволяло сбегать, ощущая восторг беглеца, приговорённого к казни.

Она, пригнувшись, быстро побежала через каменистое покрытие двора и ворвалась в редкие по весне кустарники, миновав которые, очутилась на лужайке. Сюда свет доходил плохо, и его отсутствие показалось хорошим предзнаменованием. Она пересекла ещё пару кустарниковых рядов и оказалась в естественных кущах деревьев и кустов. Нашла старое дерево. Быстро, хоть и оскальзываясь на его мокрой от мелкого дождя коре, поднялась наверх и с интересом оглядела трухлявые доски, наскоро прибитые когда-то давным-давно. Крепкие сучья возвышались как над землёй семейного владения, так и над частью улицы за решетчатым забором. Она вытянула из дупла верёвку, подёргала её, оценивая. Всё ещё крепкая. Быстро сделала петлю и закинула на сук, выводящий на улицу. Соскользнула с верёвки на землю, после чего, хваля себя за предусмотрительность, зашвырнула верёвку назад, в мальчишеское гнездо.

… У спящей Алексы зачастило дыхание. Подушку она уже не обнимала — лежала, вытянувшись солдатиком, на спине.

… Улица была очень тёмной — и это тоже являлось признаком, что везенье обернулась к ней нужной стороной. Редкие фонари и редко проезжающие машины почти не пугали светом. У неё всегда было хорошее чувство времени. Так что каждые десять минут она бежала, а затем останавливалась, натягивала капюшон донизу и держала руками в перчатках за край, чтобы оказаться в полной тьме. Потом снова десятиминутный бег по улицам — и восторг: как же пахнет дождём, мокрым асфальтом, лежалыми прошлогодними листьями — запахами весны! Как здорово чувствовать себя тренированной — ведь она не пропускала ни одной тренировки, благо что в смежной с личной комнатой всегда были к её услугам тренажёры!

… Алекса резко села на кровати. Недовольные кошки свалились с её ног в разные стороны, а затем вернулись к нагретому месту. Губы изумлённой девушки, которая даже спросонья поняла, в чём дело, шевелились, повторяя лишь одно:

— Чёртов Ферди! Чёртов Ферди…

В суете личных, семейных и учебных дел Алекса постоянно забывала, что однажды «перекормила» Ферди своей силой, непроизвольно дав ему крепкую, связующую их обоих нить. Впервые во сне увидев его попытку самоубийства, она вроде и решилась оборвать невидимый контакт между ним и собой, но дела и проблемы валились бесконечной чередой, и девушка забыла о своём решении.

И — вот! На тебе!

Путаясь в длинной широкой юбке, которую напялила прямо поверх ночной рубашки, она подскочила к столу и суматошно выстучала послание маме: «Я к калитке! Ферди!» Послала, а потом оглушённо таращилась на мобильный, машинально поправляя рубашку, вытягивая её вниз под юбкой, и соображая, поймёт ли мама, что дочь просит о помощи…

Но времени — как всегда, ни на грош. Набросила сверху кофточку и, застёгивая её на бегу, помчалась было из комнаты, ахнула — вспомнила, что ноги босые, бросилась назад, сунула ноги во что попало — уже внизу выяснилось, что это старые, разношенные полуботинки, приготовленные для работы в саду.

Чуть не на цыпочках пролетела мимо комнат сестёр и брата, простучала по лестнице, с досадой кривясь на неумолимый в ночи грохот обуви. Застряла у входной двери — оглянувшись на часы в гостиной. Господи — два часа ночи!

Добежала до калитки, на ходу приглаживая распущенные на ночь волосы, сжимая в руках телефон и до слёз пытаясь понять, звонить ли Карею. «Псих!! Не Карей, а Ферди, конечно», — уже обливаясь слезами, решила она, с ужасом всматриваясь в конец улицы, откуда мог появиться парень.

— Что случилось? — негромко спросила мама за спиной.

Девушка бросилась к ней, схватила за руки и быстро, иногда не совсем связно рассказала, что происходит. Невысокая худенькая женщина внимательно слушала, изредка прерывая дочь, чтобы уточнить детали. Рассказывая, Алекса постепенно успокаивалась, приходила к обычному своему состоянию «рационального взгляда на жизнь» — она даже усмехнуться смогла. И промелькнула мысль: а если это и впрямь был сон? Но присутствие мамы помогло и в этом. Девушка быстро вспомнила реалии сна и сама себе кивнула: это явь.

Снова выбежала за калитку, всмотрелась.

— Кажется, бежит, — сомневаясь, сказала она.

— Ты сказала — у него десять минут?

— Ферди так думает, — вздохнула Алекса. — Но он думает так, чтобы не ошибиться. Десять минут — это точный расчёт. Возможно, он имеет больше времени на свет, но побаивается переборщить. Да и оделся так, чтобы успеть спрятаться.