— Я был знаком с их семьей долгие годы, миледи. Я виделся с ними не далее как на прошлой неделе, в Париже, и юный граф передает вам свое почтение. Но сегодня я здесь по делу, мне хотелось бы показать вам нечто особенное. С вашего позволения, конечно.

Сабрина кивнула, он водрузил на стол и открыл кожаный чемоданчик. Вынув оттуда крупный сверток, он медленными, плавными движениями стал его распаковывать. Сабрина восхищалась его манерой двигаться. Одет он был безупречно, а серебрящиеся сединой волосы и небольшие мешки под глазами только подчеркивали его артистизм. Но он был непревзойденным знатоком искусства и за последний год продал ей шесть превосходных фарфоровых изделий XVIII века. В отличие от многих работ эти в ее салоне не застоялись.

Сейчас Карр благоговейно выставил на стол фарфоровую группу: летний домик, похожий на пагоду в ярких спектральных тонах с резной лесенкой, и четырех мальчиков, одетых в белое с желтым, в соломенных шляпках с сачками и корзинками.

— Люк, — прошептала Сабрина.

Давным-давно в каком-то берлинском музее Лаура показала им со Стефанией работы Люка и других мастером франкентальской фарфоровой фабрики 50-х годов XVIII века. Сабрина подняла пагоду и с удовлетворением удостоверилась, что на днище и в самом деле красуется франкентальское клеймо в виде готической "F" с короной.

— Владельцы? — спросила она. Карр вручил ей свернутый в трубочку документ.

— Всего трое? — удивилась она, развернув и пробежав глазами бумагу.

— Похоже на то, миледи. Я так полагаю, что продажа была вызвана крайними обстоятельствами. Сами видите, как хороши вещи…

Сабрина изучила статуэтку.

— И сколько?

— К сожалению, не дешево. Четыре тысячи фунтов.

Ни один мускул не дрогнул на лице Сабрины.

— Три тысячи.

— О, миледи, я на самом деле… Хорошо, исключительно ради вас, три пятьсот.

— Завтра пошлю чек, — сказала она. Он поклонился:

— О, леди Лонгворт, вы восхитительны. Если бы каждый был так решителен в принятии решений! Желаю вам приятно провести день.

— Сабрина, — окликнул ее Майкл, как только дверь за Карром затворилась.

— Ты часто имеешь с ним дело? Она обернулась.

— За этот год несколько раз. А ты его знаешь?

— Рори Карр, верно?

— Да.

— Мы с ним сталкивались.

— Недавно?

Он кивнул. Холодок прошел по спине Сабрины. Она пробежала пальцами по холодному фарфору: превосходный колорит, изящно затемненная изнутри хрупкая конструкция.

— А как вы на него натолкнулись?

— Он из фирмы «Вестбридж импорт». Высококлассные штучки со всего мира как современные, так и старинные. Продает их через небольшие галереи типа «Амбассадора». И, похоже, иногда подсовывает туфту.

— Подделки?

— Семь так или иначе связаны с «Вестбриджем»… Но это строго конфиденциально, кстати.

— Это же не значит, что Рори Карр…

— Совершенно верно. Его могли вовлечь случайно. Но он-то не дурак, к тому же связи с галереями — все его. Мы гораздо больше узнаем, когда проследим, что за денежные мешки стоят за «Вестбридж» и другими торговыми фирмами в Европе и Америке. Точно известно лишь то, что по документам владельцем «Вестбридж импорт» является некто Иван Ласло.

— Иван Ласло? Что-то слышала, только очень давно, Франция? Италия? Не помню.

— Если вспомнишь — дай нам знать. И смотри в оба с тем, что предлагает Карр. А до сих пор он, что тебе приносил?

Она прикрыла глаза.

— У всего были сертификаты владельцев. Клейма на всем были подлинные. Я всегда — как ты выражаешься — смотрю в оба, если что-то приобретаю. Иначе бы я и недели не протянула, потеряв доверие клиентов.

— Да я же не хотел…

— Миледи. — В дверях офиса возник Брайан. — Сеньор Молено на проводе.

— Дружба. — Майкл поцеловал Сабрину в щеку. — Мы пойдем.

Антонио Молено за день успевал переговорить по телефону десятки раз. Он был миллионером, заработавшим все сам и унаследовавший беспардонность отца-португальца и мистицизм матери-индианки. Пятьдесят один год он дожидался, когда же появится женщина, достойная стать хозяйкой его империи. Когда в новогоднюю ночь в загородном Доме Оливии Шассон он встретил Сабрину, то в течение десяти минут, за которые уходящий 1978 год успел смениться 1979-м, принял окончательное решение — на ком женится и кто родит ему первенца.

Он разогнал любовниц, должным образом вознаградив каждую, и ринулся на Сабрину подобно огромной хищной Птице, на которую, кстати, весьма был похож и внешне. В течение пяти месяцев он преследовал ее с той самой целеустремленностью, которая сделала его владельцем крупнейших плантаций провинции Бахия и скотоводческих ранчо в материковой провинции Сьерра де Амамбаи. К настоящему времени в его планах значилось, что Сабрина давно уже должна быть замужем за ним, вести хозяйство в его доме в Рио-де-Жанейро и ждать от него сына. Вместо этого он вынужден был без дела околачиваться в Лондоне и подстраиваться под ее рабочий распорядок, чтобы она соизволила его принять.

Потому что она никак не могла решиться.

Все говорили ей, что женщине больше и желать нечего: огромное богатство и власть; современный принц, прилетевший за ней на собственном самолете, хотя в речи его там и сям проскальзывали отзвуки прекрасных старинных народных преданий племен его матери и бабушек.

— Хорошо, — говорил он Сабрине, — что ты меня по-прежнему не любишь. Боги племени гуарани говорят, что любовь приходит последней. Она медленно прорастает из зерен совместной жизни и творения. Вот когда поживешь подольше, народишь большую семью, тогда и приходит любовь.

В свете тоже ждали от Сабрины повторного брака. Ей на каждом приеме представляли все новых и новых холостых мужчин из высшего общества. Все они заметно уступали Антонио, которому не было равных в его решительной любезности, непоколебимой уверенности в их будущем счастье; он был одновременно могуч и легок, таинствен и практичен, этакий бизнесмен и плейбой. Их с Сабриной видели на многих спортплощадках, куда ее с гордостью приводил в свое время Дентон. Но работать он умел не хуже, чем развлекаться. В перерывах между кинофестивалями и автогонками, балами и дерби, охотами и загородными уик-эндами он успевал слетать в Бразилию, где paботал по двадцать четыре часа в сутки, или запирался вдруг в Лондоне у себя в квартире и совершал телефонный марафон, надиктовывая длиннющие документы сотрудникам своего секретариата в Рио. И ежедневно звонил Сабрине, напоминая, что ждет.

Но она выжидала.

— В конце-то концов, — жаловалась она Александре, — я ведь думала, что выйти за Дентона — тоже неплохая идея. Александра хмыкнула:

— Ты была молода и невинна. Зависима. А теперь у тебя все есть — бизнес, дом, я, чтобы давать советы.

— Ну, хорошо. Посоветуй тогда. Почему мне следует выходить за Антонио?

— Потому что, как и для всех женщин, мужчина рядом. — это то, что необходимо для полного счастья.

— Любой?

— Милая моя! Сабрине Лонгворт вовсе ни к чему цепляться за любого. Твой Антонио — птица очень редкого полета.

Он работал над планом строительства жилья, больниц и школ для крестьян тех провинций, где простирались его владения. В его задачу входило не дать этим самым крестьянам организоваться против него самого и ему подобных латифундистов; публично же он, естественно, заявлял, что движет им исключительно забота о бедных и несчастных. В этой важной работе Сабрине отводилась немаловажная роль. Вдобавок к воспитанию его детей и исполнению роли хозяйки дома, она должна была поспособствовать ему в поднятии жизненного уровня тысяч людей.

— Король Антонио Первый, — отшучивалась она.

Когда Сабрина впервые оказалась в его постели, он удивил ее нежностью рук, плавными, мягкими ласками, выдержанными в том же чувственно-неотразимом ритме, как и его назойливые любезности и ухаживания, и только доведя ее до крайней степени желания и готовности, овладел ею. Когда же он почувствовал, что хочет ее тело, то не стал, подобно Дентону, вынуждать ее подстраиваться под себя, и она испытала, наконец, то удовлетворение желания, а не притупление его, которое бывало с Дентоном. Впервые Сабрина поняла, что значит радость от секса, благодарность партнеру.