Пока это происходило, Ростислава стояла у соседней камеры. Как поставили - лицом к стене. Молча, не шевелясь. Торбу с её головы я сам стащил. И кляп вынул. И руки развязал. Стояла совершенно безвольно, не сопротивляясь, никак не реагируя на мои прикосновения. "Выученная беспомощность".

Вот на что я купился! Вот чем она меня приманила! Падлюка! Так-то - смотреть не на что! Да мне любая даст! Да у меня такие раскрасавицы - только ждут! Чем же она меня охмурила?! В ней же ничего нет! Ну, дырка. Так такое же - у половины человечества! Только на Святой Руси - миллиона четыре!

Обман. Заговор. Волшба. Колданули, с-суки! Обмагичили, гадины! Приворотным зельем...

Ваня! С ума-то сходить не надо. Ты ж не пил никакого зелья.

Всё равно! Ведьма! "И руки её - силки дьявола"! Что-то в каменку кинули! Что-то в мазях было!

Было.

И есть. Глупость. В твоих мозгах.

Глупая самоуверенность, тупая расслабленность... Проще: сам - дурак.

Помощники Ноготка сунулись, было, ухватить и её. Вывернуть руки, нагнуть, вкинуть... Я остановил их. И тогда она, неотрывно глядя в стену перед собой в полутьме подземелья, скупо освещаемого скипидарным фонарём в руке Ноготка, негромко сказала:

-- Я - твоя. В воле твоей. Господин.

И пошла. В дверь. В разверстый зев. Темноты. Подземелья. Могилы.

Двери - стукнули, запоры - лязгнули.

Без воды - неделя, без еды - два месяца. Максимум. Сойти с ума - индивидуально.

Выбирай, попандопуло. Способ уничтожения угрозы. Тебе, твоим людям, твоему обществу... Родине нашей!

И прогрессу всего человечества - само собой.

"Сначала я в девке не чуял беды.
Потом загрустил не на шутку.
На шее всё крепче сжимает петлю,
Хоть побыл-то с девкой минутку".

Достаточно ничего не делать, просто - не вспоминать. Свежие косточки скоро, неизбежно и закономерно займут подобающее им место в общей могиле...

Не вспоминать.

О собственной глупости, о собственном провале... О жгучем презрении к самому себе... Это ж так хорошо! Забыть.

Поддерживает самоуважение, оптимизм, работоспособность...

Только "вороны Одина" - не летают один без другого. И один из них - "помнящий".

Ваня, ты - идиот. Мир зависит от человека. А человек - от мира. Ты можешь забыть. Мир - нет. Опасность от помещения этих... "колец вечной жизни" в тёмные прохладные места хранения... только выросла. Хотя куда уж...

Факеншит же! Уелбантуренный четырёхмерно...

Переходим к следующим, технологически необходимым, шагам.

Одна беда: технология - процесс получения чего-нибудь. Результата. А я не знаю, какой результат мне нужен. "Чтобы не было"? - Так не бывает.

Думай. Ищи. Чего ты хочешь?

Уже ближе к утру, раскидавшись с неотложными делами, я добрался до постели. С Гапой. Она мгновенно уловила мои... некоторые ограничения в мужских способностях. Фыркнула и стала раздражённо завязывать скинутый, было, платок:

-- Что, выдохся? Софочка с девкой еёной всю силу вытянули? На простую бабу уже ласки и не осталось?

-- Гапа, если ты забыла, нас трое суток по лесам гоняли, спать некогда было.

-- Ой, можно подумать, ты прежде после трёх суток выдыхался! Ясно-ясно, прежде у нас одна хитромудрая сучка была, теперь они в две п...зды с тебя силы тянуть будут. Тьфу! Два сапога пара! К старой б... ещё и молодая ...ща!

Неприязнь между Гапой и Софьей мне известна. Сам поддерживаю. Раздражение от обманутых женских надежд - тоже понятно. Но здесь звучат и другие эмоции. Тревога? За себя? За меня?

Пришлось вернуть Гапу, расспросить о делах-подробностях, снять с неё платок... и всё остальное. И вообще: Гапа действует на меня возбуждающе. В некоторых местах. Потому что во всех других - умиротворяюще, умиляюще, обнадёживающе и радующе. Пока она улыбается - хочется жить. Во всём многообразии значений этого слова.

Позже, накинув уже платье, она, не глядя в мою сторону, произнесла:

-- Ваня... ты поберегись. Эта... полонянка бывшая - змея подколодная. Ты её на груди пригрел, а она в любой миг укусить может. Теперь они удвух жалить начнут. Ведь обойдут, очаруют да одурманят! Козликом блеющим прыгать будешь. Эх, мужики, мужики...

Что напрягло - Гапа знала, что баба с девкой ходили в баню перед возвращением Воеводы.

Что порадовало - даже Агафья, которой по должности положено знать всё о всех, на моём подворье обретающихся, не знала истинной истории Софьи и Ростиславы.

Софью я притащил во Всеволжск сам. Её считали служанкой из богатого дома в Кучково. Захваченная московскими литовцами при уничтожении городка полонянка, выкуплена мною у поганых задёшево по моему, истинно христианскому, человеколюбию и для дорожных хлопот в одиночном сплаве по Оке.

Софочка легенду поддерживала, опасаясь засветиться перед Боголюбским, пришедшие позже с Кастусем и Елицей "московские литвины" - подтверждали.

Но как можно тайно для моих ближников притащить в город Ростиславу? Княгиню?! Пусть - вдову, пусть - из далёкого маленького княжества. Всё равно, такие особы - по одному не ходят даже в сортир. За полторы тыщи вёрст... скрытно от моих служб...

У меня - не гос.безопасность, а сетка рыбацкая - одни дырки.

Утром, качая спину в своём физ.амбаре, вытаскивая и роняя привязанные в тренажёре колоды, я нашёл время спокойно, равномерно продумать сложившуюся ситуацию. И прикинуть некоторые возможные продолжения.

Интрига выглядит очевидной. После того как она сработала и есть время подумать, объяснить уже случившееся.

Софью гложут две страсти: страх, что я выдам её Андрею.

Что он с ней сделает? - Я думаю, что ничего особенного. Посадит в тёмный холодный сырой поруб. До скончания века. Который (её век) кончится, вероятно, ближайшей зимой. Воспаление лёгких в эту эпоху не менее эффективно, чем палаческая секира.

Но ей представляются пытки и муки адовы. Я, в рамках моих представлений о Боголюбском, никаких гарантий дать не могу, она его куда глубже понимает. Может, и права.

Она ищет способ рассорить меня с князем, сделать наши отношения враждебными. Тогда любая его просьба не будет мною выполнена. Можно будет опасаться только меня. А со мной - надеется справиться. Обойти, задурить, глаза отвести, "оседлать"...

Это вторая её страсть: власть. Власть над людьми. Не над землями, полками, имениями, финансовыми потоками... - над конкретными, видимыми ею персонами. Не над толпами трудно различимых смердов и холопов, а над социально и визуально близкими. "Нагнуть" ближнего боярина - удовольствие. Заставить какого-нибудь посадника или воеводу плясать под свою дудку - радость.

"Что было для неё из млада
И труд, и мука, и отрада,
Что занимало целый день
Её тоскующую лень...".

Нет, "наука страсти нежной" не была для неё "кином". В смысле: "важнейшим из искусств". Да и не "из млада" присутствовало в ней страсть к "науке кукловода". Не родительский дом был причиной её стремлений, но дом мужа и свёкра -- убийцы её отца. Та атмосфера, в которой она росла и взрослела в княжеской семье. То непрерывное давление противоборствующих партий, использующих её для достижения своих, достаточно примитивных, "подлых" целей. Тот цинизм, обман, лживость, с которым она сталкивалась в лице людей внешне уважаемых, почтенных, боголюбивых - заставляли её делать внутренний выбор. Годами. Сотни раз.