— Больно, — спокойно подтвердила Яна. — Но если будет очень надо, я потерплю.

— Только если будет очень-очень надо. Но спасибо за предложение. И вообще спасибо, за всё. Вам обоим.

Последнюю фразу Долан не понял. И не был уверен, что хочет понимать.

— Мне пора идти. — Королева развернулась к выходу. — Провожать не надо, сама доберусь. Если что, вы знаете, где меня найти.

Дверь хлопнула — и из Долана будто выдернули последний стержень, на котором держались остатки самоконтроля. Он видел перед собой лицо Алины — но ничего кроме. Только туманная пелена, гул в ушах и дикое, нечеловеческое желание снова коснуться её, убедиться, что всё в порядке, прижать к себе и не отпускать. Никогда и никуда больше не отпускать.

Но так же нельзя!

Она же…

Нельзя!

Беспокойство, скопившееся за день, за неделю, за месяц, билось внутри, не находя выхода.

Долан отшатнулся от дивана, отвернулся к стене, чтоб не выдать эмоции выражением лица. Цапнул со стола кружку с остатками кофе — точно помнил, что она должна там быть — но промахнулся, сбил её на пол. Любимую Алинкину кружку.

Звон фарфора отдавался в душе такой болью, словно каждый осколок втыкали туда силой. Внутренний барометр захрипел и взорвался, не выдержав напряжения, дыхание перехватило, кабинет закрутился вокруг своей оси.

Всё закончилось. Всё хорошо. Она жива. Жива.

Но слова не приносили облегчения.

Наоборот, раньше можно было цепляться за необходимость идти и действовать, а сейчас, как только захлопнулась дверь, Долан почувствовал себя отрезанным от мира, от бесконечной череды событий, от самого себя. Тело существовало отдельно, мысли отдельно, и одно никак не хотело стыковаться с другим.

— Дыши!

В спину ткнулось что-то живое и тёплое. На грудь легли маленькие девичьи ладони.

Алина обхватила его руками, обняла, не давая упасть, или, может быть, пыталась не упасть сама. Долан не мог разобрать, но изо всех сил старался не свалиться.

Не сейчас. Не при ней. Ей и так стоять тяжело, нога болит.

— Алина… прошу… уйди!

— Кричи, — велела девушка.

— Что? — С вопросом вышли остатки воздуха. Лёгкие болезненно сжались, голова закружилась.

— Что хочешь. Ори, ругайся, матерись, частушки пой, только не молчи. Ты же не камень, ты человек, у тебя есть эмоции. Прекрати их в себе запирать! Кричи!

Сил думать и сопротивляться не было, поэтому Долан сделал единственное, что в таком состоянии мог — действительно закричал. Попытался. С трудом выдавил из себя какой-то странный, неестественный звук. Зажмурился, чтоб не видеть, как расплываются стены, вдохнул поглубже — и закричал снова. Без слов, без смысла, на одной ноте. И кричал, пока хватало дыхания и сил, пока крик не заглушил монотонный гул в ушах. Да и после пытался, но ноги всё-таки подогнулись и Долан рухнул на колени и раскашлялся.

— Полегчало? — спросила Алина, опускаясь рядом. Она всё ещё обнимала его со спины, так крепко, что под рубашкой наверняка остались синяки от пальцев.

Долан прислушался к себе. Внутри оказалось неожиданно ясно и тихо. Почти спокойно.

Зато в коридоре захлопали двери и послышались голоса коллег, взбудораженных воплем. Потом в двери осторожно постучали.

— У меня всё в порядке. Следственный эксперимент проводил, — хрипло гаркнул Долан, не дожидаясь, пока кто-то сунется проверить. И добавил, уже намного тише, только для Алины: — Спасибо.

— Не за что. Всё ещё хочешь, чтоб я ушла?

— Куда? Зачем?

— Ты только что просил, чтоб я ушла.

Да, точно, просил. Потому что…

— Боялся сделать тебе больно. Я слишком часто делал тебе больно. Я… наверное, просто не умею по-другому.

— Ты делаешь мне больно, когда пытаешься принимать решения за меня. И когда позволяешь каким-то дурацким нормам и правилам принимать решение за тебя. Ты прячешься за них, и сам не понимаешь, чего хочешь. А я хочу узнать тебя настоящего, живого, без этой вот шелухи дурацкой. Я хочу понять, чего ты на самом деле хочешь. Именно ты.

Дыхание Алины щекотало шею, ладони по-прежнему лежали на груди Долана — тонкая ткань рубашки совсем не казалась преградой. Он уже ничего не хотел, у него прямо сейчас было всё, что нужно.

Разве что…

— Хочу обнять тебя. Можно?

— Можно. Нужно.

Алина опустила руки, позволяя ему обернуться. Долан немедленно схватил её в охапку — чуть сильнее и крепче, чем собирался. Девушка ойкнула от неожиданности, но вырываться не стала. Наоборот, прижалась теснее. И снова тихо ойкнула.

— Нога? — сообразил Долан.

— Да, как-то я не слишком удачно вскочила. Поможешь до дивана добраться?

Долан осторожно подхватил её на руки, переложил на диван, и присел рядом, разрываясь между желанием дотронуться и не задеть лишний раз. Вот и как её обнимать такую, с больной ногой, с содранными ладонями, с ожогами и синяками? Что они там с Яной вообще творили, в пещере этой?

— Тебе к врачу надо.

— Не надо, — упрямо поджала губы Алина.

— Надо. И это то решение, которое я готов принять за тебя, даже если оно тебе не понравиться. Сейчас вот выйду и позову.

— Не сейчас, ладно? Попозже. Через несколько минут, хорошо? Хочу побыть с тобой вдвоём, пока можно.

— А что, потом нельзя будет?

— Не знаю. Вообще не знаю, что дальше. Я столько… — Алина осеклась. Зажмурилась, собираясь с силами. Потом всё-таки решилась, договорила торопливо: — Я натворила всяких глупостей. Опасных. Чуть не убила кучу народу. Яну чуть не убила! И теперь все меня возненавидят. И ты тоже. Наверное, даже видеть меня больше не захочешь. Поэтому я и думала, что пока ты ещё здесь… побыть… вдвоём… немножко…

— А вот теперь ты принимаешь решения за меня! — Коснуться хотелось нестерпимо. Долан наконец решился — и погладил Алину по голове. Получилось немного неловко, словно перед ним не девушка, а испуганный ребёнок или щенок. Но неожиданно помогло: она расслабилась, чуть повернулась, доверчиво ластясь об его ладонь. — Ты жива. Яна тоже жива и вроде бы зла на тебя не держит. Если ты совершила ошибку, мы вместе разберёмся, как её исправить. И плевать, что другие об этом подумают. Так что не торопи события. Поверь, я вполне способен сам разобраться, хочу ли я тебя видеть. Пока что — хочу. Хочу видеть тебя прямо сейчас, завтра, всегда! А расставаться не хочу больше. Я две недели с ума сходил. Почти сошёл.

Алина распахнула глаза — огромные и удивлённые. Долан так и не понял, чему именно она удивилась: его словам, или поведению, или вообще засмотрелась на что-то интересное за окном. Он даже обернулся проверить. Потому что, судя по взгляду, на улице должна была обнаружиться как минимум зелёная марта в балетной пачке.

Но нет, уличный пейзаж оказался совершенно банален и знаком до последней веточки дерева, а единственной мартой в поле зрения оставался Цера.

— Мне тоже без тебя плохо было, — призналась Алина. — Не уходи.

Долан не ушёл.

Не хотелось никуда уходить. Двигаться, говорить, думать — ничего не хотелось. Только сидеть вот так, перебирать пальцами длинные тёмные пряди. Сидеть вечность — а потом ещё чуть-чуть.

— Устал?

— Да. — Неожиданно для себя сознался Долан.

— Дрался? — Алина перехватила его руку, погладила по тыльной стороне ладони. Нежно обвела сбитые костяшки.

— Да.

— Убил кого-нибудь?

— Не знаю. Надеюсь, что нет… — Когда в тюрьме пробивались к Ракуну и Лисару, он не сдерживался и не особо заботился о последствиях. Но сейчас было не слишком приятно думать о том, что для кого-то случайный удар или выстрел мог оказаться роковым.

— Всё закончилось?

— Почти. — Глаза слипались. Мягкие поглаживания убаюкивали. Сил бороться со сном совсем не осталось. Долан моргнул — и вдруг обнаружил себя лежащим на диване, слишком узком для двоих. И голову Алины на своём плече. — Прости, я так и не купил тебе подарок на день рождения.

— Спи, спи.

И лёгкий поцелуй.

— А что это за шаги такие на лестнице? — спросил Коровьев, поигрывая ложечкой в чашке с черным кофе.