Затем как-то позвонила женщина, связанная с компьютерами и информационными сетями, и предложила помощь. Она взахлеб расписывала новую технику и грандиозные возможности.

Да, ответил я, осознавая свое слабое место. Я безнадежно отстал в переписке. Я даже не мог принять всех, кто ждал у моей двери.

— Мы во сто крат повысим эффективность, — продолжала она увлеченно и напористо. — Ваша производительность резко подскочит.

Ее организация, объяснила она, располагает письмами-полуфабрикатами, ничуть не хуже обычных, устройством, которое будет ставить мою подпись. Мой спокойный голос зазвучит с пластинок и магнитных лент. Я смогу писать книги, публиковать их на иностранных языках. Не думал ли я о китайском, поинтересовалась она. Нет, признался я, но, возможно, из-за нехватки времени. Конечно, она понимает, оттого и предложение помощи; а я, безусловно, не чужд здравого смысла.

Сперва прекратились звонки. Телефон уже не стрекотал среди ночи. В квартире воцарилась непривычная тишина.

Затем установили пульт с записями. С поступающими вопросами работал компьютер. Мой голос давал советы и сообщал нужные сведения. Я сам мог набрать номер, спросить что-нибудь и выслушать свой собственный уверенный ответ. Это было поразительно.

Груды писем исчезли, почтальон вновь стал здороваться со мной. Гейл пришлось отпустить. Я пытался найти ей работу и не сумел, но она позвонила мне по телефону и в тот же день устроилась.

Я продлил приемные часы, но это было напрасно. Люди просто звонили и сразу же получали ответ. Кому охота тащиться на четвертый этаж?

Теперь времени у меня было вдоволь. Я размышлял, выходил на долгие прогулки, смотрел кино, слушал радио. Я слонялся по улицам и улыбался туристам, каждый день тщетно поджидая почтальона.

В прошлом месяце около полуночи внезапно зазвонил телефон, первый раз за полгода, и я схватил трубку. Ошиблись номером. Какой-то мужчина хотел поговорить с Саррой. Я сказал ему, что таких нет, и тут же вызвался помочь найти ее. Я поспешил за справочником, но он не стал дожидаться.

От тишины в квартире дрожат руки.

Позвоните мне!

[14] Перевод с английского В. Баканова

По мере того как отступал леденящий холод, постепенно возвращались чувства. Он обрел уверенность в себе: все получится. И открыл глаза.

— Привет. — Голос немного хрипит. — Спорю, что вы меня не ждали. Я — Джон Леннон.

— Кто? — удивляется склонившееся над ним лицо.

— Ну, Леннон… Из "Битлз".

Профессор Херманн — это ему принадлежало лицо, которое увидел Филдинг, выйдя из "долгого сна", — пока не называет точную дату. То ли 2108, то ли 2180… Все шутит насчет инверсии. Потолок сияет мягким зеленым светом, и Филдинг покорно дает себя колоть, отмывать от питательного раствора, массировать. Он знает, что наступил решающий момент — их надо сразить именно сейчас.

— Я рад, что все получилось.

Филдинг говорит с безупречным ливерпулским акцентом.

Он долго его отрабатывал, этот подъем в конце носовых звуков.

— Очевидно, в журнал вкралась ошибка, — педантично констатирует Херманн. — Согласно записям, вы — Генри Филдинг.

— Небольшая уловка… — улыбается Филдинг.

Херманн по-совиному моргает.

— Обман "Корпорации бессмертия"?..

— Я хотел избежать политической травли… Понимаете, песни против насилия, загрязнения среды, о простых рабочих людях… Почувствовав, что меня обложили, я решил улизнуть…

Слова льются потоком: имена, события, мелкие детали. Он готовился аккуратно, все тщательно продумал и выучил наизусть. История дьвольски правдоподобна. Он продолжает говорить, пока Херманн и несколько ассистентов в белых халатах помогают ему сесть, сгибают его ноги, проверяют рефлексы. Их окружают какие-то чаны и баки. С пола поднимается густой белый туман — там находится азотная ванна.

Херманн внимательно выслушивает рассказ, время от времени согласно кивая, и вызывает представителей властей. Филдинг повторяет свою историю, умышленно описывая события в другом порядке, чуть в ином свете. Он продолжает выдерживать акцент, хотя насморк мешает произношению высоких звонких. Ему приносят что-то поесть: вроде мороженого со вкусом цыпленка. Через некоторое время Филдинг видит, что всех убедил. Все же конец двадцатого века — бурное время, время выдающихся свершений и великих людей. Не удивительно, что стареющая рок-звезда, растерявшая поклонников и навлекшая гнев правительства, решила заморозить себя.

Официальные лица удовлетворены, и Филдинга выкатывают на тележке. "Корпорация бессмертия" скорее похожа на церковь, чем на деловое предприятие. В коридорах стоит кладбищенская тишь, все прислужники сдержанны и сухи. Ученые слуги в храме жизни.

Филдинг попадает в роскошную комнату, и там механический голос начинает бубнить приветствие. Голос сообщает, что Филдинг принадлежит к числу тех немногих, кто в свой невежественный век разглядел слабую надежду, открытую наукой для больных и умирающих. Теперь его прозорливость вознаграждена. Затем следуют общие слова о боге, смерти, вечном ритме и равновесии жизни. Все завершается показом ретушированной голографической фотографии отцов-основателей. Это горстка биотехников и инженеров, сгрудившихся вокруг иммерсионной ванны. Они носят очки и вяло улыбаются, словно только что разбужены. Короткие стрижки и белые рубашки с шариковыми ручками в карманах.

— Я голоден, — говорит Филдинг.

Весть об оживлении Леннона распространяется молниеносно. "Общество редких анахронизмов" устраивает пресс-конференцию. Филдинг входит в помещение, сжав кулаки, чтобы никто не заметил, как дрожат руки. Это начало. Он должен сразу добиться успеха.

— Как вы нашли будущее, мистер Леннон?

— Поворот направо в Гринленде.

Может, они догадаются, что это из "Ночи трудного дня". Пока многие еще не вспомнили, кем был Джон Леннон. Толстяк спрашивает Филдинга, почему он решился на анабиоз, и Филдинг загадочно отвечает: "Роль скуки в человеческой истории весьма недооценена". Фраза попадает в вечернюю сводку новостей и через два дня — в еженедельный обзор печати.

Любитель двадцатого века интересуется разрывом с Полом, подробностями смерти Ринго, судьбой Аллана Клейна. "Вам нравится Дилан? Правда ли, что в «Эббироуд» вошел не весь первоначальный состав? Что вы думаете о теории Аарона, будто бы «Битлз» могли остановить вьетнамскую войну?"

От некоторых вопросов Филдинг уклоняется, на некоторые отвечает. Он, естественно, умалчивает, что в начале шестидесятых работал в банке и носил очки. Потом стал маклером в "Харкум, Бренделс и сын" и в 1969 положил в карман пятьдесят семь тысяч восемьсот три доллара, не считая денег, тайно переведенных на два банковских счета в Швейцарии. При этом он с благоговением читал "Роллинг стоун", собрал все альбомы «Битлз» и книги о них и знал слова всех песен. Как-то раз он издали видел Пола. А один его приятель-буддист на уик-энде в Сюррее встретил Харрисона. Филдинг не рассказывает и о том времени, которое он провел в Ливерпуле, отрабатывая акцент и посещая памятные места: подвалы, где они репетировали, старые маленькие домики, где жили их семьи. Филдинг не делится и своими мечтами, в которых он был рядом с Полом, или Джорджем, или Джоном и проникновенно ворковал в микрофон, едва не целуя металл.

Стерильное будущее Стенли Кубрика. Постоянная численность населения, развитая техника, никаких признаков нехватки электроэнергии, бензина, меди, цинка. У каждого есть хобби. Чудовищно разросся бизнес развлечений, где особое место занимает ритуальное насилие. Филдинг несколько раз ходит на боевой гольф, присутствует на публичных экзекуциях. На его глазах электрический человек устраивает себе короткое замыкание; вспышка видна за горизонтом.

Генетически измененные ("генизмы" — говорит Херманн), худые, вытянутые, как струна, люди — только прямые линии и узловатые суставы. Их сконструировали с какой-то непостижимой целью для включения в компыотерные сети. Мудреные объяснения Херманна он прерывает вопросом: