Вышли к реке. Как быть дальше? Сам офицер не поползет, лежать на льду с ним рядом опасно, если начнет брыкаться, утопит и себя, и того, кто будет поблизости.

— Дайте обера мне, — сказал Пролеткин, — я из него саночки сделаю.

— Какие саночки?

— А вот поглядите. — Пролеткин выломал в кустарнике две длинные палки.

— Снимай, хлопцы, ремни, — скомандовал он. Разведчики подали ему ремни. Офицера одели в белый костюм, положили на палки, крепко прикрутили ремнями. Теперь он не мог сделать ни единого движения и действительно был похож на санки.

Все надели белые костюмы, легли на землю и по одному сползли на лед. Офицера поручили Саше Пролеткину, он был самый легкий. Мы сделали Саше из бинтов длинную вожжу, и он тянул за собой скрученного пленного.

Передний край миновали благополучно. Чем ближе к своим, тем шире радость в груди.

Вскоре из темноты нас окликнул знакомый пулеметчик.

— Вы, товарищ лейтенант?

— Мы.

— Ну, как лед? Держит?

— Держит.

— Скажи, пожалуйста! А я раньше почти не смотрел за речкой. Приволокли, что ли?

— Приволокли.

Было около шести часов утра, все еще спали. Но с такой приятной вестью можно и побеспокоить начальство. Мы привели обер-лейтенанта в блиндаж начальника штаба. Пусть знает, что мы докладываем не только на три «о».

Моя миссия на этом кончилась. На душе было легко и грустно. Задание выполнено, «язык» из тыла доставлен, но нет с нами больше Синяева.

Вот сколько вреда причинили разведчикам в ту весну ласковое солнышко, свежий ветерок и теплые денечки.

На одном из участков Калининского фронта долгое время не наступали ни наши, пи гитлеровцы. Позиции обеих сторон оборудованы добротно. Прорвать такую оборону ой как тяжело! А ходить по ней за «языками» — дело, прямо скажем, отчаянное.

И вот именно в это время у нашего командования возникло подозрение, что фашисты произвели перегруппировку. Всем частям была поставлена задача: добыть «языка» на своем участке.

Как полезли разведчики к гитлеровцам да как начали их тормошить по всему фронту — обалдели враги со страху. Чуть ночь — кошмары для них начинаются: ползут призраки отовсюду, гитлеровцы едва успевают отстреливаться. У них даже приказ был специальный — выставлять в первой траншее на ночь полные подразделения, солдат от солдата в трех метрах. Попробуй к ним подберись!

Лазили и мы на участке своего полка. В течение ночи делали по две-три попытки, и все они кончались неудачно. А начальство настаивает: добыть «языка» — и никаких разговоров!

Вот уж действительно разведчики оказались между двух огней. Из сил выбились. Иногда, после очередной неудачи, оставались в нейтральной зоне до рассвета, чтобы подольше не слышать упреков.

Напрасно я ломал голову, отыскивая способ добыть «языка», — ничего путного придумать не мог.

Но я продолжал искать. И однажды утром, после беспокойной ночи, когда усталость буквально валила с ног, в голове мелькнула такая мысль: «Если фашисты ночью не спят, значит, они отдыхают днем, не могут же целые подразделения бодрствовать несколько суток! Почему бы нам не воспользоваться этим выгодным для нас обстоятельством?» Признаться, я тут же спасовал. В самом деле, что за дерзость: ночью не получается, а днем тем более ничего не выйдет.

Но, как я ни разубеждал себя, зародившаяся мысль жила, постепенно обрастала частными соображениями, и, в конце концов, я рассказал обо всем разведчикам.

Сначала к моему предложению отнеслись с большим сомнением. Затем взвесили все «за» и «против» и решили — дело вполне осуществимое.

Мы выработали план, доложили его командованию. План был одобрен, и дальнейшие события развертывались так.

Ночью шесть разведчиков с плащ-палатками и малыми лопатами отправились в нейтральную зону. Они выбрали высотку вблизи проволоки противника. За кустами, которые росли на высотке, вырыли глубокие щели. Верхний слой — дерн — был аккуратно срезан. Землю сыпали на плащ-палатки и уносили в лощину, чтобы она с рассветом не привлекла внимания фашистов.

Работа совершалась с величайшей осторожностью, поэтому продвигалась медленно. До вражеских траншей было не больше ста метров; первый еле слышный стук мог погубить подготовку и вообще всю затею.

Щели устроили так, чтобы из них можно было наблюдать сидя. На день должны были остаться в этих щелях Макагонов, Коноплев и я. Мы в подготовке укрытий не участвовали, набирались сил на предстоящий день.

Когда работа стала подходить к концу, за нами прислали связного. Мы, конечно, не спали. Дело готовилось весьма рискованное, до сна ли тут!

Мы приползли к укрытиям, засели в них. Нам опустили еду, воду, запас патронов и гранат. Затем над головой каждого из нас укрепили жердочки и сверху положили дерн. Не дожидаясь рассвета, все, кроме наблюдателей, удалились. Мы остались во тьме и в полном неведении: что нас ожидает?

Страшна была даже не смерть, страшнее самой смерти было попасть живыми в руки гитлеровцев. Разведчики здорово им насолили. За одни бессонные ночи и нервотрепку в течение последней недели нас на куски изрежут.

А может, гитлеровцы заметили возню около кустов и сейчас, до наступления рассвета, пожалуют сюда проверить, что здесь творилось. Может, они разгадали наши намерения. Или, может быть, нас увидят днем. Может быть, они собираются перейти в наступление, не зря же у них происходила перегруппировка… В общем, много набиралось всяких «может быть», и все — не в нашу пользу.

Но при всем том был, конечно, еще один вариант, благополучный: мы просидим день, изучим режим противника и сможем действовать наверняка.

Приближался рассвет. Мне виден был клочок неба. Сначала оно казалось черным, как земля, которая нас окружала, потом стало серым, потом — синим и, когда взошло солнце, — нежно-голубым.

Я осторожно поднял перископ. Эта небольшая трубка с глазком на одном конце и окуляром внизу была придумана специально для нас, она так и называлась — перископ разведчика. Хорошая вещь, позволяет наблюдать, не высовываясь, из-за угла, из кустов, в общем, из-за любого укрытия. Вот из ямы мне будет очень удобно наблюдать через этот прибор. Но как только я поднял перископ, тут же дернул его назад, вниз. Сердце у меня громко застучало, рука схватилась за автомат. Во весь окуляр перископа глянула одутловатая рожа гитлеровца, рыжая щетина торчала на рыхлых щеках. Уж очень близко, вот-вот заглянет в мою яму!

Стекла перископа, как им и полагалось, приблизили фашиста вплотную, в действительности он находился метрах в шестидесяти. Я ругнул себя за несообразительность и опять выставил перископ. Фашист стоял на том же месте, небритый, сонный, равнодушный. Рядом с ним на площадке был пулемет, правее и левее в траншее — другие гитлеровцы. Они разговаривали между собой, не глядя в сторону нейтральной зоны. Ночь прошла. Теперь они чувствовали себя в безопасности.

Я буквально впился в перископ и следил за чужой траншейной жизнью с таким интересом, с каким в детстве смотрел приключенческие фильмы.

Гитлеровцы зевали, прохаживались, лица у них были усталые.

Немного привыкнув к этому соседству, я осмотрелся внимательнее. Впереди наших кустов через все поле тянулось проволочное заграждение. За ржавой проволокой, вдоль нее, вилась траншея, бруствер был обложен дерном. От траншеи ответвлялось в лощину несколько ходов сообщения. По лощине ходили в полный рост. Около двери в блиндаж умывались двое. Один поливал другому из чайника. Лощина поворачивала за высотку, и я не видел, что там дальше.

К восьми часам движение в обороне почти прекратилось, все ушли в блиндажи спать. Напротив меня остался только рыжий у пулемета. Он почти не смотрел в сторону наших траншей, бесцельно слонялся взад-вперед, о чем-то размышлял. Справа и слева от него на значительном расстоянии маячили такие же одинокие фигуры. Тактически это объяснялось просто: на участке взвода оставлены три наблюдателя — по одному от каждого отделения. Наши предположения полностью подтвердились: бдительности, которую проявляли гитлеровцы в ночное время, днем как не бывало.