Диоген проверил препараты и их дозировку в системе ввода: сто миллиграмм гидрохлорида мидазолама[125], за которыми последуют в равных частях смертельные дозы бромида векурония[126] и хлорида калия[127]. Он взял тяжеловесную стопку документов, утвержденных государством на исполнение казни, и заполнил первый из двух разделов, указав свое имя, имя объекта, свой регистрационный номер врача, серийный номер лицензии на врачебную деятельность, и лекарства, которые будут использованы.

— Пять минут, — сказал надзиратель.

Диоген сорвал бумажные пломбы, закрепленные вокруг шприцев, затем надежно установил их в три трубки капельницы, один за другим. В этот момент в соседней комнате Гарей начал кричать: то были вопли гнева — в основном бессвязные, за исключением громких проклятий. Диоген не обратил на них никакого внимания. Он включил кардиомонитор, чтобы следить за пульсом объекта. Пульс, к слову, оказался значительно повышен — впрочем, как и следовало ожидать.

Из камеры исполнения наказаний в комнату вошел охранник.

— Последнее слово сказано? — устало спросил надзиратель, проходя через стандартный перечень вопросов.

— Если вам угодно это так называть, то да, сэр, — ответил охранник.

— Канцелярия губернатора?

— Дает зеленый свет.

Камера погрузилась в тишину, в ней раздавались только грязные ругательства Гарея, становившиеся все громче и доносившиеся из-за частично приоткрытой двери. Надзиратель наблюдал, как часы на стене медленно отсчитывают одну минуту, затем другую. Наконец, он повернулся к Диогену.

— Можете начинать, — сказал он.

Диоген кивнул. Обратив внимание на первый шприц, он ввел мидазолам. Бесцветная жидкость спускалась по трубке капельницы, которая — вместе с несколькими другими трубами — тянулась в камеру казни через небольшое круглое отверстие в стене.

«Констанс», — прошептал он про себя, почти благоговейно.

Сначала громкий, резкий голос Гарея оставался неизменным. Затем он стих и стал невнятным. В течение тридцати секунд он стал ненамного громче отрывочного, бессвязного бормотания.

Диоген выдавил второй шприц, вводя паралитик.

Все глаза в камере были обращены либо на частично открытую дверь камеры казни, либо на маленькое смотровое окно в соседней стене. Никто не заметил, как Диоген сунул руку в карман своего лабораторного халата, извлек еще один шприц, — который он положил туда заранее, предварительно вынув из своего медицинского саквояжа — и вставил иглу в клапан впрыска третьего катетера, после чего ввел его содержимое в трубку капельницы. Так же быстро он положил теперь уже пустой шприц обратно в карман халата.

Эта четвертая, секретная часть «смертельного коктейля» являлась одной из собственных разработок Диогена: сочетание бензоата натрия и сульфата аммония — консервантов, используемых, среди прочего, для сохранения свежести мяса.

Через мгновение в комнате раздались вздохи, после чего последовала череда восклицаний.

— Взгляните на него, — заметил один из охранников. — Он же дергается, как рыба. Никогда не видел раньше ничего подобного.

— Это выглядит так, как будто он испытывает сильную боль, — заметил доктор ЛеБронк, и в его голосе послышалось волнение.

— Как такое возможно? — выругался надзиратель. И тут же набросился на Диогена, — что происходит?

— На мой взгляд, ничего особенного. Все в порядке. Я собираюсь ввести хлорид калия.

— Поспешите, — приказал надзиратель.

Медленно и осторожно Диоген надавил на плунжер третьего шприца, содержимое которого вызывало остановку сердца и приводило к смерти. Учитывая то, что в его вены уже были введены неразрешенные химикаты, убийца, возможно, страдал больше, чем требовалось. Скорее всего, наверняка больше, чем требовалось. Однако для Диогена было важно, чтобы его добыча была, как можно более свежей.

Плунжер достиг рукояти. Теперь это был лишь вопросом времени. Диоген наблюдал по монитору, как сердце Гарея начинало неумолимо замедляться, в то время как в камере казни он продолжал слабо бороться, издавал булькающие звуки и задыхался, жадно хватая воздух, испытывая явные муки, несмотря на успокоительные и паралитические препараты.

«Вот как закончится мир. Вот как закончится мир»[128], — цитировал про себя Диоген. Он сделал глубокий, судорожный вздох и тем самым подавил свой внутренний голос. Для полного прекращения сердечной деятельности потребовалось целых двенадцать минут.

— Готово, — наконец сказал Диоген, отступая от монитора.

Охранник обменялся взглядом с тюремным врачом. Они, как заметил Диоген, оба выглядели мертвенно-бледными — осужденный умер уродливой, затяжной и мучительной смертью. Диоген чувствовал презрение к их слабости и лицемерию.

Надзиратель глубоко вздохнул, приходя в себя.

— Хорошо, — сказал он, — Доктор Лейланд, не могли бы вы подтвердить, что объект скончался и подписать свидетельство о смерти?

Диоген кивнул. Отойдя из монитора, он извлек несколько инструментов из своего медицинского саквояжа — параллельно спрятав в сумку пустой шприц — и вышел в камеру казни. Завеса перед смотровыми окнами была снова закрыта: тем временем сотрудники тюрьмы уже выводили членов семей, а официальным свидетелям еще предстояло подписать документы. Он подошел к трупу Люциуса Гарея. Мужчина, находясь в агонии, сильно боролся с кожаными ремнями, о чем свидетельствовали ободранные и кровоточащие запястья и щиколотки. Диоген извлек иглу из его вены и выбросил ее в медицинские отходы. Он посветил фонариком в глаза Гарея и убедился, что зрачки неподвижны и расширены. После этого он больше ни разу не взглянул в лицо мертвеца: это было весьма неприятное зрелище. В особенности ему был противен толстый торчащий пенек языка, похожий на цветной леденец, с ярко выраженными сосочками насыщенными кровью до баклажанного оттенка, как при хелонитоксизме[129]. Вместо этого он методично прошел все этапы, необходимые для подтверждения смерти. Он произвел сжатие трапециевидной мышцы, чтобы убедиться в отсутствии болевого рефлекса, отметил изменение цвета кожи и отсутствие дыхания, надавил на сонную артерию в поисках пульса и ничего не обнаружил. Приложив стетоскоп к груди мертвеца, он в течение двух минут внимательно слушал дыхание или сердечный ритм, так ничего и не услышав. Люциус Гарей был мертв. Диоген отступил, развернулся и быстро отошел от тела: Гарей опорожнил свой кишечник во время казни.

Он вышел из камеры, представил свое заключение надзирателю и ЛеБронку и заполнил официальную документацию, в конце записав дату и время смерти. Итак, эта часть была закончена — все, что осталось, это сохранить то, ради чего он все это затеял.

Тем более он знал, что уже сейчас на небольшой стоянке около здания, используемого для казни смертников, тело будет ждать грузовик-рефрижератор, который доставит его в офис судмедэксперта, где Диоген проведет его вскрытие. Далее доктор Лейланд по очереди пожал руку надзирателю и ЛеБронку. Они оба все еще выглядели немного потрясенными затяжной смертью Гарея. Что действительно удивляло Диогена, что никому из них — или кому-либо еще — не пришло в голову, что тот же самый врач, который вел смертельный коктейль лекарств Гарею, также будет и коронером — что само по себе весьма необычно. И что в обоих случаях один и тот же человек диагностировавший смерть мужчины, произведет и его вскрытие. В результате, несанкционированные консерванты, которые он ввел, никогда не будут обнаружены в кровотоке умершего. Конечно, он не сообщил Констанс, что помимо того, что он является коронером, он также работает палачом — это огорчило бы ее без особой необходимости.