…Условия содержания в тюрьмах — нью-йоркской окружной и федеральной исправительной в г. Атланта — были тяжелые. Состав заключенных был разным, но преобладали уголовники. Ссоры и драки, употребление наркотиков, которые непонятно как доставлялись в тюремные помещения, отравляли обстановку, делали ее невыносимой для многих заключенных.

Вильям Генрихович провел в таких условиях четыре с лишним года, но ни разу не пожаловался на плохое содержание.

Он обладал способностью находить себе занятие в любой обстановке. Его ум находился всегда в постоянном поиске увлекавших его идей. То он занимался решением математических задач, то составлением кроссвордов, изобретением различных приспособлений.

В этой связи Донован описывает ситуацию, которая сложилась, когда Фишер находился в нью-йоркской тюрьме. В камеру к нелегалу поместили одного отпетого уголовника, и адвокат решил поинтересоваться обстановкой. Донован приводит следующий диалог, который произошел между ним и его подзащитным:

«— Я слышал, у вас появился сосед по камере?

— Да, — ответил Абель, — бедняга бандит.

— Как вы с ним уживаетесь?

— Очень хорошо, — сказал полковник, закуривая сигарету, — я учу его французскому языку Видите ли, Скуиллант (фамилия заключенного. — Авт.) был очень расстроен в связи с тем, что снова попал в тюрьму, и первые дни вел себя, как зверь в клетке. Я не обращал внимания на его возню, но в конце концов она стала мешать мне решать математические задачи, с помощью которых я убивал время. И вот у меня появилась идея.

Я замечал, что у людей, таких как он и некоторых других, привыкших действовать методами насилия, физическое утомление помогает успокаивать эмоциональное возбуждение. Мне трудно было что-нибудь придумать в маленькой камере с самым строгим режимом. Однако я заметил, что стены, потолок и пол камеры — грязные, и спросил, не хочет ли он поскрести их, чтобы сохранить свою физическую форму.

В конце концов он заявил, что займется этим делом. С тех пор каждый день по несколько часов он скреб камеру и содержал ее в абсолютной чистоте.

Я подумал, чем бы компенсировать его усилия, и предложил учить его французскому языку, и он был в восторге.

Я проявляю терпение — и без каких бы то ни было текстов мы добились весьма неплохих успехов».

Разведчика не оставляли в покое и спецслужбы. С одной стороны, они действовали через администрацию тюрьмы, с другой — через самого адвоката. Донован профессионально и добросовестно выполнял обязанности защитника, но никогда не упускал возможности в критических ситуациях напомнить, что подзащитный упускает свой шанс, отказываясь от сотрудничества с американскими спецслужбами. Иногда такие беседы принимали форму нажима. Но каждый раз нелегал отвергал эти домогательства, действуя при этом с большим достоинством и тактом.

Мероприятия по вызволению Фишера из американской тюрьмы были начаты в октябре 1957 года. Сотрудники центрального аппарата старались подобрать оптимальный вариант, который позволил бы начать переговоры с американцами.

В процесс работы была включена и Елена Степановна. В качестве ее адвоката был приглашен влиятельный юрист Вольфганг Фогель, член Коллегии адвокатов Большого Берлина. Он должен был выступать в качестве посредника перед американскими властями.

Важным моментом был подбор подходящего кандидата или кандидатов для обмена. В этот период найти таких людей было непросто. Американцы скептически относились к тому, что в СССР найдется равнозначный кандидат.

Итальянский журнал «Темпо» в феврале-марте 1958 года поместил интервью своего корреспондента с заместителем генерального прокурора США Томпкинсом, который следующим образом охарактеризовал положение: «Это был противник большого масштаба, гений в своей профессии, — отмечал он. — В течение десяти дет он смог не только прожить незамеченным и не обратить на себя внимания, не вызвать к себе подозрения, но сумел даже приобрести симпатии к себе и установить много дружеских связей. Это, несомненно, наиболее важный и самый способный советский агент, который когда-либо попадал в наши руки с 1917 года. В своей профессии — это исключительный человек во всех отношениях… Арест Абеля — дело большого значения. Для подготовки агента с такими способностями требуются годы и годы, может быть, десять лет, а может быть, двадцать. Его сила воли и выдержка таковы, что, если бы мне пришлось написать учебник о поведении секретного агента, я не смог бы посоветовать ничего другого, как имитировать Абеля. Это человек, пожертвовавший всем ради выполнения своей миссии, который полностью перевоплотился в свою роль. Для русских он, несомненно, незаменим. Поэтому я не думаю, чтобы он был обменен на кого-нибудь, поскольку тем самым мы преподнесли бы русским огромный подарок»[20].

Лед тронулся неожиданно. 1 мая 1960 года в районе Свердловска был сбит американский разведывательный самолет У-2, который пилотировал Френсис Пауэрс, тридцатилетний американский летчик. Самолет принадлежал ЦРУ и был буквально напичкан разнообразной техникой. Задача летчика — сфотографировать ракетные базы под Свердловском.

Пауэрс выбросился с парашютом и был арестован. В дальнейшем американцы начали высказываться в пользу обмена Абеля на Пауэрса. Однако переговоры затянулись на полтора года. И только 10 февраля 1962 года произошел обмен. Он состоялся в Берлине на мосту Альтглинике-брюкке.

Сам Фишер следующим образом описывает события, которые предшествовали обмену:

«Был вечер 6 февраля, мы уже сидели запертые в камере. Подошел надзиратель и сказал: «Абель, возьмите вещи. Идите вниз». Он подождал, пока я кончил сборы. Много времени они не заняли…

Внизу, когда мы вышли из блока камер, меня отвели в комнату дежурного. Там был начальник тюрьмы.

— Вам надо поехать в Нью-Йорк.

…Около двух часов ночи я уже был в самолете, а в пять утра меня принимал дежурный по тюрьме в Нью-Йорке. Через день, 8 февраля, в 15 часов, меня снова одели и вывели из тюрьмы. На улице у входа в тюрьму меня встретил Уилкинсон, бывший начальником тюрьмы в Атланте во время моего пребывания там.

Мы сели в машину, там оказалось еще несколько человек, и в сопровождении второй машины направились к югу…

Отъехав от Нью-Йорка примерно километров сто, мы подъехали к аэродрому, по всем признакам военному. У ворот произошла небольшая заминка — Уилкинсон позвонил кому-то по телефону, а затем наши машины подъехали к четырехмоторному самолету.

Уже темнело, и, когда мы поднялись в воздух и легли на курс, появились звезды. Я выглянул из окна, нашел Большую и Малую Медведицу, Полярную звезду и определил курс: мы летим примерно на 17 градусов к востоку от севера — следовательно, на Европу.

Я знал, что большая дуга из Нью-Йорка на Северную Европу проходит в этом направлении и, когда Уилкинсон спросил меня, имею ли я представление о цели полета, я ему так и ответил: «На Европу».

Он был несколько удивлен, но, когда я ему показал на звезды, он понял, откуда мне было это известно…

В Берлине мы приземлились на аэродроме Темпельгоф, где нас ждали какие-то люди с машинами. Проехав довольно долго по городу, мы подъехали к зданию оккупационных войск США. Меня повели в подвальное помещение… Было совершенно ясно, что дело шло к обмену».

Обмен произошел утром 10 февраля 1962 года. Вильям Генрихович сразу же попал в объятия друзей и коллег, которые принимали участие в этом мероприятии. Затем его привезли на служебную виллу в Карлсхорст, где его ждали жена Елена Степановна и дочь Эвелина.

Состоялась товарищеская встреча. Был поднят не один тост. В конце встречи Вильям Генрихович сказал: «Я испытываю чувства человека, попавшего «с корабля на бал». И радостно, и волнующе, и непривычно, непривычно до такой степени, что даже с бокала легкого сухого вина неимоверно кружится голова. Откровенно говоря, я как во сне. Произошел такой разительный контраст обстановки, что даже трудно поверить в случившееся. «Корабль», на котором мне пришлось находиться без малого пять лет, как вы знаете, имеет весьма прозаическое название — каторжная тюрьма министерства юстиции в городе Атланте. Там я старался делать все возможное для того, чтобы не уронить чести и достоинства советского человека, до конца выполнить свой служебный долг».