Тут я взглянул на Квятковского и лукаво улыбнулся. Он, видимо, обрадовался поклону и окончательно успокоился на мой счет, признав во мне «неподдельного» Хамилейнена. После этого разговор принял чисто деловой характер. Я пожелал видеть товар. Мне ответили, что его сейчас нет, и ограничились лишь образцами, показав их тысяч на сорок Я долго и внимательно их рассматривал, одобрил и приступил к торгу. За два с половиной миллиона с меня запросили сначала два. Я стал протестовать, уверяя, что организация сбыта мне обойдется дорого. В России продать бумаги невозможно, так как они, конечно, уже давно зарегистрированы всеми банками и кредитными учреждениями как «нелегально» приобретенные. Между тем, ввиду войны, Россия блокирована и переправить их за границу нелегко. Наконец, мы в принципе сошлись на 1 млн. 200 тыс. рублей. Договорившись о цене, Квятковский и Горошек заявили, что желали бы иметь уверенность и гарантию в моей покупательской способности, прежде чем доставить товар на Переяславльскую. Я вывернул было им бумажник, туго набитый «куклами» (пачки прессованной газетной бумаги, обернутые с наружной и внутренней стороны пятисотрублевками), но они на это лишь снисходительно улыбнулись и сказали:
— Этих денег, конечно, далеко не достаточно!
— Разумеется, — ответил я. — Но не могу же я носить при себе миллион двести тысяч рублей!..
— Как же вы думаете быть? — спросили они.
Я ответил, что подумаю и постараюсь доставить им назавтра ту или иную гарантию.
— Если ничто меня не задержит, то буду у вас завтра, в это время, — сказал я, покидая их.»
Я долго ломал себе голову, какую же гарантию мог им предоставить Линдер, и, наконец, остановился на следующем: отправился в одно из почтовых отделений, возглавляемое моим знакомым, неким Григорьевым, и находящимся неподалеку от Переяславльской улицы.
— У меня к вам просьба, — сказал я Григорьеву. — завтра, между двенадцатью и четырьмя часами дня, явится к вам в отделение некий господин Хамилейнен, может быть, в сопровождении знакомого и подаст телеграмму в Гельсингфорс, в отделение Леонского Кредита с требованием перевода 1 млн. 200 тыс. рублей на его текущий счет в московское отделение Волжско-Камского банка. Будьте добры лично принять эту телеграмму, но, конечно, не отправляйте ее, а передайте потом мне.
Григорьев обещал все выполнить в точности, а я поставил Линдера в курс его дальнейшего поведения. Линдер в точности выполнил всю программу: в присутствии Квятковского дал телеграмму и просил немедленно известить его по телефону в «Боярский Двор» о получении ответа из Гельсингфорса.
Направившись снова к Григорьеву, я прочитал телеграмму Линдера, составленную в выражениях, выше мной приведенных, и гут же написал ответ: «Москва. Переяславльская улица, 14. Хамилейнен. Согласно вашему требованию, 1 200 000 (миллион двести тысяч) рублей переводим сегодня Московский Волжско-Камский банк ваш текущий счет N 13602 (тринадцать тысяч шестьсот два) Правление отделения Леонского Кредита».
Григорьев любезно отстукал на бумажной ленте текст этой телеграммы, наклеил его на телеграфный бланк, пометив сбоку место отправления (Гельсингфорс), число и час, заклеил телеграмму и передал ее мне. На следующее утро агент Патапкин, переодетый почтальоном, полетел на Переяславльскую улицу, передал телеграмму и получил даже трешку на чай.
Линдер принялся ждать обещанного извещения по телефону. Однако день кончился, но никто ему не позвонил. Я стал уже волноваться, плохо спал ночь, но вот на утро позвонил мне Линдер:
— Меня, господин начальник, известили о телеграмме, переслав ее, и попросили быть завтра, к двум часам на Переяславльской для окончания дела.
— Что это вы, Линдер, как будто испугались?
— Да, не скрою, что жутковато! Ведь вы подумайте, господин начальник: являюсь я туда, по их мнению, с 1 млн. 200 тыс. рублей, а что, если эти мошенникам придет мысль меня убить и ограбить?
— Ну вот, тоже!.. Точно вы не знаете, что воры — профессионалы их калибра на «мокрые» дела (убийства) не пойдут! Разве — в случае самообороны.
— Так-то оно так, а все-таки боязно! Почем знать?
— Не падайте духом, Линдер, и помните, что внеочередной чин не дается даром! Вы вот что скажите мне: прихожая на Переяславльской близко расположена от гостиницы, где, обычно, вас принимают?
— Да совсем рядом, они смежны.
— Из окон гостиной можно видеть улицу и подъезд дома?
— Да, крайнее окно выходит к самому подъезду.
— Прекрасно! Через час к вам явится агент под видом заказчика ювелирного магазина, где вы на днях покупали солонку. Он принесет футляр с заказанной, якобы, вашей вещью и непременно пожелает передать вам ее лично. Запомните его наружность. Этот агент будет завтра, в 11 часов 30 минут утра стоять справа от подъезда вашей гостиницы, переодетый лихачом, на нем вы и поедете в банк и на Переяславльскую. Я сейчас с этим заказчиком пришлю вам написанную диспозицию завтрашнего дня. По телефону о ней говорить и долго и небезопасно. Кроме того, этим способом исключается возможность ошибок· у вас будет достаточно времени изучить ее в точности. Ну, до свидания, Линдер, желаю вам полного успеха и не забывайте о предстоящей награде.
Повесив трубку, я принялся писать.
«Ровно в двенадцать часов выходите из дому и усаживаетесь на поджидающего вас лихача справа от подъезда. Едете на нем в Волжско-Камский банк, выходите из подъезда, держа под мышкой небольшой, заведомо пустой портфельчик. В банке вас встречает агент, что явится сегодня к вам в 8 часов вечера под видом знакомого (запомните хорошенько его лицо) и где-либо в уборной банка-набьет ваш портфель двенадцатью пятисотрублевыми «куклами», изображающими 100 тыс рублей каждая. Пробыв в банке не менее часа, вы выходите из него, озабоченно озираясь и демонстративно таща набитый портфель под мышкой. Лихач вас доставляет на Переяславльскую, где ожидает у подъезда.
Если, паче чаяния, «товара» на этот раз не окажется на месте, то выругайтесь или держите себя сообразно с обстоятельствами, но, не поднимая тревоги, уезжайте не в духе домой. Если товар на месте, то, убедившись в этом, начните приемку, что должно с проверкой бумаг и купонов занять у вас, примерно, около двух часов. Во время приемки, как бы опасаясь, чтобы извозчик не уехал, подойдите к окну, громко постучите в стекло обернувшемуся на стук лихачу, строго погрозите пальцем и мимикой передайте ему приказание дожидаться вас хоть до вечера. Лихач, как бы озябнув, примется бить себя рука об руку и по плечам, что послужит сигналом для дежурившего напротив Курнатовского. Ровно через полчаса после этого сигнала (по часам) Курнатовский с дюжиной агентов ворвется в квартиру и переарестует всех. Было бы желательно под каким-либо предлогом пройти вам в прихожую и незаметно приоткрыть дверь, выходящую на лестницу, что облегчило бы Курнатовскому с людьми моментально ворваться в гостиную. Впрочем, при наличии заготовленных заранее приспособлений, дверь, в случае чего, будет взломана.
Предписываю вам строжайшие придерживаться этой программы, предоставляя вам лишь право менять, по собственному усмотрению, только несущественные детали своего поведения, однако, не нарушающие ни на йоту общего намеченного плана».
Эту своего рода диспозицию я направил тотчас же к Линдеру, в «Боярский Двор», с агентом.
На следующий день, к двум часам Переяславльская улица была запружена агентами: четыре дворника с метлами и ломами скалывали и счищали лед, тут же сновали три извозчика, на углу газетчик прикрывал названия газет, на другом — нищий просил милостыню, какой-то татарин с узлом за спиной обходил, не торопясь, дворы и заунывно кричал: «халат, халат!..» Л.А.Курнатовский сидел напротив наблюдаемого дома в пивной лавке и меланхолично потягивал из кружки пиво. Все люди, разумеется, были вооружены браунингами.
Ровно в два часа к подъезду подлетел лихач, едва осадив рысака. Из саней вышел Линдер с портфелем под мышкой, пугливо огляделся кругом и, наконец, вошел в подъезд особняка.
