— Это вы в участке надышались. — Лимкин старательно мял в пальцах полу сюртука, пытаясь оттереть тёмное пятно. — Ясное дело.

— А почему вас не тошнит? — с трудом спросил Бен.

— Я пятнадцать лет работал на «Кемикал Данг Фактории», — очень серьёзно сказал Слэй Лимкин. — Теперь меня тошнит только от химических удобрений. Хотя в остальном работа была хорошая и должность не из последних, но потом у меня обнаружили синдром Патча и сразу выставили за ограду. Мистер Мэй, вы знаете, что такое синдром Патча? Не знаете? Вот и хорошо, лучше и не знать.

Бенджамиль с омерзением посмотрел на свои светлые брюки. От вида бурых заскорузлых пятен на коленях его замутило сильнее.

— Может, всё-таки дождёмся сумерек? — уже в сотый раз предложил Лимкин.

Бен поглядел на изрисованную похабными картинками стену с обвалившимися кусками штукатурки, на полусгнившую оградку палисадника и в сотый раз покачал головой.

— Вы только покажите мне направление, а сами идите домой. Чего вам со мной таскаться? — неуверенно сказал Бен.

Ему до ужаса не хотелось искать трубу в одиночку, он даже готов был терпеть навязчиво-многословного Лимкина с его бесконечными жалобами.

— Да нет, чего уж там. — Лимкин пожал плечами. — Мне всё равно в те края топать.

— Вы живете около тубвея? — Бенджамиль даже обрадовался.

— С чего вы взяли? У нас тут один патрубок на полторы сотни кварталов. Это вам не аутсайд. Мой дом вон в той стороне. — Лимкин указал куда-то за спину. — Один патрубок и один стоповский участок на четыре сектора. Был…

— А вы вроде сказали, что нам по пути, — удивился Бен.

— По пути, но домой я пока не пойду, — рассудительно сказал Лимкин, — Отсижусь пока у одного приятеля, вдруг искать будут. Так что дома я буду не скоро. — Он протяжно вздохнул. — Замиля будет волноваться… и дети. Когда их теперь увижу? — Лимкин судорожно всхлипнул, размазывая по грязным щекам слезы. — Вы уж извините меня, мистер Мэй, что я при вас плачу, это у меня болезненное. Никогда не могу удержаться.

— Ничего страшного, — сказал Бен устало, Лимкин плакал уже третий раз с тех пор, как они выбрались из взорванного участка.

Дурнота постепенно утихала. Бенджамиль отвернулся от утирающего слезы Лимкина, вытер руки о штаны и полез за пазуху.

Кружок оракула был тёплым, ощутимо весомым, надежным, единственным, что еще как-то связывало Бена с привычным и безопасным миром делового кольца, с уютной квартирой в бело-оранжевом секторе аутсайда, с неразобранным ящиком антикварных комиксов под кроватью. Бен шмыгнул носом и шесть раз крепко сжал оракула в руке. На дисплее, словно всплывая из темной глубины, проступили буквы:

— Ну вот, — тихо сказал сам себе Бен. — Нужно было спрашивать советы до, а не после. Это, конечно, не совсем то, чего я ожидал, но про Вайса всё сказано предельно верно. Если бы я загодя знал, что Трустам такая скотина, то позвонил бы кому-нибудь другому.

«Кому бы ты позвонил? — осведомился ехидный голос внутри Бена. — Тебе тридцать два, и твой единственный друг оказался полным дерьмом, а новых друзей у тебя не будет, ты ведь не любишь ничего нового, кроме антикварных безделушек. Ха-ха! И даже эти безделушки далеко не новые!»

— Что там у вас? — спросил Лимкин, вытирая крючковатый нос.

— Ничего, ерунда, — ответил Мэй, пряча оракула. — Можно идти дальше.

— А как самочувствие?

— Сносно, — сказал Бен, поднимаясь с треснутого пластмассового ящика.

— Лучше бы погодить до темноты, — просительно сказал Лимкин.

Бенджамиль упрямо помотал головой:

— Мне нужно идти. К тому же ночью здесь опасно.

— Здесь всегда опасно, — уныло сказал Лимкин, — и днём и ночью. Только ночью меньше шансов попасться на глаза стопам. Я думаю, патрули уже прочёсывают ближние сектора. Им же надо найти виноватых. А по темноте мы бы живо проскользнули. Я ж в этих кварталах вырос, каждый закоулок знаю… Ну, нет так нет… — Лимкин поднялся на ноги. — Тогда пойдём, что ли?

Проведя всю свою сознательную жизнь в окружении механизмов, так или иначе отсчитывающих часы и минуты, Бенджамиль даже не предполагал, сколь сложно определять время, не имея перед глазами ни одного циферблата. Лимкин утверждал, что они идут часа два, Бену казалось — гораздо дольше. Они шли черными дворами, подворотнями, совершенно невообразимыми закоулками, время от времени со всеми предосторожностями пересекая большие радиальные и сегментарные улицы.

Сначала Бен с интересом глазел вокруг, но вскоре это занятие ему прискучило. Архитектура чёрного буфера удивляла своей сумбурностью. Сорокаэтажные небоскрёбы со шпилями и фигурными карнизами преспокойно соседствовали с ветхими пятиэтажками в стиле миникор. Однако формы быстро утомляли однообразием повторяемости. Кроме того, на всем лежала печать запустения. Несколько раз им попадались нелюбопытные, нахохлившиеся прохожие, спешившие при виде незнакомцев свернуть куда-нибудь от греха подальше, но в целом казалось, что кварталы необитаемы уже много лет. Только запах, свежие отбросы и мусор говорили об обратном.

Шагая по растрескавшейся коросте асфальта, Бенджамиль пытался представить себе людей, обитающих за облупленными неприглядными фасадами, и каждый раз выходило что-то злое и визгливое, с голым розовым хвостом, такое, что невольно становилось стыдно за свои мысли.

Лимкин шёл, нервно поглядывая по сторонам, и говорил, говорил, говорил… Бенджамиль изо всех сил старался следить за ходом беседы, но это не всегда удавалось.

— А!? — встрепенулся Бен, выныривая из путаницы своих мыслей. — О чём вы, Слэй?

— Как о чём? О детях, мистер Мэй. В том смысле, что дети — единственный смысл жизни человеческой. Или вы другого мнения?

— Вы лучше называйте меня Бенджамилем или Беном, — в очередной раз попросил Бен. — Не нужно постоянно говорить «мистер Мэй».

— Хорошо, мистер Мэй, — отозвался Лимкин. — Вот у вас, к примеру, дети есть?

— У меня? — рассеянно переспросил Бен. — У меня пока нет.

— А у меня есть. — Лимкин гордо приосанился. — У меня вообще-то четверо. Двое парней и две девочки. Старшему, Рахибу, уже четырнадцать!

— Но ведь корпорация не одобряет многодетных браков, — неуверенно сказал Бен.

— Я, конечно, знаю, — Лимкин понизил голос и придвинулся поближе, — что перенаселение и всё такое, но я не корпи. И потом, у меня на этот счет есть свои соображения.

— Неужели? — изумился Бен.

— Зря вы смеётесь, мистер Мэй! — Лимкин слегка обиделся. — В каждой семье должно быть по одному ребёнку, максимум по два, арифметика простая, это я знаю. А у нас с Замилей четверо и пятый намечается. Но это оттого, что всё вранье: и перенаселение, и демографические санкции.

Бен развёл руками:

— Но нас действительно уйма.

— Это в чёртовом гигаполисе нас уйма, — проворчал Лимкин. — А на Земле — не так уж и много. Только не об этом речь! — Бледные щеки маленького светлоглазого человека покраснели. — Я хорошо понимаю, что плодиться без меры нельзя. Так и не плодиться нельзя. Я спрашиваю: какой выход? А мне отвечают: самый простой! Сей без счета, но не забывай саженцы прореживать.

— В каком смысле прореживать? — От изумления Бенджамиль даже остановился.

— Способов хватает, мистер Мэй. Вы Дарвина читали? — Лимкин воздел к небу палец. — Сильный съел слабого, съел слабого — стал сильнее.

— А вы думаете, что достаточно сильны? — резонно спросил Бен.

— Я? — Лимкин хихикнул, бледнея. — Куда уж мне. Разве что дети… Моему Рахибу всего четырнадцать, а он уже год как в банде. Значит, чего-то да стоит. Трэчеры кого попало к себе не берут.

— Вот и убьют его где-нибудь! — сердито сказал Бен и тут же спохватился. — Я совсем не то хотел сказать. В том смысле, что я этого вам не желаю, но…