Позади треснул выстрел. Теперь определенно стреляли в него. Бен мчался вперед, уже не чувствуя под собою ног. А впереди маячила широкая щель между двумя домами. Только бы повезло! Пуля выбила из стены облако кирпичной пыли. Бенджамиль на всем ходу нырнул в узкий проход, ударился плечом о противоположную стену и побежал по рукотворному каньону шириной в полтора метра. Оскальзываясь, он перепрыгивал через горки мусора, но всякий раз умудрялся оставаться на ногах. Лишь в самом конце прохода ботинок за что-то зацепился, и Бен кубарем полетел по прелой листве. Он тут же вскочил и, прихрамывая, бросился назад. Там из стены дома, совсем невысоко над землёй, торчал кусок ржавой трубы. Бенджамиль уцепился за него двумя руками и потянул на себя. Труба неожиданно легко подалась. Бен качнул её вверх-вниз, и в его руках оказался обломок длиной около метра. Как раз то, что нужно! Перебравшись через мусорную кучу, что запирала выход из каменной расселины, Бенджамиль нырнул за неширокий пилон, прижался спиной к стене и затаил дыхание. Он слышал, как Джолли Блэйд носорожьей тушею ввалился в узкий проход и прёт по нему с хрустом и топаньем, цедя на бегу невнятные проклятья. Его хриплое одышливое сопение становилось всё отчётливей. Бенджамиль перехватил трубу поудобнее и, занеся её над правым плечом, принялся ждать, нервно покачиваясь на широко расставленных напружиненных ногах. Он знал, что должен ударить прежде, чем раздастся выстрел.

Топот и хруст на мгновение стихли, и почти сразу Блэйд, тяжело отдуваясь, полез на кучу гнилой листвы и каменного крошева. Бен, притаившийся за узким пилоном, видел, как из прохода появилась рука с пистолетом: Джолли Блэйд достиг вершины мусорной Килиманджаро и начал спускаться вниз.

Сердце Бенджамиля колотилось уже не в груди, а где-то в верхнем отделе пищевода. Кисти рук чувствовали литую тяжесть металла, ладони ощущали удобную шероховатость ржавчины, всё тело превратилось в готовую развернуться пружину. Он ждал одной только капельки удачи, малюсенького везения. И кто-то там, наверху, или в другом измерении снизошёл-таки до него своей милостью.

Нога Джолли Блэйда поехала по ненадёжному склону, и он на один-единственный миг потерял равновесие. В этот же самый момент Бенджамиль вывернулся из-за пилона и со всего размаху ударил Блэйда стальной трубой прямо в лицо. Он попал куда-то в переносье. Ослепший от боли Блэйд выронил пистолет и схватился руками за голову. Его швырнуло спиной на стену, но он, глухо зарычав, попытался броситься вперёд. И тогда Бен, страшно оскалившись, дважды ударил его трубой сверху. Он целил в голову, но попал в область шеи. Тем не менее Блэйд обмяк, завалился на бок и остался лежать на боку, подтянув к животу ноги.

Бен замахнулся ещё раз, но ударить лежащего человека по голове было выше его сил. Он отшвырнул кусок трубы в сторону и, нагнувшись, крикнул прямо во влажно блестящее красным лицо:

— Что, съел?! Получил свои деньги?! Продал мои почки?! Тварь! — Бен плюнул на ворот полосатой рубашки.

Джолли не подавал никаких признаков жизни, и это немного остудило воинственный пыл победителя. Он поискал среди мусора пистолет, нашёл его и принялся вытирать о подкладку френча. Он чувствовал себя пьяным и абсолютно бесстрашным.

— Прощай, вольный охотник, — сказал он, засовывая пистолет за брючный ремень. — Надеюсь, это твоя последняя жизнь и мы больше никогда не увидимся.

Что может быть проще, чем станция тубвея? Пучок серебристых артерий на решетчатых опорах, три десятка эскалаторов, выносящих потоки пассажиров на четыре уровня посадочных платформ, стопы в дефендерах, слип-дорожки, очереди к загрузочным консолям, раскрывающиеся двери таблеток. Услышь три дня назад, что поиск станции тубвея может вдруг сделаться для кого-то важной жизненной задачей, Бен смеялся бы как сумасшедший. Ведь что может быть проще, чем станция тубвея? Вы садитесь на инерпед, за десять минут доезжаете до самой близкой из станций, расположенных в округе, оставляете инерпед на стоянке, дожидаетесь свободной таблетки и едете куда душе заблагорассудиться. Не хотите ехать до станции на инерпеде? Тогда вызывайте такси, если, конечно, не жалко денег. А можно просто пройтись пешком — полчаса, проведённые на свежем воздухе, особенно приятны вечером в пятницу.

«Поглядеть со стороны, так получается страшно забавно, — думал Бен, подходя к очередному перекрёстку. — Живёшь всю жизнь, ничего не зная об окружающем тебя мире. Дом — школа, дом — универсам, дом — работа, дом — работа — универсам, дом — универсам — крематорий, крематорий — соевые плантации. Даже если ты накопишь денег и съездишь в Арабские Штаты, то всё равно будешь крутиться между туристическим маршрутом, пляжем и гостиничным рестораном. Бежишь по проторённой дорожке, и нет возможности выбраться из этой вселенской определённости. Больше того, нет самого желания куда-то выбираться. Ведь, двигаясь внутри своего канальца, ты не видишь ничего, кроме стенок и узкого хода. Ты можешь бежать вперёд, можешь бежать назад, можешь изредка сворачивать в боковые коридоры, в те, что просверлены строителем твоего лабиринта. Кто-то уже решил за тебя, куда можно ездить, с кем нужно дружить, с кем общаться, кого любить, кого ненавидеть, словно вырезал кусочек огромного пирога и дал тебе в руки. На! Ешь! Питайся! А ты? Ты, человек определённого роста и телосложения? Быть может, ты хотел бы совсем другой кусок, вон тот, который с краю? А может, ты и не голоден вовсе? А может, ты втайне мечтаешь сам испечь пирог по своему вкусу? Но ты берёшь протянутый тебе кусок и начинаешь молча жевать. Ведь за широкой спиной Великого Кулинара ты не видишь остального пирога. Ты вообще ни хрена не видишь, кроме своего кусочка. Вокруг темнота. Ты похож на куколку насекомого. Желаете шевелить лапками? Пожалуйста! Но только в пределах кокона, прикреплённого к веточке акации. Только что это?! Трах! Бах! Твой кокон отрывается от веточки и летит вверх тормашками к чертям собачьим! Кокон пролетает места, о существовании которых ты даже не подозревал, кокон встречается с людьми, которых ты не встретил бы никогда в жизни, кокон натыкается на ветки колючих кустов, переплывает лужи, бьётся об углы огромных зданий. Личинка сидит внутри, ни жива ни мертва от страха, а кокон между тем покрывается разломами, прорехами, трещинами. Быть может, об этом вёл речь гнилозубый хаджмувер Мучи, бывший приятель Господа Бога? Быть может, в этом и есть смысл паломничества? Чтобы вырвать человека из его ватной глухой норки? Пусть с мясом, с кровью, с корнями вырвать. Чтобы швырнуть его в неизведанный мир, как в открытое море? Чтобы он, слепо-глухо-немой паралитик, узнал, наконец, настоящую боль, настоящий страх, настоящую горечь и настоящую сладость? Чтобы вкусил в полной мере настоящего счастья, свободы, любви и надежды? Чтобы скорлупа его кокона развалилась на части и на свет родился… Кто?.. Ангел? Бог? Человек? Шоковая инициация… — Бенджамиль усмехнулся. — Опять же, если разобраться, то Мучи ушёл странствовать по своей воле. А я? По воле мастера Ху-Ху? Или у каждого своя дорога? Быть может, трещинки в коконе Мучи появились задолго до того, как он ушёл из дома, а в моем — только сейчас. Какое нехорошее слово: „ушёл“. „Вернулся“ звучит гораздо лучше. Это похоже на „верить“ или „верный“. И что же сталось теперь с трещинками в коконе Мучи? Как-то не похож он ни на бога, ни на ангела. Может, они затянулись? Заросли, будто шрам на ухе? И что станется с моими трещинками, с моим коконом? Где окажусь я? Где я хочу оказаться?»

«Всё просто! Ты хочешь оказаться на станции тубвея», — произнёс насмешливый голос в голове у Бенджамиля.

— И что же? — спросил Бен. — Ведь мне нужно вернуться домой.

«А в самом деле, — озадаченно подумал Бен. — Я дойду до станции, сяду в таблетку, пока неизвестно, на какие шиши, но сяду. И что дальше? Вечером я буду в аутсайде. Утром поеду на работу, и первым делом меня встретит привинченный к стулу мастер Краус с лысиной, покрытой увядшими за выходные цветочками. И я скажу: „Здравствуйте, мастер Краус. Как провела выходные ваша драгоценная евроидная задница?“ А в двенадцать меня вызовет начальник, и в приёмной я скажу Соломону Шамсу (сам Ху-Ху до беседы со мной, конечно, не опустится), я скажу: „Соломончик, передайте жирному мастеру Ху, что я провёл чудесные выходные в буфере. Не желает ли мастер в другой раз составить мне компанию? Можно мило убить время!“ В половине седьмого я отправлюсь домой, чтобы разогреть пакетированный ужин и до ночи переставлять на полках антикварные вещицы. В субботу или раньше со мной свяжется адвокат бывшей супруги, чтобы определить, сколько я должен Ирэн за нарушение гостевого контракта. Дом — работа — универсам. Господи! Я просто сойду с ума!»