— Ничего не бойся. — Губы фатара обожгли ухо Бенджамиля азартным дыханием. — Ты должен драться с толстым. На всё соглашайся и не о чём не думай. Постарайся хорошо запомнить место, где сидит противник, и делай как можно меньше движений. Я буду твоим секундантом. Господь нам поможет.

Бен хотел спросить, как он, собственно, должен драться с Ху-Ху, но Максуд уже отодвинулся.

Вокруг начался полный бедлам. Пьяные ситтеры двигали столы, расчищая пространство в середине зала. И хотя Бен ничего толком не понимал, его неожиданно охватило то самое чувство, которое он уже испытывал, когда, прыгнув с балкона Виктора Штерна, медленно плыл над темным ущельем улицы, — непередаваемая смесь ужаса и восторга. Только в этот раз его парашютом была непоколебимая уверенность и наглость, огненным фонтаном бьющая из стоявшего рядом Максуда. «Неужели я и впрямь становлюсь ти-эмпатом?» — с изумлением подумал Бен.

— Одну минуту! Одну минуту! — Сухощавый переводчик поднял руку, пытаясь привлечь к себе внимание среди всеобщего хаоса. — Мастер Ху не может драться! Во-первых, он не приемлет насилия, а во-вторых, если он получит ранение, то не сможет выполнять свои обязательства по сделке.

— Мастер Ху, наверное, думает, будто он наш единственный поставщик оружия. — Яфат засмеялся. — Впрочем, согласно правилам, он может выставить вместо себя одного бойца.

Максуд презрительно сплюнул на пол. Переводчик обернулся к Ху-Ху и начал ему что-то горячо объяснять. Ху-Ху, вышедший из своего обычного состояния полудрёмы, отвечал зло и раздражённо. Бен прислушивался, стараясь уловить, о чём речь. Уголок рта сухощавого опять потянуло вверх.

— …Нет! — сказал он достаточно громко. — Теперь отказаться уже нельзя.

Ху-Ху сказал несколько слов и, отвернувшись, стал смотреть в сторону. Переводчик опять поднял руку, требуя тишины:

— Мастер Ху выставит бойца!

— Этим бойцом, надо полагать, будешь ты? — спросил Максуд на цивильном.

Сухощавый кивнул. Он был серьёзен. Челюсти его плотно сжались, только непослушный рот всё норовил улыбнуться одним углом.

— В таком случае, — сказал Максуд, и шум вокруг моментально приутих, — в таком случае мой фатар тоже имеет право выставить бойца! — он повернулся к Бену: — И не вздумай возражать, братишка.

Вокруг одобрительно засвистели. Максуд повернулся к переводчику Ху-Ху:

— Правила знаешь?

Сухощавый опять кивнул.

— Я бывший член гильдии, — сказал он, стягивая куртку и бросая её на пол. — Я знаю все правила.

Под курткой действительно оказалась кобура с торчащей из неё рубчатой рукоятью.

— Кто будет крупье? — спросил сухощавый.

Максуд вопросительно взглянул на яфата.

— Рафаиль. — Яфат ткнул пальцем в молодого ситтера с длинной косой на затылке.

Сухощавый достал свой пистолет из кобуры и рукояткой вперёд протянул крупье. Максуд, чуть помедлив, сделал то же самое. Зажав второй пистолет под мышкой, крупье вытянул из первого обойму и принялся один за одним выщёлкивать из неё патроны. В наступившей тишине было слышно, как металлические цилиндры звонко скачут по полу. Оставив один патрон, Рафаиль вернул обойму на место и, передав пистолет яфату, проделал ту же самую процедуру с пистолетом Максуда. Двое ситтеров принялись мерить зал шагами.

— Места мало, — негромко сказал переводчик.

— Двадцати шагов нам хватит, — презрительно ответил Максуд и пошёл в центр залы.

Сухощавый двинулся следом. Ху-Ху, сложив на животе короткие ручки, напряжённо смотрел ему в спину. Его глаза были полуприкрыты тяжёлыми веками, он очень хотел казаться спокойным.

Дуэлянтам указали их места, и они сели друг против друга, подогнув ноги и выпрямив спины.

— Повязки! — сказал крупье.

Двое молодых людей быстро подошли — один к Максуду, другой к переводчику. В их руках оказались тёмные плотные повязки, которыми они завязали глаза обоим бойцам. Затем в правую руку каждого из дуэлянтов был вложен заряженный пистолет. Почти одновременно приняв оружие, оба мужчины опустили пистолеты вниз и упёрли стволами в пол.

— Шнур! — распорядился крупье.

Каждый из противников вытянул вперёд левую руку. Секунданты разошлись в разные стороны, разворачивая длинную верёвку, связанную из трёх кусков. Концы верёвки дали Максуду и переводчику. Максуд ловко крутнул ладонью, натягивая шнур, и замер. В наступившей тишине Бенджамиль слышал, как где-то рядом шумно сопит толстяк Ху-Ху.

— Готовы ли противники? — спросил Рафаиль.

— Готовы, — вразнобой откликнулись секунданты.

Двое мужчин с завязанными глазами сидели неподвижно, соединённые тонкой линией натянутой верёвки. Стихли образовавшие коридор ситтеры. Бенджамиль затаил дыхание. Упругая звенящая тишина повисла между замершими в восторженном ожидании зрителями, точно взведённый курок, точно сжатая до последней степени стальная пружина, готовая в любую секунду распрямиться, убивая, круша, калеча… Рафаиль вопросительно оглянулся на яфата. Яфат сделал полшага назад, оперся задом о край стола, застеленного скатертью с лицом грустного ребёнка, и кивнул. На его губах блуждала тонкая мечтательная улыбка.

— Фай! — крикнул крупье.

Максуд быстро выбросил вперёд руку с пистолетом, одновременно дёрнув на себя верёвку. Бенджамиль не успел понять, выстрелил ли он первым, или первым выстрелил сухощавый, или оба выстрелили разом. Он только увидел, как вспышка на короткий и яркий миг выхватила из полутьмы лицо Максуда. Ослабла и опять натянулась верёвка. Сухощавый качнулся и стал медленно валиться набок. На его голове, чуть выше повязки, расцветало темное пятно. Две сотни глоток взорвались торжествующим рёвом. Оглушённый Бенджамиль оглянулся вправо и увидел Ху-Ху. Толстяк, выпучив глаза и хватаясь пальцами за горло, опрокидывался на стоявший позади стол. Здоровенный, голый по пояс детина, скаля зубы, тянул в стороны концы захлёстнутой на шее Ху-Ху удавки, а яфат, блаженно щурясь, глядел, как судорожно сучат в воздухе короткие ножки в расшитых войлочных туфлях. Бенджамиль почувствовал, что сейчас его вырвет.

Но его не вырвало, каким-то чудом он сумел удержаться. А в следующий момент все принялись палить в потолок. Волна дикого первобытного чувства захлестнула Бенджамиля. Кажется, он орал вместе со всеми. Шокирующий, бьющий со всех сторон животный восторг стремился увлечь, утянуть его, Бенджамиля Френсиса Мэя в чёрную, жуткую, притягательную бездну. Бессознательно пытаясь вынырнуть, пробраться к выходу, он видел, как скатывают со стола мёртвое тело Ху-Ху, как, оставляя на паркете широкий и тёмный след, волочат за ноги его телохранителя. И он, будто в мучительном сне, продирался сквозь водовороты исходящих агрессией существ до тех пор, пока перед ним не возник Максуд, единственный человек в этом зверинце, Максуд, который схватил его за плечи, встряхнул и прокричал в самое ухо:

— Пошли отсюда! Яфат будет с тобой говорить!

Когда они вошли в небольшой кабинет с очень высоким потолком, яфат стоял возле окна, задумчиво глядя в темноту парка, слабо расцвеченную огоньками в железных бочках. В руке его дымилась наполовину выкуренная сигарета. По комнате плыл запах табачного дыма, к которому примешивался слабый аромат незнакомых специй. Яфат оглянулся.

— А! — сказал он. — Максуд! Пачи уже вымелись из зала?

— Не знаю, — ответил Максуд. — Ханни передал, что ты хочешь поговорить, и мы сразу пришли.

— Хотите покурить кухима или, может быть, выпить?

Яфат наконец повернулся к своим гостям, и Бенджамиль понял, что ломаные цветные полосы на его лице — это татуировка.

— Кухим везде одинаковый, а выпивка у тебя всегда лучшая в Сити, — улыбаясь, сказал Максуд. — Так что я лучше выпью.

Яфат вопросительно взглянул на Бенджамиля.

— Я тоже, — сказал Бен (пока они шли до кабинета, расположенного в конце левого крыла, он успел немного прийти в себя).

Яфат кивнул.

В парке закричали. Сначала один или два человека, потом крик подхватило с полсотни глоток, потом заорала, засвистела, заулюлюкала вся поляна перед центральной частью дворца. Раздались приглушенные расстоянием хлопки выстрелов. Собравшаяся у входа толпа в неизъяснимом восторге расстреливала звёздное небо. И Бенджамиль вдруг подумал, что у тех, которые смотрят сквозь дырочки в небесной чаше, не такая уж безопасная работа.