— Выходит, Земля — это что-то вроде тюряги? — удивился и огорчился Бенджамиль.

Мучи был не согласен с подобным определением.

— При чём здесь тюрьма? — воскликнул он, горестно поднимая домиком светлые брови. — Скорее уж изолятор в лечебнице!

И одетый в лохмотья бродяга принялся рассказывать Бенджамилю Мэю про то, что каждому ущербному индивиду отпущена тысяча жизней, прожив которые он либо избавится от своей болезни и вернётся в лоно родной цивилизации, либо канет в небытие. Это может показаться жестоким решением, но это крайняя необходимость, вроде лепрозория. Главный врач лечебницы под названием Земля проявляет массу изобретательности для того, чтобы направить своих пациентов на путь истинный, чтобы вытравить из них вирус жестокости, лени и эгоизма, спровоцировать лейкоциты души на борьбу с заразой. Способы лечения разнообразны, но случается, что и Создатель заходит в тупик. Тогда-то и происходит то, что невежды почитают концом света, — кардинальное изменение мира, то самое, чему соответствует число шестьсот шестьдесят шесть. Мир становится с ног на голову, революции сметают целые государства, меняются технологии, катастрофы гонят людей с места на место. Неудачный эксперимент стирается из ёмкостей с памятью, и всё начинается сызнова.

Мучи замолчал, победоносно глядя на собеседника.

— Мда, — проговорил Бен, собираясь с мыслями. — Но откуда у вас такие познания? И где гарантии, что это правда?

— Я же говорю — от Него, — терпеливо повторил батон. — А гарантии — в правдивости слова Божьего. Кое-что я додумал сам, хотя, смею вас уверить, картину я не исказил ни на йоту. Да неужели ж вы сами не чуете, где правда, а где вранье?

Бенджамиль на минуту задумался:

— Всё так странно. Ничего подобного я никогда раньше не слышал. Вы думаете, ваше паломничество тоже способ божественной терапии?

— А ваше?

Бенджамиль развел руками:

— Я, право, не знаю.

— А я знаю. — Мучи нагнулся к спутнику поближе. — Господь работает не один. Он — как глава фирмы, генеральный директор, но никто не способен работать в одиночку. Я уверен, у Него есть хайдраи. Те, в чьи уста Он вкладывает свои слова, а в головы — мысли, чьими руками Он творит историю. Будда, Иисус, Заратустра, Мухаммед, готов голову дать на отсечение, они сидят в кабинете Господа Бога и обсуждают бизнес-план на ближайшие сто лет.

— И вы рассчитываете попасть в эту компанию? — догадался Бен.

— Рассчитываю?! — горько воскликнул бродяга. — Как я могу рассчитывать? Я могу лишь ждать и надеяться. Когда Бог говорил со мной, Он явно намекал на эту перспективу, а когда я бросил всё и пришёл к Нему сюда, Он начал изъясняться всё путаней и непонятней. Я по-прежнему видел Его, но уже не понимал ни слова. Я обошёл весь буфер, я побывал в Сити! И что? — Мучи полез за пазуху, достал пустую уже бутылку, старательно вытряс на язык последние капли и в сердцах бросил бутылку далеко в сторону. — Когда я удирал из Сити и лез в дыру под стеной, я в первый раз увидел Его наяву. Дело было ночью, но я видел Господа, будто днём. Он сказал мне одно-единственное слово: «тщеславие», а потом замолчал и уже никогда больше со мной не разговаривал. Посудите сами, сударь! Разве я был тщеславен?

— Значит, больше вы его не видели, Мучи? — осторожно поинтересовался Бен.

— Отчего не видел? Видел, — равнодушно отозвался Мучи. — Я часто Его вижу.

— И что же он делает?

— Да всё, что угодно! Всякую хреновину. Только ничего не говорит, — пожаловался батон. — Мне кажется, Он испытывает меня. Только на что? Хотите Его лицезреть? Да вот, полюбуйтесь! — Приятели как раз вошли в подворотню, и Мучи указал пальцем куда-то вперёд. — Смотрите, вот Он собственной персоной… Там, на углу. Присел на корточки, гадит и ухмыляется. Ну, как мне это понимать?

Бенджамиль поглядел в указанном направлении и ровным счётом ничего не увидел.

— Эй! Мистер-мастер! — раздался позади голос с высокой птичьей хрипотцой. — Подскажи время, ни в суку.

Бенджамиль обернулся и увидел белобрысого мальчишку лет пятнадцати. Волосы его торчали забавными пучками, правая бровь была тщательно обрита и вместо неё вытатуирована разноцветная радуга. Подросток стоял в десяти шагах от Бена, голова чуть набок, кисти рук засунуты в рукава свободного фиолетового френча, губы сложены в вежливую улыбку.

— Ни в суку, — повторил он просительно.

Бенджамиль машинально поднял руку к глазам, но разноцветный кубик экрана не появился над запястьем. С ночи злосчастной пятницы часов на руке не было. Под свод длинной арки сквозного проезда вошли ещё двое мальчишек. Один низенький, в жёлтом френче, расшитом бисерными узорами, второй повыше, в долгополом сюртуке. Они обошли белобрысого слева и справа, охватывая Бенджамиля подковой.

— Одиннадцать часов или около того. Я точно не знаю, — сказал Бен.

Он оглянулся, соображая, есть ли у Мучи часы, но батона за его спиной уже не было. Оборванец испарился, словно мираж или приведение. В какой момент он успел уйти так бесшумно и незаметно? И главное, почему? Может, его планы неожиданно изменились?

— Хорошая причёска! — похвалил белобрысый и смачно плюнул себе под ноги.

Отступив на шаг, Мэй провёл ладонью по обесцвеченным волосам. В подворотне появились ещё трое ребят. Двое парней и девчонка в платье наподобие того, что Бен видел на Джизбелле из квартиры Шестерни, только у этого живот был чуть поменьше, а подол чуть подлиннее.

— Из каких ты мест, мастер? — поинтересовался белобрысый. — Я тебя здесь раньше не видел.

— Я не местный. — Бен отступил ещё на шаг. — Был тут у друзей.

— Ковярка, Червяк, — сказал остановившийся слева вышитый френч, — плека да свой манфер? Да?

Слова были произнесены на чёрном трэче с лёгким местечковым акцентом. «А если у него и вправду здесь друзья? Может получиться неудобно», — бездумно перевёл Бенджамиль.

— Худля суй? Гон, в фарсунку! Халид начу cap, а Поршень ва ступу ломы в медь, на хата клатцы! — ответил белобрысый Червяк.

«Чего ссышь? Сразу видно, что врёт! Халид нам за чужого ничего не скажет, а Поршень вчера ногу сломал, он вообще дома лежит!» — понял Бенджамиль, и у него нехорошо засосало под ложечкой.

— Поршень поршень ломы (Поршень сломал поршень), — хихикнул низенький в жёлтом.

— Натопы хафай, отпуда мне (Хорошие ботинки, чур, мои), — без всякого выражения проговорил парень в сюртуке, глядя на Беновы ноги.

— Натопы нами! Не студна вам ковяр! Да сектар мади манфер! (Эти ботинки мои! Возьмёте их — будут неприятности! У меня есть друзья в вашем секторе!) — отчаянно заявил Бенджамиль, стараясь, чтобы голос звучал как можно решительней.

Обалдевшие подростки застыли на месте. Потом тот, которого звали Червяком, крикнул:

— Это крыса! Легавая крыса! Туба ду, манфы! Бей его, суку!

Он быстро выдернул обе руки из рукавов. Два тонких лезвия скользнули вперёд, словно змеиные жала. Длиннополый сюртук апатично потянул из-за пазухи обрезок металлической трубы, забренчав, развернулась тяжёлая цепь от инерпеда, девчонка с торчащим вперёд животом страшно оскалила малиновые зубы. И тогда Бен побежал.

Аль-найковские связки позволили ему совершить невероятный, противоречащий всем законам физики прыжок. Коротышка в вышитом френче столкнулся с парнем в белой каскетке. Длиннополый сюртук, взмахнув трубой, кинулся справа, поскользнулся и кубарем полетел по асфальту.

Никогда ещё Бенджамиль не бегал так быстро, как нынешним утром. В одну секунду он пролетел неширокий двор, стремясь к арке проезда на той стороне замкнутого колодца. Но маленькие твари уже сообразили, куда торопится их жертва. Двое мальчишек с трубами метнулись ему наперерез, перекрывая единственный путь к спасению. Бенджамиль понял, что не успевает, и кинулся к двери ближайшего подъезда. «Если закрыто — я пропал», — вертелась в голове жуткая мысль, и спина покрывалась холодной испариной. Взвизгнув несмазанными петлями, старая железная дверь распахнулась, Бен нырнул в подъезд и, не останавливаясь ни на секунду, побежал вверх по лестнице. Каким-то уголком, самым краем сознания он понимал, что стучаться в квартиры скорее всего бесполезно, но, может быть, наверху есть лаз на чердак. Оттуда на крышу. А что дальше? Что дальше, он пока не думал.