Бен представил знакомый запах в маленькой прихожей, представил заправленную кровать, тонкий слой пыли на полках с антикварными игрушками. В голове шевельнулся болезненный червячок сомнения. А что, собственно, ждёт его в бело-оранжевом секторе, кроме кружки плохого кофе и теплого ароматического душа? Новый корпоративный телефон в ухо? Бракоразводный процесс? Пыльные полки?

Скука.

Скука и запустение. Смотреть старые фильмы. Дважды в неделю ходить на эмулятор беговой трассы. Один раз в неделю выпивать кружку пива у Гансана Маншаля. К сорока годам купить механическую канарейку… А Марси? Черт возьми! Он совсем забыл о Марси! Ну конечно же! Бенджамиль Френсис Мэй завершает процесс с Ириной фон Гирш, платит брачную неустойку и женится на Марси (если она, конечно, согласна стать миссис Мэй). Странная девушка из чёрного буфера перебирается в аутсайд к мужу. Никакой работы ни в «воротничке», ни в белом буфере для неё, само собой, не находится, и Марьям становится счастливой домохозяйкой. Лет через пять, при условии, что департамент демографии не откажет странным родителям в патенте на ребёнка, она рожает Бену маленького славного сынишку и учит его стихам и песенкам. А если департамент не даст патента, то лет через десять Марси Мэй начинает дивно петь хором с механической канарейкой. Хотя есть и другой вариант. Вместо того чтобы тащить Марси в аутсайд, Бенджамиль может сам перебраться в чёрный буфер. Не так уж и страшно в буфере, если знать, что к чему. Но с работой для Мэя в буфере не лучше, чем с работой для Марси в «воротничке». Эй, люди! Кому нужны переводы с арабского на трэч?! Недорого перевожу с франглийского на китайский, немного говорю по-русски и португальски! Что? Не нужно? А не дадите ли тогда хоть немножко мелочи? Трубы горят, и мутит с позавчерашнего…

Бред! Бенджамиль пнул попавшуюся под ноги ветку. Самое ужасное то, что теперь ему претит эмулятор беговой трассы, а грязь чёрного буфера пахнет дерьмом и ржавчиной, а в Сити держат в банках отрезанные головы. И непонятно, где выход, поскольку неясно, где вход. И хочется, подобно Мучи, отправиться в Хадаш Иерусалим, только ведь и там то же самое, если не хуже.

«Может, я заразился чем-то от проклятого Мучи, — думал Бенджамиль. — Потерять старый дом легче, чем найти новый. Я видел смерть, видел любовь, я лизнул счастье, понюхал страх. Но что мне делать со всем этим? С умными словами, с глупыми словами? С людьми? С лесом? Или я схожу с ума?!»

Тук-тук-тук-тук! Тук-тук-тук! Бенджамиль замер, прислушиваясь. Где-то быстро колотили палкой по дереву. Колотили вдохновенно, с азартным ожесточением. Так может стучать ребёнок, слишком звонко и бестолково. Но откуда за линией соевых плантаций может взяться ребёнок? Разве что шкодливый отпрыск какого-нибудь богатого огородника вышел подышать свежим воздухом? Стук стих и через несколько секунд возобновился. Нет! Стучали слишком методично для ребёнка. Стук опять стих и опять возобновился. На этот раз Бенджамиль уловил направление. Звук явственно шёл откуда-то сверху. Бенджамиль задрал голову. Звук опять стих. Что-то серо-красное оттолкнулось от дерева и полетело, колотя по воздуху двумя оперёнными веерами. Бенджамиль, замерев, глядел, как большущая птица, по крайней мере в три раза больше стандартного городского воробья, уселась на сосновый ствол метрах в шести от земли и принялась стучать длинным острым клювом по жёлто-коричневой коре, сосредоточенно и настырно: тук-тук-тук. Бенджамиль, задрав голову, глядел на удивительное создание, и постепенно до него доходило, что он, наверное, впервые за всю свою жизнь видит настоящую птицу.

— Не впервые… — тихо сказал кто-то за спиной.

Бен быстро обернулся. Как и следовало ожидать, за спиной никого не оказалось, зато Бен увидел тропинку. Узкая, едва заметная дорожка вилась между корнями деревьев и зарослями невысокого кустарника. Дорожка была такой дикой, такой брошенной, такой ничейной, что Мэй не смог удержаться от искушения. Дятел перестал выбивать носом пулемётную дробь, вспорхнул с дерева и полетел по своим птичьим делам, а Бенджамиль сошел на тропинку.

Плавный поворот, ещё один. Солнце висит над левым плечом и слегка греет левую щеку. Тихо шуршит прелая хвоя под подошвами ботинок. Неторопливые мысли плывут в голове, в такт движению ног. Так идти бы и идти, не думая, куда и зачем идёшь, ощущая запах смолы, стараясь позабыть о том, что каждый шаг так или иначе приближает тебя к душной суете гигаполиса.

Бенджамиль вздохнул. Пятую часть жизни полноценный работник «воротничка» вынужден проводить в дороге на службу и со службы. Он, скрючившись, летит в закупоренной со всех сторон таблетке и играет в дурацкую головоломку на интельблоке, или слушает дурацкие новости, или смотрит дурацкий лонгливер про честного трудолюбивого корпи, который благодаря своей старательности умеренно продвигается по службе. Жуть! А как здорово было бы возвращаться домой по едва приметной тропинке, хрустя сосновыми шишками, слушая шум ветра в верхушках сосен или стукотню красноголовой птицы? Тогда всё обстояло бы куда как правильнее. Но разве это возможно? Даже мастер Пит прилетает в свой особняк на прыгуне, наверняка забирается в свой навороченный коттедж, съедает ужин из натуральной картошки по пять тысяч марок за кило, выпивает натурального портера и ложится спать, дабы утром забраться в прыгун и махнуть обратно в «воротничок», где без его гениального руководства всё, конечно, пойдёт прахом.

Бенджамиль остановился. Сбоку от тропинки лежало огромное старое дерево. Его высохшие черные корни торчали над землёй, точно скрюченные пальцы мёртвого великана или как мумии тропических змей. Здесь тропинка делилась надвое. Одна, более отчётливая, исчезала за плотными зарослями молодого ельника, вторая, совсем неприметная, сворачивала направо. Бенджамиль в нерешительности поскрёб висок. Идти направо или обогнуть ельник? Левая тропинка нравилась ему больше, но правая вела именно в ту сторону, где, по его расчётам, находились плантации.

Бен уже совсем было собрался повернуть направо, когда его уши уловили негромкий треск и из-за зарослей ельника показались трое мужчин в поношенных камуфляжных куртках непривычного покроя. Приключения, судя по всему, продолжались.

Понимая, что броситься наутёк он ещё успеет, Бенджамиль на всякий случай оглянулся и сунул руку в карман. Пальцы нащупали и сжали рукоятку складного ножа. Передний из мужчин остановился шагах в пяти от Бена. Был он высок и крепок, лет пятидесяти с виду. Короткие светлые волосы стрижены щёточкой, глаза с прищуром, светлая бородка обрамляет широкое загорелое лицо. Руки свои мужчина нарочно держал на виду и лишних движений старался не делать. Двое спутников бородатого, двигаясь тихо и плавно, обошли своего товарища по бокам, встали справа и слева. Они были моложе бородача, может, ровесники Бена, а может, младше. Так же как бородатый, они держали руки на виду, и вид у них был настороженный. Славные, в сущности, ребята. Оба длинноволосые, оба шатены, один потемнее, другой посветлее. У того, что потемнее, на шее топорщился красно-синий линялый платок, а в ухе блестело широкое колечко, тот, что посветлее, нёс за спиной рюкзак, точь-в-точь как альпинисты из Беновой фильмотеки.

Они мало походили на охранников с картофельного поля и совсем не походили на гуляющих по лесу хозяев загородной виллы. Бенджамиль мог с уверенностью сказать, что они не из благопристойных, затянутых в сюртуки корпи и не из туповатых буферских индустов, они почти наверняка были не из Сити и точно не имели никакого отношения к трэчерам. От всей троицы веяло спокойной, уверенной силой. Они внушали опасливое подсознательное доверие, такое же чувство внушает огонь, к которому хочется протянуть ладони. От них исходило почти ощутимое тепло.

Бенджамиль разжал пальцы и вытащил руку из кармана. В эту же секунду мужчины, переглянувшись, почти разом опустились на одно колено.

— Здрав будь, несущий конец и начало! — произнёс бородач со странным акцентом и добавил непонятно: — Исполать тебе, Будень, Святой Богородицей Выбранный!